Вирджиния Эндрюс - Паутина грез

Дома? Она называет Фартинггейл домом? Да это, скорее, преисподняя! Я стояла и смотрела на двери, за которыми давно уже скрылась мать. Господи, что же происходит? Может быть, я сплю? Может быть, опять меня навещают кошмары? Неужели и это случилось? Мать отказалась верить мне. Вместо поддержки, защиты и сочувствия я встретилась с ее равнодушными, даже неприязненными глазами. Она не захотела помочь мне. Она осталась за стеклянными стенами, которые отделяют от живой жизни мир ее грез. Она не интересуется ничем и никем, кроме себя. Сбылся мой давний жуткий сон: мама, которую я всегда любила и которой восхищалась, исчезла. Вместо нее появилась незнакомка — холодная и безжалостная. Я бросилась к своей кукле-подружке.

— Ангел, мой Ангел! — всхлипнула я. — Если бы только могла говорить… Мой единственный свидетель… Только ты веришь мне.

Однако в глубине души я сознавала, что, даже если бы мать услышала хор свидетелей, кричащих в мою пользу, она все равно не поверила бы. То ли не хотела верить, то ли действительно была не способна видеть очевидное. Впрочем, для меня это разницы не представляло.

Я встала и оделась, чтобы спуститься к ужину. Несмотря на то что почти весь день ничего не ела, аппетита не было. В столовую меня тянуло другое — наивная мысль заставить все-таки мать поверить. Я думала, ей достаточно будет взглянуть на мое лицо, чтобы разобраться, где правда, а где ложь.

Даже волосы у меня висели унылыми прядями, отражая состояние души. Я нехотя взялась за расческу, открыв лоб, увидела свои глаза — потускневшие, безжизненные. Понуро, как заключенная, побрела вниз.

К моему удивлению, мама и Тони уже восседали за столом и, как ни в чем не бывало, беседовали. Их смех слышался еще из коридора. Заметив меня на пороге, они разом смолкли и повернулись в мою сторону. Тони стремительно глянул на мать, а затем улыбнулся мне.

— Тебе лучше, Ли? — поинтересовался он, надевая маску отеческой заботы.

Я промолчала. Пройдя на свое место, села и бросила на колени салфетку. Их тяжелые взгляды не отпускали меня.

— Я как раз говорила Тони о сестрах-близнецах Уолстон, — прощебетала мать самым беспечным тоном. — Ты, конечно, должна их помнить. Сколько я рассказывала тебе о них! Они тоже из Бостона. Мы неоднократно встречались. У каждой нога, как мое туловище! Близнецы-тюлени — вот как прозвали на курорте этих красоток. Ты бы видела их в бане! Две такие туши сидят на полке! — Мать откинула голову и звонко захохотала. — При взгляде на них любая женщина начинала ощущать себя тростинкой. Казалось, разом сбрасываешь фунтов двадцать. Самое смешное, когда подошел им срок уезжать, выяснилось, что сестры не только не сбросили вес, но набрали — каждая по пять фунтов. Скорее всего, они наедались булочками и пирожными в ближайшей деревне. Нет, подумать только — потратить такие деньги и поправиться на пять фунтов!

Тони покачал головой и засмеялся вместе с матерью. Не верилось, что они могут быть так легкомысленны. Казалось, ничего из того, что я сообщила маме, до нее не дошло. Так прошел весь вечер. Мать сыпала историями, безжалостно описывая отдыхающих, их грехи и причуды. Таттертон был идеальным слушателем: смеялся, когда следовало, становился серьезным, если речь заходила о делах или огорчениях.

Когда мать закончила с курортными рассказами, Тони принялся докладывать о своих успехах, точнее, о триумфальном шествии изысканных фарфоровых кукол. Чуть ли не на каждую его фразу мать оборачивалась ко мне, округляла глаза, явно надеясь на ответную реакцию. Но я не собиралась идти ей навстречу, не собиралась поступаться своими интересами ради нее. Со мной произошло страшное, я находилась в отчаянии, я страдала, и она, между прочим, могла, нет, должна была помочь мне. Хватило бы нескольких слов — для начала.

— Пойдем, я покажу тебе, что купила в Швейцарии, Ли, — заявила мать, когда нам подати кофе. — Все в моей голубой гостиной. У меня и для тебя есть подарки!!

Она встала, чтобы отдать распоряжения Куртису. Они беседовали в дверях. Поднялся и Тони. Он удержал меня за локоть и негромко, чтобы не услышала мать, произнес:

— Я просто хочу сказать, Ли, что не в обиде на тебя, хоть ты и наговорила Джиллиан Бог знает что. Мы с ней взрослые люди и понимаем, как трудно приходится девочке-подростку, которая вихрем врывается в океан женской чувственности.

Он мягко улыбнулся, полыхнув голубыми глазами. Подумать только, он меня прощает! Я пришла в бешенство от его беспечного тона. К горлу подкатил комок. Я сглотнула, прикусила губу.

— Ли, ты идешь? — позвала мать.

— Да! — крикнула я и только тогда в ярости развернулась, обрушив на него свой сверкающий взгляд, в котором полыхали ненависть и гнев. Ледяным голосом я проговорила: — Ты можешь на какое-то время заморочить ей голову, но позднее она все равно поверит мне, потому что такие гнусные личности, как ты, не в состоянии вечно скрывать свою сущность.

Он покачал головой, всем своим видом выказывая отеческое сочувствие и терпение. Это разъярило меня еще больше.

— А я-то надеялся, что с возвращением Джиллиан ты успокоишься и сумеешь иначе взглянуть на себя. Но теперь я вижу, как правы те, кто утверждает, что тяжело в наши дни воспитывать девочку-подростка. В любом случае я хочу, чтобы ты впредь была уверена во мне: я тебя понимаю, сочувствую и — запомни — никогда не подведу тебя.

— Ты отвратителен! — выдохнула я.

Тони все улыбался. Он даже попытался взять меня под руку, чтобы невинной парочкой пройтись по коридору, но я резко вырвалась.

— Не трогай меня! Не вздумай даже приближаться ко мне! Не прикасайся никогда!

Он кивнул и галантно открыл передо мной двери. Ничего не оставалось, как бегом догонять мать. К счастью, Тони не последовал за нами в голубую гостиную, где она разложила все свои покупки. Я сидела на диване и безучастно смотрела, как мать разворачивает передо мной бесчисленные джемперы, юбки, блузки, как нагромождает на столы статуэтки, керамику, футляры с драгоценностями. Мне она вручила золотые часы с бриллиантовой россыпью. Каждый предмет имел свою историю. Мать подробно рассказывала, где что она покупала, какова была обстановка в лавке или магазине, как реагировали приятельницы на то или иное ее приобретение. Она бессовестно хвасталась тем, что подруги следовали ее примеру, делали подобные покупки, ходили в те же магазины и кафе.

— Неожиданно вышло, что я стала бесплатным гидом, — со смехом сообщила она. — Представляешь, все эти богатые, объездившие весь мир дамы бегали ко мне за консультацией — достойна ли вещь, со вкусом ли сделана, соразмерна ли цена и так далее. Честное слово, впору было брать с них комиссионные. — Она умолкла и тут будто впервые увидела меня. — У тебя усталый вид, Ли. Тебе надо больше бывать на солнце. Не стоит запираться в комнатах, даже если ты недомогаешь. Это вредно для здоровья и кожи. Сухой воздух, душные помещения способствуют старению. На курорте меня консультировал один косметолог с мировым именем, — быстро продолжала она, чтобы я не успела перебить. — Ты, наверное, обращала внимание, что у всех женщин в Швейцарии великолепные кожа и цвет лица. Это результат правильного питания, — талдычила мать, будто школьница урок, — результат физических упражнений на воздухе, паровых ванн, грязевых масок и горного солнца. Я, кстати, уже распорядилась, чтобы у нас дома начали монтировать сауну, — в заключение добавила она.

— Мама, я плохо выгляжу, потому что прошла через страшное испытание. Если бы ты выслушала меня, просто выслушала хотя бы…

— О нет, только не заводи снова своих песен, Ли. — Мать надулась. — Мои нервы не выдержат. Вообще удивительно, как я еще держусь на ногах. Ни сна, ни отдыха с момента отъезда с курорта — это тебе не шутки. Я из последних сил старалась быть бодрой и веселой, чтобы не огорчать вас с Тони, но сейчас — все. Я устала. Я сдаюсь.

— Мама, но…

— Спокойной ночи, Ли. Надеюсь, часики тебе понравились.

И она просто вышла из комнаты, оставив меня среди груды коробок и вороха оберточной бумаги. Я кое-как сунула в футляр новые часы. Они мне не нужны. Какое вообще значение могут иметь дорогие подарки, если они не подтверждены чувством? Неужели мать думает, что золото и бриллианты разрешат какие-то проблемы?

Я пребывала в опустошенном отчаянии, будто в одночасье превратилась в слепоглухонемую, которая не слышит даже собственных криков, не отличает солнца от тьмы. Двери здравомыслия крепко захлопнулись прямо перед моим носом. А может, я стала невидимкой, мелькнула дикая мысль. Мать не видит меня, не слышит, не понимает, не верит… Или она ослеплена навеки? Ослеплена сиянием роскоши, власти, богатства. Хотя чему я, собственно, удивляюсь?

Именно так и вела себя мать и в дальнейшем. Стоило мне завести речь о происшедших со мной ужасных событиях, как она отворачивалась, отказываясь слушать, или демонстративно переводила разговор на другую тему. И наконец я сдалась. Дома я бывала мало, чаще бродила по пляжу или далеко уезжала верхом. Рев океана, соленый ветер, пряные запахи благотворно действовали на меня, звуки и краски природы заглушали боль. Я предавалась невеселым раздумьям, много писала в дневник, подолгу слушала музыку и часто гуляла с Троем.

Несколько раз звонила Дженнифер, но я старалась избегать разговоров с ней, сама не звонила ни ей, ни Джошуа. Хотя в конце июня юноша сумел поймать меня по телефону и сообщил, что на месяц уезжает с родными на отдых. Джошуа надеялся увидеться со мной до отъезда, но я отказалась от встречи. Я не решалась. Вдруг, глянув мне в глаза, он узнает страшную тайну и возненавидит меня. Я была уверена, что и он не поверит мне! Поэтому одно лишь одиночество утешало при мысли, что отец с матерью отказались от меня. Родными моими стали теперь леса, луга да океан… Они жалели свое дитя, давали успокоение. А в сумрачные, просторно-гулкие комнаты я входила со страхом. Я бродила с Троем, слушая его детскую болтовню. Не всегда понимая, что он говорит своим звонким, таким невинным голоском. Но меня завораживали его мелодичная речь, эмоциональные пассажи и презабавные рассуждения. Я любила сидеть с мальчиком на теплых камнях, теребить его пушистые светлые волосенки и отвечать на бесконечные каверзные вопросы. Как же мне хотелось вернуться в его чудесный мир, мир безмятежного детства, где живут куклы, игрушки и пряничные человечки, где нет печали, разочарований, где не скалит свою гнусную физиономию реальность. В детстве всех злыдней изгнать проще простого — надо только, чтобы тебя ласково обняла мама и тепло поцеловал папа.