Она улыбнулась ему и сказала:

— Если бы я только смела любить вас!

— Да, но… как вы представляете себе это? Я беден и могу предложить вам только самое необходимое для существования. Ни нарядных туалетов, ни экипажа, ни драгоценностей, ни пышных пиров…

Она опять улыбнулась:

— Только бы я смела быть возле вас!

— А потом… я люблю науку, не могу жить без умственного труда. Если же вы будете жить около меня без интереса к тому, что волнует меня, без духовного общения со мной… Вы не виноваты в этом, Эмили, но ведь это так! Вы мало учились. Вы должны будете постараться понять меня, сравняться со мной! Ну а ваш характер? Вы страстны, стремительны, легко вскипаете. Если вы останетесь такой, я должен буду вечно беспокоиться за вас. Вы должны будете работать над собой, Эмили, непрестанно работать.

Он поднял ей голову и снова пытливо заглянул в глаза. Глаза Эммы были полны слез. Как могла она не понять его, приписать ему дурные мотивы? И как добр он, как добр!

— Делайте со мной все, что хотите… что хотите! — прошептала она, робко прижавшись к любимому и мечтательно глядя на него.

Теперь он снова обнимет ее, поцелует… Вот он уже наклонился к ней, его уста тянутся к ее…

Вдруг Гренвилль отодвинулся от нее и встал.

— Значит, мы согласны во всем, Эмили? В таком случае… простите, но… теперь поздно… вам нужно… лакей будет ждать вас…

Эмма испуганно вскочила:

— Я должна… должна вернуться? Это невозможно! Этого вы не можете хотеть!

Он нетерпеливо нахмурился.

— Как вы легко вскипаете! Не можете же вы оставаться здесь! Ведь я говорил вам, что мне надо соблюдать осторожность.

Она взволнованно заходила по комнате. Ей казалось совершенно невозможным еще раз встретиться с пытливым взглядом Смита. Но когда она попыталась сказать Гренвиллю об этом, он сейчас же перебил ее. С силой схватив ее за руку, он заставил ее остановиться и в кратких словах высказал, как он представлял себе их ближайшее будущее.

В поездке Эммы в Гаварден ничто не должно быть изменено, но оттуда она должна вернуть сэру Фэншо документ и попросить его вернуть ей слово. Хотя она и не давала ему никакого обязательства, но внутренне она все же связывала себя с ним, и, пока над ней тяготеет это нравственное обязательство, не может быть и речи о совместной жизни с другим. По крайней мере, он, Гренвилль, не протянет руки за чужим добром. Причину разрыва он предоставляет придумать ей самой. Только имя его, Гренвилля, не должно быть названо. Какого бы то ни было скандала необходимо избежать в любом случае. Поэтому-то она и должна на первое время остаться в Гавардене и принять прежнее имя. Чиновник министерства иностранных дел, потомок Уорвика, родственник Гамильтонов не имел права брать возлюбленную из «Храма Здоровья» доктора Грейема. Только тогда, когда все это будет предано забвению, она сможет вернуться в Лондон. Это время укажет ей он сам. В изменчивом потоке столичной жизни все быстро забывается, и потому изгнание не будет долгим. Но зато оно должно быть полным. Она не смела вступать в общение ни с одним из прежних друзей — ни с Ромни, ни с кем, и ни от кого не должна была принимать денег. Он обещал обеспечить ее всем необходимым.

Короткие, отрывистые фразы Гренвилля действовали на Эмму, как удары молота. Она была совершенно оглушена услышанным и не могла вымолвить ни слова. Но когда он кончил, в ней вспыхнула вся ее гордость, и она, резко оттолкнув его, воскликнула:

— В Гаварден? Туда, где ребенок? Где каждому известен мой позор? Да, если бы я приехала туда в качестве невесты сэра Гарри, все было бы сглажено. Но жить отверженной среди этих людей, стать в тягость матери… Если вы этого требуете от меня, то вы жестоки, бесчеловечны! Вам безразлично, что станет со мной! Вы не любите меня, я вижу это! Вы не любите меня!

— И все-таки я требую этого, и именно потому, что я люблю вас! Я хочу так, Эмили! Вы слышите? Я хочу этого!

Гренвилль пошел прямо к ней большими, уверенными шагами. Его глаза сверкали из-под густых бровей. Эмма хотела отвернуться, но не могла и чувствовала себя вынужденной повиноваться.

Так стояли они друг против друга. Вдруг Эмма почувствовала, что ей делается дурно, что она упадет сейчас. Тихое, сдавленное рыдание вырвалось у нее, она хваталась руками за воздух. Но Гренвилль уже подскочил к ней и поддержал ее.

— Ты сделаешь это, Эмили? — ласково сказал он, улыбаясь и склоняясь к ней. — Ты сделаешь это?

Как нежно звучал его голос! Как красивы были его губы! Все стихло, смирилось в ней.

— Я сделаю это, Чарльз. Я сделаю это…

— И не вернешься, пока я не позову тебя?

— И не вернусь, пока ты не позовешь меня.

Он кивнул с довольным видом:

— Благодарю тебя, Эмили! А теперь… теперь можно поцеловать меня!

Как силен был он! Ах, как сладко было повиноваться ему…


Из Гавардена Эмма вернула сэру Гарри документ. Она написала ему, что, принимая его предложение, была ослеплена блестящей будущностью в качестве леди Фэншо, но теперь обдумала все наедине. Она высоко ценила его как человека и друга, но не чувствовала в себе достаточно любви, чтобы стать его женой. Поэтому пусть он освободит ее от данного слова и не сердится. Она страстно надеется на несколько строк прощения и согласия и вечно будет думать о нем с благодарностью и дружеской симпатией.

Она стала ждать ответа от сэра Гарри, но не получила его. Через две недели она повторила письмо, еще через неделю написала третье. Затем она переждала, написала в Ап-парк, еще раз в Лестер. От сэра Гарри не было ответа.

Беспокойство Эммы все росло. Если сэр Гарри не вернет ее слова, а Гренвилль останется при решении оставить их союз в зависимости от этого, им никогда не быть вместе.

Гренвилль тоже писал не часто. Он лишь отвечал на ее письма, но никогда не писал по собственному побуждению.

Гренвилль взывал к ее терпению, напоминал о ее прежней беспорядочной жизни, ставил на вид все ее недостатки. Она должна была подвергнуться коренному перерождению и особенно воздерживаться от преувеличений. Очевидно, ее отношения с сэром Гарри были далеко не такими, какими она изображала их. Раз Фэншо не отвечает ей, значит, его страсть к ней была далеко не так глубока, как можно было думать, и он, очевидно, просто рад, что так дешево отделался от нее.

После подобных писем Эмма целыми днями находилась в тревоге. Было ли возможно, что Гренвилль любит ее и рвется к ней с такой же страстью, как она к нему?

Но приходило несколько ласковых строк, и она облегченно переводила дух. Она называла себя дурочкой за сомнения в Гренвилле. Разве он не сказал ей заранее, что ей придется сильно поработать над собой? Теперь он перевоспитывал ее по обычной суровой манере мужчин. Но он делал это лишь потому, что хотел приблизить ее к идеалу женщины, какой создало ему его сердце. Значит, он любил ее, любил по-иному, чем все те бессовестные, которые видели в ее красоте лишь объект наслаждения.

Кроме того, Эмму немало тревожили житейские заботы. Чтобы не возбуждать подозрений, она должна была взять с собой камеристку, которую нанял для нее в Лондоне Смит. Точно так же она не могла отказаться принять от Смита деньги, врученные ей по поручению сэра Гарри.

Но уже начинала чувствоваться нужда. Быстро иссякли и те деньги, которые Эмма прежде посылала матери на черный день. В те времена Эмма настояла, чтобы мать оставила свой тяжелый труд, сняла квартиру и без забот зажила с бабушкой и ребенком. Разве она сама не зарабатывала достаточно хорошо у Грейема и Ромни? Разве сэр Гарри позволял ей нуждаться в чем-нибудь? В то время ее будущность казалась ей совершенно обеспеченной.

Всем этим пожертвовала она для Гренвилля. И не раскаивалась в этом, так как любила его и была уверена, что настанет день, когда будет бесконечно счастлива возле него.

Но домовладелец напоминал о плате за квартиру, камеристка требовала жалованье, и, несмотря на все ограничения, с каждым днем становилось все труднее сводить концы с концами. Забота о завтрашнем дне угнетала ее. Преступая запрещение Гренвилля, она написала Ромни и описала ему свою нужду. Он всегда был так добр к ней, столько раз предлагал ей свой кошелек; он наверняка поможет ей.

Письмо к Ромни Эмма отослала перед самым Рождеством, а в то же время еще раз написала сэру Гарри, рассчитывая на то, что праздник любви, наверное, настроит их сердца на мягкий тон.

Но к Новому году ответа все еще не было…

«Гаварден, 3 января 1782 г.

Гренвилль! Возлюбленный! Я в отчаянии. От сэра Гарри я до сих пор еще не имею ответа. Я убеждена, что его нет уже в Лестере. Что мне делать? Что мне делать?

Я написала семь писем, а ответа нет! В Лондон я не могу вернуться, у меня больше нет денег. Ни единого пенни не осталось у меня. Ах, мои друзья плохо обращаются со мной!.. Прости! Но разве не должна я думать так? Что мне делать? Что мне делать?

Как тронуло меня письмо, в котором ты желаешь мне счастья к Новому году! Ах, Гренвилль, если бы я была в твоем положении или в положении сэра Гарри, какой счастливой девушкой была бы я! А теперь я несчастна…

Бога ради, Гренвилль, напиши мне сейчас же, как только получишь это письмо. Посоветуй, что мне делать. Как ты скажешь, так и будет. Я почти помешалась. Что будет со мной? Пиши, Гренвилль! Пиши!

Будь здоров, возлюбленный!

Вечно твоя Эмили Харт».

Через девять дней пришел ответ — длинное письмо: упреки, угрозы, поучения… А потом:

«Если ты любишь сэра Гарри, ты не должна порывать с ним».

Он мог написать это? Была ли это насмешка? Ревность? Истолковал ли он во зло то, что она так часто писала к сэру Гарри? Может быть, он думал, что она хочет опять возобновить отношения с сэром Фэншо?