Вот так Антон познакомился с Мариной Ельцовой.


Он сделал ей предложение зимой, когда они лежали на кушетке и смотрели в окно. Вагон монорельса прошел мимо, совершенно пустой — зимой никто не хочет кататься. Кроме машиниста, но он — за зарплату.

Марина улыбнулась.

— Замуж? А зачем? — спросила она, обнимая его за шею. — Зачем, мой мальчик? Я старше тебя, сам знаешь, на сколько.

— Ну и что? — Он стиснул в руке прядь ее жестких волос, потянул, выпрямляя.

— Ты считаешь, это не важно? — Она засмеялась, пощекотала его за ухом, как щенка.

— Ты не выглядишь старше меня. У тебя неправильный паспорт, — настаивал он.

— Откуда ты знаешь, мой участковый доктор? Сколько раз ко мне приходили твои коллеги, но никто ничего такого не говорил.

— А что они тебе говорили? Ну, что?

Он выпустил ее волосы, прядь мгновенно превратилась в жесткую спираль, оперся на локоть. Он смотрел на Марину сверху вниз, на ее тонкое, но не худое тело.

Она смеялась:

— Они были тетеньки.

— Да они сами ничего не знают.

Он упал рядом с ней, как будто рука, на которую он опирался, подломилась.

— Зачем нам жениться? — тихо спрашивала Марина, поглаживая его грудь. Маленькие, почти детские пальчики ворошили светлые волосы, густые и жесткие. — Для меня это время еще не пришло.

— Но тебе же не…

— Не двадцать лет, ты прав. Мне, Антончик, уже тридцать четыре. Но все равно… Все равно… В общем, нам не надо жениться.

Антон хотел обидеться, отвернуться от нее. Но, увидев вагон монорельса, замерший напротив окна, прикрыл Марину собой.

— На самом деле — разве плохо вот так? Ты знаешь, что есть я, я знаю, что есть ты. Мы связаны не бумажкой, а желанием…

Он обнял ее и притиснул к себе.

— Я хочу, чтобы ты была всегда со мной.

— Буду, буду… Всегда… А ты знаешь, сколько это — всегда?

Он прижался губами к ее губам…

Вот так было осенью и в начале зимы. А сейчас он шел к ней прощаться. Не навсегда, говорил он себе, хотя знал — неправда.

Они прощались на той же кушетке, но монорельс не прошел ни разу. Вагоны ходили по расписанию, а он успел проститься с ней между рейсами — в двадцать пять минут.

Когда Антон вышел из подъезда, он увидел, как поезд остановился напротив Марининых окон. Рука сама собой поднялась, приветствуя машиниста и пассажиров. Лица, словно за стеклом аквариума, дрогнули вместе с поездом.

Ему показалось, он сам выбрался из аквариума, в котором задержался слишком долго, — кислород закончился. Теперь Марина отключит аквариум, вымоет его, нальет в него свежей воды. И пустит кого-то свежего?

Он подцепил носком ботинка кучку палой листвы. Она взлетела вверх. Он тоже улетит, на днях… Тоже вверх…

5

Зоя Павловна Русакова сидела на балконе, прижавшись спиной к нагретой за день солнцем стене. Окна ее номера выходили в гостиничный сад. Внизу, среди пальм и других, неизвестных ей деревьев стрекотала газонокосилка. Оттуда долетал острый запах свежесрезанной травы.

Женщина смотрела на высокие пинии. Они топорщили ветки перед бетонным забором, неприступно высоким, с колючей проволокой по контуру. Это даже не забор, а стена, отделяющая курорт от обыденной жизни. А пинии в данном случае, размышляла она, выполняют сразу две функции — скрывают от глаз бетонность и колючесть и являют собой еще один уровень защиты.

Ниже пиний густели кусты олеандров, они цвели розовым и белым, на них взлетали громкоголосые черные скворцы. Их так много, что кажется, вот-вот случится перенаселенность. Тогда начнутся войны за передел птичьего мира? Она усмехнулась. Вчера ездила на экскурсию в Карфаген, и, видимо, исторические реалии не выветрились за ночь и не вымылись из головы во время купания.

А еще ниже, под самым балконом, стеной стояли кактусы, темно-фиолетовые от спелых плодов. Такие она вчера пробовала. Мякоть показалась похожей по вкусу на переспевшую дыню, а не на вареную свеклу, как уверяла ее приятельница перед поездкой в Тунис.

Она улыбнулась — продавец-тунисец оказался предупредительным. Объяснил по-французски, как обращаться с этим странным плодом. Показал, как обернуть салфеткой, чтобы не уколоться, потом взрезать острым ножом и ложечкой вынимать мякоть. Не кусать, иначе без доктора не справиться с колючками, которые засядут во рту.

Зоя Павловна закрыла глаза, слушала голоса птиц, долетавший с моря гул волн, чужие слова на чужих языках. Но все это не мешало, не мучило. Напротив, успокаивало, даже ласкало.

Со дня на день она ждала, когда наконец снизойдет на нее расслабленность духа и тела, за которыми она отправилась так далеко. Ей нужен покой, тишина, чтобы понять, что теперь представляет собой ее собственная жизнь. Которая так сильно переменилась с тех пор, как рядом не стало матери.

Прежде все было ясно — план ее жизни мать составила с самого рождения дочери. Надо отдать должное, мать, Маргарита Федоровна, ушла в мир иной с ясным чувством: выполнила все, что задумала.

Зоя Павловна, отойдя от печали и растерянности после смерти матери, много раз спрашивала себя: может ли она сказать, что выполнила все задуманное? Однажды, вероятно, тяготясь этим вопросом, спросила себя: а ты сама разве что-то задумывала?

С тех пор Зоя Павловна инспектировала собственную жизнь еще более пристрастно, чем представители Счетной палаты предполагаемых нарушителей закона. Сравнение пришло неожиданное, но оно показалось ей верным, как никакое другое.

Итак, все, что происходило с ней до смерти матери, придумано не ею. Исполнено не ею. Она, Зоя, инструмент, которым мать осуществляла свой замысел.

Ничего дурного мать не хотела, план ее ясен и четок. В него входили этапы сложные, но Маргарита Федоровна, инженер, строитель мостов, чертила и не такие конструкции. Между прочим, говорила она о себе, ни один мост, просчитанный ею, не рухнул.

Зоя Павловна усмехнулась. Это хорошо, что она не знает происшедшего сейчас. Они не развелись, но разъехались с мужем. Дочь Ирина — тоже уехала. Зоя Павловна жила одна.

Когда-то, давно, мать Зои Павловны сказала ей:

— Планировать надо все. Как ты не понимаешь? План составляет плановик. Это особая специальность. Ты подумала, как должна жить твоя дочь?

Но в ту пору в их семье был головастый плановик, поэтому Зоя Павловна полагала, что план жизни для Ирины у бабушки давно готов. Отчасти так это и было. После окончания школы Ирине объявили: она пойдет учиться в педагогический институт на исторический факультет.

Она сама, Зоя Павловна, своими устами, но словами матери, объяснила, что этот вариант — единственно надежный. Бабушкина подруга, заведующая учебной частью, сделает все как надо.

Ирина заспорила: если в педагогический, то хотя бы на биофак. Она выращивала на подоконнике разноцветные герани и кактусы, которые у нее цвели так, словно росли у себя на родине, а не в Москве на Ленинском проспекте. Она держала по очереди кроликов, хомяков, морских свинок и даже певчего дрозда.

— А потом, — вещала мать голосом своей матери, — мы устроим тебя на приличное место…

Ирина не спорила. Она закончила школу в неполные семнадцать. Потому что начала рано учиться, когда они жили в Вунгтау, во Вьетнаме.

Зоя Павловна поморщилась, как будто сердце обо что-то укололось. Спросить ее… ах, если спросить ее, то именно там, в те немногие годы, ей казалось, что она жила… сама.

А теперь тоже — сама. Разве не она сказала мужу, Виктору, как она хочет жить?

Прежде она рисовала себе четкую картину будущего. Ирина выходит замуж, рожает детей.

Она, Зоя Павловна, уходит на пенсию. Занимается ими. Водит в кружки, на музыку, в школу…

Зоя Павловна ощутила еще один укол — в висок.

Ирина. Кто бы мог подумать, что она поступит так, как поступила?

Она окончила институт, принесла домой диплом, отдала его матери. Бабушки уже не было на свете.

— Это тебе мой подарок, мама. Но больше подарков не заказывай. Я буду дарить только то, что захочу сама.

Зоя Павловна взяла корочки. Диплом с отличием. Если бы его увидела бабушка!

— Но… это замечательно… Я думаю, теперь ты и Леша…

— Я не знаю, о ком ты говоришь.

Лицо Ирины стало каменным. Но Зоя Павловна сделала вид, что не заметила.

— Вы поссорились? Ты отказалась выйти за него?

— Я не собиралась выходить за него, — резко бросила Ирина и отступила на шаг.

— Но он сын наших старых друзей, — лепетала Зоя Павловна, понимая, что все слова — не те. — Мы думали… мы планировали…

— Сами женитесь на ком хотите. Я его не люблю.

— Ты кого-то любишь… еще?

— Я никого не люблю. И никогда не любила, — оборвала ее Ирина. — Я никогда не выйду замуж без любви.

— Но…

— Я не хочу такой жизни, как твоя. Такой же… — она поморщилась, подбирая слово, — свинченной.

— Как ты сме…

— Смею. Ты сама знаешь, кто свинтил твою жизнь. Наш инженер-мостостроитель. Бабушка — автор чертежа, по которому ты живешь. Мне это не подходит.

Зоя Павловна не ахнула только потому, что не смогла раскрыть рот…

Зоя Павловна открыла глаза. И увидела, в какой странной позе она сидит. Вот так, прижав ладони друг к другу, стиснув их коленями, не дождешься расслабленности и благостных мыслей.

Она выдернула руки и положила на поручни кресла. Открыла рот и хватила побольше воздуха. Она хотела наконец очистить свое нутро от всего наносного, окаменевшего. Очистить и выдохнуть.

А что вместо?

«То, что правда», — ответила она себе.

Она встала, тяжело, как давно утомившаяся женщина, и вернулась в номер. Подошла к зеркалу и долго смотрела на себя. Она вплотную придвинулась к зеркалу. Заметила крошечный прыщик на кончике носа. От соленой воды. Она подняла руки к лицу, но они опустились. Как будто не хотели стереть память о похожем жесте — они вот так же потянулись к шее мужчины в аэропорту…