Нельсон смущенно отвернулся и не заметил руки, которую подала ему на прощание Эмма.

Спала она или нет?

Она испуганно вскочила, когда в глаза ей брызнул светлый луч. С горящей свечой в руках в комнату вошел муж.

Он тщательно запер дверь, поставил свечу на стол, присел около Эммы на краю кушетки.

— Ты была очаровательна сегодня вечером. Драматическое тебе к лицу. Новый нюанс! Тебе надо только побольше поработать над собой, тогда ты достигнешь большего эффекта.

Всю ее охватило отвращение.

— Ты думаешь, что я играла комедию перед Нельсоном?

Нет? Разве ты и на самом деле чувствуешь себя героиней? Должен предостеречь тебя — это не подходит к нашему трезвому, просвещенному веку. Впрочем, была ли то комедия или нет, эффект достигнут. Нельсон назвал тебя Орлеанской девой, способной воодушевить целый народ на геройский подвиг. — Он хихикнул. — Наивный человек! Заметила ты, как он смутился, когда я объявил тебе о своем посещении? Должно быть, у него очень оригинально сложился брак, если он краснеет от таких вещей. Ну в нашем Неаполе он быстро отучится от скромности. Но я предпочел бы, чтобы это случилось не при твоем любезном содействии!

— При моем!..

— Не будь такой порывистой, детка! Я сказал это совершенно добродушно. Ты ведь сама говорила, что хотела бы встретить после всех этих итальянских ветрогонов настоящего человека. К слову сказать, благодарю за то славное дурачество, которое ты при случае пустила по моему адресу! Я ровно ничего не имею против маленькой романтической страстишки! Это молодит жен, что может быть мужьям только приятно. Но на этот раз должен просить тебя отказаться от этого. Я не хотел бы, чтобы у меня из-под носа вырвали мои шансы!

— Ревнуешь? — Она резко расхохоталась.

Гамильтон покачал головой:

— Только политически. Разве я тебе не написал, что Мария-Каролина влюбилась в восходящего героя? Боже мой, у нее всегда был дурной вкус! И мне это не на руку. Я вечно боялся, как бы она не влюбилась в одного из неаполитанских патриотов, которые готовы послать нас, англичан, ко всем чертям. Если же она будет вздыхать о храбром капитане Нельсоне, боготворить мою красавицу леди и советоваться обо всех делах с честным Актоном, который опять-таки получает все инструкции от скромного, остающегося на заднем плане Гамильтона, — ну тогда, мне кажется, Питт может быть доволен! Но все это может удаться лишь в том случае, если моя романтичная Эмма не отобьет спасителя Италии у сицилианской Семирамиды. Эмма-подруга должна будет поплатиться за зло, содеянное Эммой-соперницей. Кроме того, наш мореплаватель Одиссей кажется склонным к вулканическим извержениям и тому подобным пробам силы. Он не сумеет проскользнуть без аварии между Сциллой и Харибдой. Мы же, в качестве его земляков, должны вернуть его Пенелопе в возможно нетронутом виде!

Сэр Уильям замолчал, блудливым, вкрадчивым взглядом скользнул по лицу жены и, хихикая, потер длинные сухие пальцы.

Эмма опять опустилась на кушетку, ею снова овладела сонливая усталость.

— Это все, что ты хотел сказать мне? — спросила она, закрывая глаза. — В таком случае прошу уйти. Я не в состоянии долее слушать тебя.

Гамильтон ближе подвинулся к ней с края дивана.

— Значит, я должен отослать Питту доклад?

Она судорожно привскочила, но сейчас же опять упала, чувствуя, как сон властно овладевает ею.

— Делай что хочешь! — пробормотала она. — Что мне за дело до Марии-Каролины?

Что-то зашуршало. Эмма с трудом приподняла веки и увидела, что сэр Уильям достал из шлафрока какую-то бумагу.

— Но еще сегодня утром… ты каялась… Если бы ты была теперь мила со мной, мы могли бы сжечь донесение на свечке.

Веки Эммы снова закрылись. Глухо, словно издалека доносился до нее голос мужа. Все ее мысли разлетелись, словно мыльные пузыри, расплывающиеся в ничто.


Что это за крик? Не Джосаи ли это голос?

Нельсон не обернулся. Крепко держал он ее за руку, шел с ней сквозь бушующую бурю к земле. Бесконечной полосой тянулся серый мост через взбаламученную поверхность моря.

Ах, а у нее горели подошвы и подгибались колени.

Не лунный ли то свет, что пробирается сквозь ее сомкнутые веки?

Да… В лодке плывут они по залитому лунным светом морю сквозь молчание ночи. Как мягок голос Нельсона!.. Как жжет взгляд его глаз… Как сладко умеют целовать его уста!..

Так это — сэр Уильям?

Он погасил свет. Настала тьма. Скрипя зубами, Эмма воспротивилась его попытке, но тут же снова откинулась назад… бессильная, беспомощная…

VI

Нельсон еще не видел Италии. Все было неведомо здесь этому моряку, почти всю свою жизнь проведшему на море. С изумлением германских варваров, выходцев из северных лесов, он увидел перед собой новый, более прекрасный мир, обласканный более жгучим солнцем, сверкающий более яркими красками.

Сэр Уильям Гамильтон мог уделить ему лишь очень немного времени — политика отнимала у него даже свободные часы. Поэтому гидом для Нельсона оставалась Эмма.

Странно, что на этом настаивал сам сэр Уильям! Или он уже не думал более о том, что сказал когда-то относительно влечения королевы Марии-Каролины к Нельсону? Или это был хитрый план испытать Эмму? Что касается королевы, то она не выказывала ничего, способного свидетельствовать о ее глубоком интересе к Нельсону. Она часто приглашала его к столу, усаживала на самое почетное место возле себя, устроила в честь его парадный спектакль в театре Сан-Карло. Но ведь все это она могла делать из уважения к стране, которую Нельсон здесь представлял.

Спокойно текли для Эммы дни, когда она колесила с Нельсоном, Джосаей и Томом Киддом по городу и его ближайшим окрестностям. Более далекие поездки не согласовывались с чувством служебного долга у Нельсона — ведь могло прийти какое-нибудь экстренное известие, призывающее его; «Агамемнон» должен был быть постоянно готовым к отплытию.

В этих прогулках они нередко покидали палаццо Сиесса уже на восходе солнца, вливаясь в пеструю сумятицу неаполитанских улиц. Повсюду виднелись балаганы, где черные пульчинелли и белые пальяччи потешали народ едкими остроумными шуточками. Священники и монахи собирали тысячную толпу слушателей плавной раскованностью своей речи. С криком, смехом и шутками торговались с покупателями маклеры, лавочники, рыбаки, пирожники. А среди этой пестрой толпы то и дело попадались оригинальнейшие фигуры неаполитанских лаццарони. Не имея ни дома, ни приюта, с открытой грудью и непокрытой головой, одетые лишь в жалкие тряпки, они беспечно проводили целые дни, прислонившись к стенам домов, ожидая, пока счастливый случай пошлет им несколько медных монет. По природе верные, добродушные, воздержанные, они были готовы в любую минуту убивать, поджигать, грабить и воровать ради святой католической религии. Не интересуясь природой вещей, они облекали жизнью каждый предмет и в гневе проклинали душу лимона, хлеба, стола. Королеву, которая не могла скрыть отвращения перед грязью лаццарони, они ненавидели, но за короля были готовы в огонь и в воду. Фердинанд обращался с ними, как с равными себе, позволял им высмеивать его длинный нос и старался превзойти их ь грубости шуток и острот. Будучи в хорошем расположении духа, он танцевал с ними национальный танец — тарантеллу, а иногда продавал лично добычу с королевских озер, торгуясь из-за каждой рыбы, словно профессиональный купец.

Нельсон недоверчиво качал головой, когда Эмма рассказывала ему это, но вскоре убедился, что это правда.

Моряк почувствовал себя как бы лично обиженным. Ему, консервативному офицеру, король представлялся не только по конституционной форме, но в действительности главой государства. Поэтому-то он и проклинал Французскую революцию, уничтожившую самый институт королевской власти, был пламенным приверженцем Питта и Брукса и страстным противником Фукса, до известной степени оправдывавшего насильственные поступки жирондистов. Но этот Фердинанд Неаполитанский… Мария-Каролина начинала казаться Нельсону мученицей, так как она выносила такого супруга без единой жалобы.

Эмма скорбно улыбнулась. Как чист, как неопытен был он еще! Неужели он не знал, что жажда власти бывает сильнее страданий раненого сердца? Вот и она терпела сэра Уильяма…

Во время этих маленьких прогулок Джосая не отходил от Эммы. Подражая рыцарским манерам, с которыми придворные кавалеры, следуя испанскому этикету, ухаживали за своими дамами, он пользовался всякой возможностью оказать ей хоть маленькую услугу. Он не допускал, чтобы другой открыл дверцу ее экипажа, ревниво следил, чтобы по выходе из экипажа она оперлась непременно на его руку. Он был счастлив, если мог нести за ней ее сумку, зонт, вуаль. Когда по вечерам они ехали среди уличного оживления Неаполя, глаза Джосаи неотрывно смотрели на Эмму, оставаясь слепыми ко всему остальному; а когда однажды она приняла его руку, чтобы подняться по крутым ступенькам палаццо, он повел ее, бледный, задерживая дыхание, словно боясь, что из-за его малейшего неловкого движения она отнимет у него руку.

Нельсон радовался смягчающему влиянию, которое производила женственность Эммы на пылкого, несколько одичавшего от морской службы мальчика. Его собственная юность прошла не так счастливо, и грубость нравов многих товарищей по службе он тоже объяснял недостатком общения с образованными женщинами.

А Том… Не ревновал ли он, что уже не является первой после родителей привязанностью Джосаи? Боцман с суеверной настороженностью следил за каждым движением мальчика.


Сэр Уильям воспользовался присутствием «Агамемнона» в неаполитанских водах, чтобы дать один из тех роскошных праздников, благодаря которым, при красоте и талантливости Эммы, английское посольство стало центром общественной жизни. После того как королева лично обещала сэру Уильяму свое присутствие, приглашения придворным, членам дипломатического корпуса, старшим чиновникам, представителям интеллигенции рассылались и принимались особенно энергично.