— Я позволяю себе говорить правду, ваше величество, или, по крайней мере, то, что я считаю правдой!

Королева гордо подняла голову:

— Вы думаете, я боюсь? Я опасаюсь лишь за судьбу детей, а за себя… Моя сестра уже доказала, что дочери Марии-Терезии умеют умирать. К делу! Что от меня требуется?

— Министры боятся посвятить ваше величество в судьбу Нельсона и Англии! — с язвительной иронией ответила Эмма. — Я же, надеюсь, лучше знаю неаполитанскую королеву. Мария-Каролина не способна оставить в нужде друга, которого она сама призвала. Я прошу ваше величество предписать властям открыть Нельсону гавани Сицилии.

Эмма сверкающим взглядом смотрела на королеву и закончила свои слова жестом, указывавшим на письменный стол. И, словно повинуясь непреодолимой силе, королева, присев за стол, стала писать, вполголоса повторяя слова:

«Приказываю коменданту гаваней Сицилии добрососедски принять эскадру адмирала Нельсона, снабдить водой и пище выми припасами и помочь как в починке судов, так и во всем необходимом».

Она хотела подписать приказ, но вдруг перо выпало у нее из рук, она скомкала листок и вскочила, вскрикнув:

— Не могу! Не могу! Не только моя судьба, но и судьба моих детей и всего народа зависит от этого! Не говорите мне про мои обязанности перед Англией! Короли часто не имеют права сдерживать свои обещания. Не настаивайте более, миледи! Это невозможно!

Она сделала рукой знак, отпуская Эмму, но та не ушла, а присела к столу на место Марии-Каролины и взяла чистый листок.

— Время не терпит! Не соблаговолит ли ваше величество взглянуть на то, что я пишу? — И в то время как королева с удивлением посмотрела через ее плечо, она продолжала быстро писать:

«Я, леди Эмма Гамильтон, сим признаю, что вчера, 17 июля 1798 года, я доставила английскому адмиралу мистеру Горацио Нельсону приказ властям Сицилии, которым ему должен был открыться вход в гавани королевства. Этот приказ я составила сама и подписала поддельной подписью королевы Марии-Каролины. Все это я сделала по добровольному побуждению, без ведома и желания королевы, адмирала Нельсона или ка кой-нибудь другой особы. Из любви к отечеству, из ненависти к Франции!»

Мария-Каролина крикнула:

— Это… это… Ты знаешь, что… ты делаешь?

— Знаю, ваше величество, — ответила Эмма, спокойно кивая головой. — Я предлагаю вам в залог свою голову. Я считаю, это честнее, чем то, что задумали ваши министры, которые собираются совершить преступление над ничего не подозревающим человеком. В тот день, когда Нельсон будет побежден и Франция потребует от вас указания виновного, вы покажете им эту записку и выдадите меня. Ваше величество можете быть уверены, что леди Гамильтон сумеет умереть не менее стойко, чем дочери Марии-Терезии! — И, снова склонившись к бумаге, она прибавила подпись:

«Неаполь, 18 июня 1798 г. Эмма Гамильтон».

— Завтрашнее число? — удивленно спросила королева. — Зачем это?

Эмма улыбнулась:

— Так правдоподобнее. Семнадцатого июня в волнении за Нельсона я подделала приказ. В следующую ночь я поняла дерзость своего поступка, во мне заговорила совесть. На следующий день, то есть восемнадцатого, я созналась вам во всем. Будучи возмущены сделанным мною, вы потребовали от меня этого письменного признания и лишили меня своей близости. Да, ваше величество, уж придется вам подвергнуть меня своей немилости… по крайней мере, до тех пор пока Нельсон не уничтожит французский флот!

Мария-Каролина пытливо посмотрела ей в глаза:

— Ты веришь в него?

— Я верю в него, ваше величество.

— Так твердо, что готова умереть за свою веру? Ты любишь его, Эмма?

Лицо Эммы стало бледным и застывшим, но скоро она оправилась и гордо ответила на вопрос королевы:

— О да! Я люблю его!

Теперь и Мария-Каролина побледнела. Она резко отвернулась и, задыхаясь, прошла по комнате. Вдруг она разгладила скомканный приказ, подписала его и подала Эмме.

— Возьмите! Для вашего Нельсона! — сказала она натянутым, вымученным, почти иронически звучавшим тоном. — Разумеется, вы сообщите ему, что вы сделали для него…

Горькая улыбка скользнула по лицу Эммы в тот миг, когда она брала приказ.

— Он никогда не должен узнать об этом, так как никогда не согласится сознательно воспользоваться обманом. Его благодарность будет принадлежать исключительно вашему величеству!

Она низко поклонилась и повернулась к двери. Но королева догнала ее, стала совать ей в руки ее признание.

— Возьмите и это тоже; миледи! И Мария-Каролина тоже не принимает участия в обманах!

Эмма отвела ее руку с бумажкой. Тогда Мария-Каролина разразилась судорожным рыданием, обняла Эмму, стала покрывать ее лицо поцелуями.

Глубокая жалость пронзила Эмму. Она ясно читала в сердце стареющей женщины. Мария-Каролина была королевой, но она завидовала сопернице, решившейся принести жертву любимому; завидовала и любила ее в то же время за это…

Когда Эмма пошла из комнаты, ее ноги задели полоску бумаги. Она подняла ее, положила на стол. Мария-Каролина не протестовала…

Тем временем в зале заседаний Актон закончил свою двусмысленную записку, подписал ее от имени королевы и вручил Трубриджу. В этот момент вошла Эмма. Никто не заметил ее отсутствия. Капитан заторопился уходить, но Эмма попросила его обождать минутку, сказав, что хочет передать через него привет Нельсону, всего только несколько строк…

Она присела за стол и написала:

«Дорогой сэр! Посылаю Вам записку, только что получен ную от королевы. Поцелуйте ее и верните мне обратно, так как я обязалась, что она не попадет в чужие руки. Вечно Ваша Эмма».

Она украдкой сунула в конверт приказ Марии-Каролины, запечатала письмо и вручила Трубриджу. Капитан поспешно удалился. Эмма облегченно перевела дух — дело было сделано!

Затем она поехала с мужем домой. Раньше, в пылу словопрений, ему казалось, что все трудности устранены, теперь же, подумав спокойнее, он опять стал сомневаться: а вдруг комендант гавани окажется достаточно осторожным и не захочет рискнуть на основании подписи Актона…

Он захотел вернуться, снова собрать совещание. Тогда Эмма сказала ему все — о борьбе с королевой, об окончательной победе. Только о цене промолчала она. Даже сам сэр Уильям не должен был знать правду, так как, если дело дойдет до катастрофы, он будет в состоянии с головой выдать Марию-Каролину, чтобы спасти ее, Эмму.

Сначала Гамильтон просто языка лишился от изумления, а затем разразился многословной речью, в которой выражал свое восхищение Эммой и королевой. Но под конец он постарался замаскировать это восхищение притворным ворчанием.

Эмма не должна была решаться действовать за его спиной. Ведь разве не подумают тогда, что он бездеятелен, не имеет при дворе ни малейшего влияния? Трубридж должен был бы взять письмо также и от него, чтобы Нельсон видел, что английский посол знает и одобряет поступок своей жены.

Эмма слушала его с затаенной улыбкой — он был тщеславен, сердился, что не может приписать себе в глазах Нельсона заслугу. Она притворилась, будто удручена сказанным им, и стала просить прощения; ведь ошибку легко исправить; пусть он сейчас напишет письмо и пошлет с ним мистера Кларка; последний может воспользоваться быстроходной парусной лодкой, которая нагонит Трубриджа…

Сэр Уильям так и поступил.

После обеда мистер Кларк вернулся и доложил следующее: Трубридж добрался до «Вангара» ранее его, и Нельсон перед ликующими офицерами произнес хвалебную речь в честь леди Гамильтон и Марии-Каролины, сказав, что лишь этим двум женщинам обязаны они тем, что им теперь открыта дорога к славе.

В то время как матросы поднимали якоря, Нельсон написал леди Гамильтон нижеследующий ответ:

«Моя дорогая леди Гамильтон! Записку королевы я поцеловал. Прошу Вас, скажите ей, что я рассчитываю на честь сметь поцеловать также и ее ручку, если судьба будет милостива ко мне. Уверьте ее величество, что никто не желает ей счастья больше, чем я. Страдания ее семейства будут для нас в дни боя башней крепости. Не бойтесь за исход. Господь за нас! Да благословит Господь Вас и сэра Уильяма! Скажите ему, что в данный момент я не имею возможности ответить на его письмо. Верный Вам

Горацио Нельсон».

Через два дня королева сообщила Эмме, что Бонапарт очутился перед Мальтой и принудил иоаннитов к сдаче острова. Эмма передала это известие Нельсону; он сейчас же ответил, что немедленно отправляется в путь. Затем она больше ничего не слышала о нем.

Но Гара, французский посланник, должно быть, узнал через шпионов о пребывании английского флота в Сиракузах. Он в грозной ноте потребовал от правительства отстранения всех англичан от морских должностей, отставки Актона, передачи мессинской гавани французскому правительству, окончания процессов по государственным преступлениям, жертвы которых уже четыре года томились по тюрьмам в ожидании судебного решения. В заключение он намекнул, что знает все: Неаполь интригует с Англией против Франции; Актон и сама королева подозреваются в тайной поддержке Нельсона. Когда же Актон свалил всю вину на коменданта гавани, посол потребовал строжайшего ограждения гаваней от доступа кого бы то ни было и выдачи виновных чиновников в цепях.

Казалось, уже близился час, когда Эмме придется сдержать слово, чтобы спасти Марию-Каролину. Но она ничуть не страшилась этого момента и, смеясь, ободряла королеву. Чего было им бояться? Нельсон в плавании, Нельсон победит.

Наконец пришла весточка и от него — из Сиракуз.

Опять из Сиракуз?

Он побывал на Мальте, но за шесть дней до его прибытия французский флот двинулся далее к Египту. Нельсон кинулся преследовать его, на всех парусах примчался в Александрию, но и там не нашел никаких следов. Тогда он повернул к северу, стал рыскать вдоль сирийского берега, а оттуда направился к малоазиатским берегам. Нигде он не встретил врага, нигде не мог получить вестей о нем — ему не хватало фрегатов, без которых он был почти бессилен.