Здесь у меня учителя языков, пения, музыки. Если бы благодаря своим стараниям я стала больше нравиться тебе, я была бы счастлива. Но к чему все это? Я бедна, беспомощна, покинута.

Пять лет прожила я с тобой. Затем ты послал меня на чужбину, пообещав, что приедешь. И вот теперь мне говорят, что я должна жить с сэром Уильямом…

Жить с сэром Уильямом! Знаешь ли ты, что это значит? Нет, тысячу раз нет! Я уважаю его, но никогда не буду жить с ним так, как жила с Гренвиллем. Вызови меня в Англию! Вызови! Вызови меня!

Ах, что будет со мной? Что мне делать? Дай мне одну только гинею в неделю, но позволь быть при тебе. Я начинаю сомневаться во всем. Никогда уже не смогу я верить в Провидение».

Далее Эмма сообщала Гренвиллю, что художники наперебой спешат зарисовать ее, что неаполитанская королева смотрит на нее при встречах влюбленными глазами, а король явно преследует своим обожанием. Свое письмо она закончила так:

«Ах, сколько удовольствия доставило бы мне все это, если бы ты был со мной! Но не для меня эта радость. А еще в этих страданиях я должна делать веселое лицо!.. Одно-единственное слово, возлюбленный! Одно-единственное, жалкое словечко!

Эмма».

«Неаполь, 1 августа 1786 г.

Гренвилль! Наконец-то письмо от тебя! Если бы ты мог знать, что я почувствовала, когда я прочла его!.. Ты, Гренвилль, можешь давать мне такой совет? Ты, который ревновал малейшую мою улыбку? Да как ты осмеливаешься писать мне такие вещи?

Я, твоя Эмили, должна отдаться сэру Уильяму?.. Если бы я была в Лондоне, я убила бы тебя, а потом покончила бы с собой…

Я должна быть хладнокровной? Но ведь для меня существует только одна жизнь — с тобой! Если ты оттолкнешь меня от себя, я приеду в Лондон и погрязну в разврате, пока окончательно не погибну! По крайней мере, тогда моя судьба станет предостережением женщинам, смиряющимся ради любви.

Ты позволил мне любить себя, сделал из меня хорошего, честного человека, а теперь хочешь бросить? Да имеешь ли ты право на это? Есть ли у тебя сердце?

Я в последний раз обращаюсь к тебе сегодня. Но теперь я ничего не вымаливаю. Пусть будет, как ты хочешь, но, если ты не сжалишься надо мной…

Ты не знаешь, каким могуществом пользуюсь я здесь! Я должна стать любовницей сэра Уильяма? О нет, Гренвилль, этого не будет никогда! Но зато случится нечто другое. Доведи меня до крайности, и ты увидишь. Тогда я поведу дело так, что сэр Уильям женится на мне!

Эмма Харт».

«Можете получить мудреца с огромным жизненным опытом, со старым лицом, но юным сердцем» — эти слова сказал сэр Уильям Эмме при первом посещении Эдгвер-роу. Невольно обернулась тогда Эмма к Гренвиллю и заметила, как странно исказилось его лицо.

Вот тогда и случилось все! Тогда всплыла у Гренвилля эта мысль! Сэр Уильям хотел вступить в новый брак. Но это разбило бы все надежды Гренвилля. Если же он уступит влюбленному старичку Эмму… о браке с падшей никогда не подумает друг двух королей!

Только надо было соблюдать осторожность, чтобы жертва не заметила сети… Ведь она обладала горячей кровью, была способна на нерасчетливые поступки… И Гренвилль стал плести невидимые нити, навязывая петлю к петле.

Сэр Уильям был гастрономом в любви. Одной физической красоты ему было мало; ему требовалась утонченность, внешний лоск. Для этого-то Эмма и должна была заботиться о своей красоте, развивать свои таланты, усваивать манеры дамы высшего круга. Пусть пойдут прахом ценные коллекции, пусть пойдет прахом даже сама «Венера» Корреджо! Великая цель — наследство — щедро оплатит все потери!

Но Эмма не смела извлекать пользу из приобретенных знаний. Если она станет зарабатывать деньги, она выскользнет из расставленных сетей. Ее триумф в Ренледже был безвреден, но контракт с импресарио Таллинн становился уже опасным. Жертва не должна была попадать в другие руки, должна была оставаться рабыней Эдгвер-роу!

Петля к петле…

А нападение сэра Уильяма на нее во время болезни? Уже тогда они вступили в соглашение. Если бы сэру Уильяму удалась его попытка, Гренвилль уже тогда мог бы оттолкнуть ее. И тогда ей не осталось бы ничего иного, как искать спасения в объятиях сэра Уильяма.

Но Эмма выдержала искус и разорвала тенета. Да, еще слишком много сил было у жертвы, слишком много способности к сопротивлению; надо было плести сеть еще более скрыто, замаскированно. Надо было сломить ее сопротивление, отрезать пути к спасению, обезопасить себя от мести. Чтобы усыпить недоверие, ей можно было позволить взять с собой ее смиренную, запуганную мать.

Да, так оно и было! Разве сэр Уильям не сделал теперь Гренвилля своим наследником? Сводник получил желанную мзду. Теперь в качестве наследника сэра Уильяма он мог успокоить кредиторов, добиться выдающегося положения, жениться на дочери лорда Мидльтона. В глазах света он оставался безупречным джентльменом, тогда как стоны жертвы заглохнут на чужбине. Любовница важного барина кричит о насилии? Ха-ха! Кому какое дело до этого!..

Любовница? Ну нет! Теперь настал ее черед смеяться! Она обманет обманщика, она вырвет из его рта желанную добычу! Сэр Уильям поступится племянником ради леди Гамильтон…

Только бы это удалось. О, ведь она уже не была неопытной девушкой, которую можно было безнаказанно покинуть. Гренвилль сам научил ее мыслить. И еще кое-чему другому научил он ее: научил скрывать думы, чувства и желания под неподвижной маской. Он называл это «аристократическим стилем». А на самом деле это было лицемерием!

До сих пор она вполне отдавалась велениям чувств. Только один-единственный раз она сознательно сделала зло — тогда, когда послала шиллинг Джейн Мидльтон. Это было сделано опять-таки под наплывом чувств, без предвзятого намерения, без обдумывания. Ну а теперь…

Если она стала иной, кто виноват в этом? Теперь она станет дурной — всеми силами души, с холодной сознательностью, совсем так же, как были с нею!

Все эти мысли бродили в голове Эммы, когда она отослала свое последнее письмо к Гренвиллю. Решение было принято.

XXXII

Когда Эмма с матерью приехали в Неаполь, сэр Уильям принял их как соотечественниц и дам из высшего общества. Им были отведены лучшие комнаты в палаццо Сиесса, где помещалось английское посольство, а потом он отвез их на маленькую виллу в Позилиппо, где они и должны были жить.

В первые моменты Эмма была очень довольна возможностью жить в уединении, но теперь она должна была добиться возвращения в здание посольства. И она избрала особую тактику.

Сэр Уильям ежедневно приезжал на виллу в Позилиппо, но в последнее время он никак не мог застать Эмму: то она была больна, то занималась туалетом, то была в отсутствии, причем никто не знал, где именно. Вообще в последнее время она была какая-то странная и, видимо, замышляла что-то, чего не доверяла даже матери.

Так с искренним сокрушением докладывала мать Эммы сэру Уильяму. В первый раз, не застав Эммы, Гамильтон остался спокоен, во второй — рассердился, в третий — встревожился, а чем дальше, тем все более волновался.

Однажды, идя по улице, Эмма заметила, что за ней следит какой-то субъект. Она знала, что посольство содержит несколько шпионов, собиравших нужные для министерства иностранных дел сведения. Не поручил ли сэр Уильям одному из них выслеживать ее?

Эмма медленно двинулась вперед, зашла в несколько магазинов, купила кое-какие мелочи и наконец вошла в судовую контору, где продавались билеты во Францию. Здесь она приобрела себе билет на имя мисс Харт, но затем, краснея, поправилась: на имя миссис Томсон.

Затем Эмма продолжила свой путь. На ближайшем перекрестке она обернулась: подозрительный субъект не следовал более за нею.

Дома мать сообщила ей, что сэр Уильям опять был у них и очень тревожился. Он не мог понять, чего не хватает Эмме, и не верил, что мать ничего не знает. В конце концов он ушел, оставив два билета на этот вечер в оперу.

Эмма отказалась ехать, сославшись на усталость и нездоровье, и предложила матери поехать в театр и взять лакея и горничную. Билет Эммы можно будет обменять на два дешевых места, и это доставит людям удовольствие.

Оставшись одна, Эмма ушла в спальню. Дверь в коридор она не заперла, а только прикрыла, зато дверь на балкон широко распахнула. Затем она медленно разделась, прислушиваясь к каждому шороху. Джульетта ожидала своего Ромео…

Ей вспомнился вечер у мисс Келли. Тогда она отвергла искания юного, цветущего принца, а теперь… ожидала рыцаря Гамильтона, старика, который маскировал морщины пудрой и белилами, а дрожание рук — оживленными жестами…

Вдруг она насторожилась. На улице послышался шум колес; вот он замер перед виллой… Тихо открылась дверь, кто-то стал красться по лестнице… нащупал дверь, приоткрыл ее…


Эмма лежала, раскинувшись на кровати. Казалось, будто ее застиг сон. В правой руке она держала гребень, которым на ночь расчесывала волосы, левая рука была опущена. Свет свечи падал на обнаженные ноги, покоившиеся на табуретке.

Сэр Уильям остановился посередине комнаты, жадным взором впиваясь в спящую, и сделал движение, как бы собираясь броситься на нее, но затем повернулся, подошел к двери и запер ее на замок.

Последний слабо щелкнул. Тогда Эмма сделала движение и как бы случайно опрокинула табуретку, которая с шумом упала на пол. Эмма вскочила, из ее руки выпал гребень. Словно опьяненная сном, она медленно обвела взором комнату, пока не заметила сэра Уильяма.

Пронзительно вскрикнув, она протянула к нему руки, как бы защищаясь, и бросилась через открытую дверь на балкон, где перегнулась через мраморные перила.

— Оставайтесь на месте! — крикнула она. — Если вы сделаете ко мне хоть один шаг, я брошусь вниз!