На лице Ромни дрогнуло что-то вроде разочарования — он действительно внутренне таил эту мечту… Желая скрыть свое смущение, он наклонился к полу и поднял письмо, полученное в этот день Эммой и только что брошенное ею в припадке раздражения.

Вдруг у Ромни вырвался возглас изумления:

— Этот вычурный почерк… смешение английских и французских слов!.. Это мог написать только Фэншо! Разве вы не помните его, мисс Эмма? Он иногда заходит сюда, когда вы позируете. Тогда он становится за моей спиной, смотрит на картину, смотрит на вас, глубоко вздыхает, что-то бормочет и снова уходит.

Эмма испуганно обернулась к нему:

— Этот фат? Да разве он знает, что я — Геба Вестина? Ведь вы же обещали мне молчать.

— Я строго сдержал свое слово. Очевидно, сэр Фэншо не знает этого. Но все же это его почерк. Я потребую у него отчета в том, как он осмелился…

— Чтобы он узнал, кто я? Нет, Ромни, вы не сделаете этого! Кроме того, я сама могу проучить его, если это покажется мне достойным того.

Эмма, смеясь, взяла у художника письмо и спрятала его. Ее дурное расположение духа сразу улетучилось; она торопливо оделась в костюм Цирцеи, взяла посох и взошла на подиум.

Ромни сделал несколько быстрых штрихов по полотну, но затем снова перестал работать.

— Не могу ли я попросить вас кое о чем, мисс Эмма? — смущенно и застенчиво сказал он. — Раз вы теперь свободны… вы могли бы оказать мне громадную услугу… Не согласились бы вы совершенно переехать ко мне?

Торопясь, словно боясь, что она откажет ему не выслушав, Ромни стал пояснять ей, как он представляет себе их совместную жизнь. Он возьмет себе комнату справа от мастерской и предоставит ей обе комнаты слева. Сама мастерская останется общей комнатой, нейтральной почвой. Никогда не войдет он без зова на половину Эммы. Она будет здесь госпожой, и ей стоит только мигнуть, чтобы сейчас же были исполнены все ее желания.

Эмма заколебалась. Стоит ли расставаться с «Храмом Здоровья», чтобы стать натурщицей? Ведь она хотела осуществить свою мечту об артистической карьере…

Она откровенно поделилась с художником своими соображениями.

— Что вы скажете на это? — возбужденно закончила она. — Думаете ли вы, что у меня имеется талант?

Казалось, что этот вопрос был неприятен Ромни. Он задумчиво прошелся несколько раз по комнате, а затем снова подошел к Эмме и посмотрел ей в глаза почти боязливым взглядом.

— Талант? Нет сомнения, что у вас выдающиеся способности к трансформации, и как комическое, так и трагическое в равной мере удается вам… Поэтому с виду можно подумать, что вы и в самом деле обладаете артистическим талантом. И все-таки…

— «Можно подумать с виду? И все-таки?» — нетерпеливо повторила Эмма. — Почему вы не продолжаете?

Ромни схватил ее за руку и стал нежно поглаживать ее, как бы заранее извиняясь перед ней в том, что скажет далее.

— Я не знаю, что бы я отдал, чтобы не причинить вам огорчения, мисс Эмма, но… Приходилось ли вам когда-нибудь видеть миссис Сиддонс вне сцены?

— Никогда. Но я видела портрет, где она изображена в качестве музы трагедии. Кажется, это работа Рейнольдса. Она некрасива: у нее острые черты лица, большой нос, некрасивый рот. У нее театральное лицо, для которого грим — все. Ну а для вас… Я, конечно, могу ошибаться, но не думаю, чтобы ваша красота вынесла свет рампы. Я боюсь, что на сцене исчезнет вся ваша чарующая прелесть. Никто не заметит души, обитающей в этом теле. Вы будете казаться со сцены, как… как…

— Как кукла?

— Не сердитесь на меня, мисс Эмма! Не будь я вашим искренним другом, я промолчал бы. Но так… Маленький, интимный кружок зрителей вы заставите смеяться и плакать по вашему желанию, но при тысячеголовой толпе, в громадном помещении, скрадывающем каждый тонкий штрих, никто не увидит мягкого блеска ваших глаз, страдальческого подергивания губ, тихих движений рук. Вы рисуете тонким пером, а сцена требует малярной кисти. Этим я не унижаю вашего искусства, наоборот, нет высшей похвалы… Ведь и в пении высшим проявлением искусства является не оглушительный рев арии, а тихая песенка, идущая прямо от сердца к сердцу…

Он робко заглянул Эмме в глаза, но она резко отвернулась, не желая показывать ему подергивания своего лица. Еще тогда, в мансарде миссис Кен, она мучилась сомнениями, удадутся ли ей трагические жесты, а теперь этот тонкий наблюдатель, этот выдающийся художник отрицает…

Бледная от волнения, она снова обернулась к Ромни:

— Знакомы ли вы с Шериданом? Я хотела бы просить его о пробе. Мне самой кажется, что вы правы, Ромни, но я должна твердо убедиться в этом. Ведь дело идет о всей моей будущности! А так как Шеридан — специалист… Не можете ли вы облегчить мне доступ к нему… сейчас же?

— Я очень дружен с ним, и он сразу же примет вас. Но не будет ли лучше, если я провожу вас? Вы станете сильно волноваться…

Эмма покачала головой:

— Я должна говорить с ним с глазу на глаз!

— Неужели вы думаете, что я способен отговорить его, чтобы удержать вас для себя? Мисс Эмма, никому не может быть так дорого ваше счастье, как мне!

Она пожала плечами:

— В таком случае напишите письмо.

Ромни послушно присел к столу, а она отошла к окну. Дождь лил целыми потоками, ветер гнал его по крышам и серой пылью развеивал по улицам.

Картина ее жизни!.. Из нищеты вышла эта жизнь, дикие бури гнали ее, и, наверное, бесследно развеется она в темном углу глухой улицы.

Когда Эмма выходила из дома Ромни, к подъезду подъехал экипаж, из которого вышел сэр Фэншо.

До сих пор она не обращала на него внимания. Понаслышке она знала, что он только что вернулся из путешествия по Европе, где научился мастерски стрелять из пистолета, перенял странную манеру разговора, состоявшего из смешения английских и французских слов. Он был еще очень молод и после недавней смерти отца унаследовал очень большое состояние.

Когда он подошел к Эмме своей танцующей походкой, она вспомнила о письме к Гебе Вестине и внимательно посмотрела на него. Он был блондин с ничего не выражающим лицом, отличался высоким ростом и казался типичным спортсменом.

Несмотря на потоки дождя, он остановился перед ней и с низким поклоном снял шляпу.

— Mille pardon [2], мисс Эмма! Смею ли я обратиться к вам с вопросом? Мистер Ромни, est-il malade? [3] Я спрашиваю потому, что Cirse la davine [4] уходит от него так рано!

— И все-таки он здоров, милорд.

— О, je suis enehante! [5] И… pardonnez, m-lle, mais… [6] Можно ли спросить, куда вы идете?

— Нет, нельзя, милорд.

— Oh! Cela me rend tres triste [7], мисс Эмма. Но… идет такой сильный дождь, if fait do la pluie… He могу ли я предложить вам свой экипаж?

Эмму насмешила причудливая смесь английского бесстыдства и французской рыцарственности в этом юноше.

— Вы очень любезны, милорд, — смеясь, ответила она. — Вы всегда такой? Не предлагаете ли вы свой экипаж каждой даме, которую встречаете?

— Assurement… конечно, мисс Эмма! Если эта дама так красива, как вы…

— Значит, вы без предрассудков, милорд?

— Предрассудки только и остались что в Англии. Во Франции от них уже давно отказались. Ah, les francais! C'est une nation admirable! La premiere du monde! [8]

Эмма рассмеялась с явной иронией:

— Браво, милорд! И все же, прежде чем я приму ваше любезное предложение, я хотела бы, чтобы вы узнали, кому вы его делаете. Не соблаговолите ли прочитать вот это? — И она подала ему письмо.

Фэншо взглянул на него и затем с открытым изумлением посмотрел на Эмму.

— Это письмо… Как оно попало к вам, мисс Эмма?

— Это вы писали его?

Он кивнул без следа смущения:

— Ну разумеется! Но это письмо было адресовано Гебе Вестине доктора Грейема, и я не понимаю…

— Геба Вестина — это я, милорд! — И Эмма иронически присела перед молодым человеком.

Он в изумлении отступил на шаг назад, механически надел шляпу и произнес:

— До сих пор я не мог объяснить себе, почему я одновременно влюблен в Цирцею и Гебу Вестину! Теперь я понимаю… Моя душа искала к тому чудному телу недостающее ему лицо. Это поразительно, не правда ли? Но в этом также и извинение для меня. Пятьдесят фунтов… о, это непростительно! Цирцее мистера Ромни я написал бы совершенно иначе!

Фэншо сказал все это, не переставая мешать французские слова с английскими, причем сокрушенно мотал головой, которую вновь обнажил.

— А как бы вы написали Цирцее, милорд?

— О, для Цирцеи пятьдесят гиней — сущие пустяки. Я предложил бы ей дом на Оксфорд-стрит, экипаж, верховых лошадей, ложу в театре Друри-Лейн, а на лето — замок в Сассексе, что я имею честь предложить вам сейчас по всей форме!

Он снова поклонился, причем потоки дождя потекли у него с обнаженной головы на лоб.

Эмма открыто расхохоталась ему в лицо:

— И это-то вы называете отсутствием предрассудков, милорд? Я думала, что вы по крайней мере предложите мне свою руку! Очень сожалею, что не могу воспользоваться вашим экипажем. До свидания, милорд!

Она повернулась и ушла. На ближайшем углу она обернулась. Сэр Фэншо стоял на улице под потоками дождя и тупо смотрел ей вслед, держа в руках шляпу.

XIX

Шеридан сразу же принял Эмму. Ее красота явно произвела на него сильнейшее впечатление, он с благоволением выслушал ее и попросил прочесть тут же, в кабинете, несколько сцен из роли Джульетты.

— Вы верно уловили психологические моменты, — сказал он затем. — И ваш голос тоже отличается гибкостью и звучит очень симпатично. Но все же я не решаюсь вынести окончательный приговор. Эта комната слишком мала, чтобы судить о сценическом эффекте.