Зоя вспомнила, как в этот миг заплакала дочка, словно в аккомпанемент словам бабушки. Она кинулась к кроватке, взяла Ирочку на руки, прижала к груди, от жаркого тельца самой стало жарко.

— Твоя дочь родилась не от нищего, — слышала она голос матери. — Ты должна радоваться, Зоя.

Зоя крепче прижимала к себе девочку. Мысли замедлили ход, стали тягучими, неспешными. Наверное, мать права. Если бы они родили ее с Глебом… Сейчас… все хорошо, все правильно… Удачно, что он оказался ее родственником… Словно успокоенная ее мыслями, дочь затихла. Зоя снова уложила девочку и вернулась к матери.

— Мама, а ты ведь знала, что я люблю Глеба, да?

— Знала. Ну и что? Глеб тоже любил тебя. А толк какой? Мы ничего не могли вам дать — ни его мать, ни я, ни ваша серая родина. А здесь, в Москве, много света, даже если нет солнца. Но скоро, уже скоро ты уедешь туда, где всегда солнце. Твоя дочь не узнает, что родина бывает серой.

— Ты говоришь, словно отмечаешь галочкой пункты плана. Это есть, это сделано, — проговорила Зоя.

— Разумеется. Я давно продумала, как ты будешь жить, еще до твоего рождения. Поскольку дети — продолжение родителей, я обязана предусмотреть, как моя жизнь продолжится в тебе.

— Но ты ни разу не произнесла… одно слово.

— Ага, короткое. Но очень важное, — усмехнулась мать. — Любовь. Так?

Зоя молчала.

Мать засмеялась:

— Знаешь, отец хотел назвать тебя Любой. Любовью. Но имя всегда оставляет свою печать на человеке. Я сочла, что ты слишком много будешь думать о любви. Поэтому настояла, чтобы тебя назвали Зоей. Да, кстати, мать довольно удачно женила Глеба. Я недавно узнала.

Сначала толчок в сердце, а потом — легкость внутри. Камень, раскаленный и жегший желудок, внезапно превратился в невесомое прохладное облачко.

— Мать? Женила? — прошептала Зоя. — Значит, он не сам?

— Да что ты! Мать расстаралась. Он-то собрался в армию.

Маргарита Федоровна улыбнулась. Зоя увидела, какие сухие у матери губы под помадой, в уголках повисли лохмотья. Она уже плохо видела вблизи.

— Любовь — это, конечно, хорошо. Но почитай классиков, только внимательно. Кто из страстно любящих и преданных русских женщин дождался счастья? Что получили они за свою любовь? Обман, чахотку… — Она махнула рукой. — Заметь, эти романы написали мужчины. Значит, у них в голове сидит один вариант для женщин, обезумевших от любви.

Зоя молчала. А мать сказала:

— В общем, думай что хочешь, но я собой довольна. Очень. Ты меня еще вспомнишь.

В этом мать не ошиблась. Нисколько.

26

Герд Бреннеке, поклонник русской охоты и вятских лесов, оказался на вид гораздо моложе, чем по документам, которые лежали у Ирины в сумке. Она давно заметила, что иностранцы в возрасте выглядят иначе, не как соотечественники. Им не подходит слово «старик». Джентльмен, вот как хотелось его назвать.

Поездкой в лес он остался доволен. Теперь, провожая гостя на самолет, Ирина сидела напротив него за кофейным столиком в аэропорту.

— Я приготовил вам подарок, Ирина. Немного странный. — Он улыбался. — Но это то, что я люблю так же страстно, как охоту.

Герд протянул ей маленькую пластиковую коробочку. Она открыла ее и удивилась.

— Семена?

— Да. Это тыква. Для нас, австрийцев, она особенное растение. А эти семена — редкостные. Возьмите, Ирина, посадите. — Он подался вперед и впился глазами в ее глаза. — Вы увидите, — он перешел на шепот, — как изменится все в вашей жизни.

Она засмеялась:

— Не знаю, хочу ли я, чтобы изменилось все.

— Я неточно сказал. — Он потряс головой, перо на охотничьей шляпе затрепетало. — С вами произойдет много удивительного. Хорошего. — Он широко улыбался.

— Они волшебные? — Ирина на всякий случай поддержала улыбку австрийского старичка. Старичка, одернула она себя. Герд больше походил на мальчишку. Особенно сейчас. Как он себя украсил! Не только перо торчало на шляпе, но и еловая веточка. Знак отличия стрелка, взявшего зверя. Надо же, иголки не осыпались до сих пор.

— О да, — выдохнул Герд, — волшебные.

Ирина благодарила с некоторой неловкостью. Она испытала что-то похожее на разочарование. Но почему? Разве она ждала какого-то подарка? Она выполнила работу для своего отца. Причем не всю. Встретила Герда, доставила в угодья. После охоты — обратно в аэропорт. Сейчас проводит на рейс.

Она спасла отцовский престиж. А Герд заплатил сполна за удовольствие завалить лося. Между прочим, Ирина и себя привела в норму — после столкновения с лосем на дороге она внутренне напрягалась при одном слове «лось». Выходит, ей самой была польза от работы с австрийцем.

А Герд пил кофе и продолжал:

— Эти семена хранились в жидком азоте, при очень низкой температуре. — Ирина прислушалась. Это уже не светская болтовня иностранного любителя-овощевода. — Так же, как хранится многие годы сперма человека, — он усмехнулся, — и не теряет своей всхожести.

— Правда? — Ирина уже слышала что-то об этом, но не вникала.

— Да, да. Научно доказано. Человек может «взойти» из такого семени. — Но Герда больше интересовала тыква. — Мой отец заложил тыквенные семена в день моего рождения. Когда мне исполнилось шестьдесят лет, я вынул их из хранилища. Посею этой весной. Вы тоже посейте.

— А какая она будет? Какая тыква? — спросила Ирина.

— Увидите сами. — Герд засмеялся. — Я тоже хочу ее увидеть. Вы привезете ее ко мне. Осенью.

— Разве можно провезти тыкву к вам? В другую страну? Через границу? — Ирина вспомнила муки отца с охотничьими трофеями.

— Можно все, — сказал Герд, — важно захотеть.

Она согласилась. Он прав. Ирина снова заглянула в коробочку. Семена как семена. Белые, толстые.

— Сажайте, ухаживайте. А когда она вырастет, то удивит вас.

— Буду ждать, — засмеялась Ирина.

Герд прикрыл глаза и продолжил:

— Она привезет вас на бал, там будет принц…

Ирина засмеялась.

— Хотите рассказать сказку о Золушке?

— Да-да, — кивнул он, открывая глаза. — Не сказка — правда. Герд Бреннеке знает то, чего не знают другие. — Он играл светлыми бровями и улыбался. — Ему подсказывает тыква. Она изменила мою собственную жизнь.

— Правда?

Ирина ожидала, что он расскажет свою историю. Но объявили рейс на Вену.

— Ох, ваш рейс, Герд.

Он вынул визитную карточку.

— Вот адрес электронной почты. Спрашивайте, я дам совет. Вы станете королевой бала…

— Тыквенного? — с заметной долей ехидства спросила Ирина.

— Бала жизни, Ирина. — Он отечески потрепал ее по плечу.

Что ж, если жизнь — тыквенный бал, усмехнулась она, почему нет? Все-таки эти иностранцы — дети в любом возрасте, снова подумала она, шагая рядом с Гердом к стойке регистрации.

Ирина проводила гостя, в тот же вечер уехала в Вятку. Дома положила пакетик с семенами в холодильник. Хотела рассказать отцу о подарке, но когда пришла в больницу, поняла: он уже не здесь. Радость, что не подвел клиента, оказалась велика. Ирина увидела на отцовском лице то, чего не видела никогда — слезы.

Конечно, она справилась с работой, потому что за ее спиной стоял незримо отец. У нее хватило ума не относить успех на свой счет или думать о том, чтобы войти в отцовское дело. Как только его не станет, все изменится, понимала она. Ей не найдется места даже в той избушке, которую мужчины построили на паях с отцом.

Отец думал о том же, догадалась она, когда взял ее за руку. Его рука по-прежнему холодная, синяя, кровь с трудом течет по напрягшимся венам.

— Оставь им все. Подарок от меня.

Ирина хотела поспорить — не слишком ли щедро? Она узнала, сколько стоит охота для иностранца… Но отец продолжил:

— Иначе отнимут сами. Тебе хватит. Найди сберкнижки, они под столешницей, на кухне. А еще у тебя есть моя земля. Не спеши продавать, подумай. Распорядись без спешки.

Ирина увидела, как голова отца слегка качнулась на подушке. Губы дернулись, она поняла — он улыбается.

— Хочешь секрет? — прошептал он.

— Хочу, — так же тихо ответила она, наклоняясь к его губам.

— Сегодня я обрел единственную дочь.

— Как это? — настороженно спросила Ирина. Ей стало не по себе — неужели начались «глюки»? — Папа, я давным-давно твоя дочь.

— Нет, — сказал он неожиданно ясным голосом. — Я думал, у меня не может быть детей.

Его лицо покрылось потом.

— Папа, тебе плохо? Позвать доктора?

Он хрипло рассмеялся:

— Не надо. Скоро явится самый главный доктор. Весь в белом… — ясным голосом проговорил он.

Она уловила привычную иронию.

— Ирина, ты вся — моя дочь… Даже по духу. Я рад, ты сделала то, что сделала…

Он закрыл глаза.

— Но, папа, что ты имел в виду? Насчет…

— Только то, что сказал. Все мое — теперь твое. Я оставил завещание. Оно в вазе, с карпом.

Ирина знала его любимую вазу. Отец купил ее на блошином рынке в Ханое. Он часто ездил туда, смотрел, трогал, рылся в развалах. Что-то покупал. Ваза из бело-молочного стекла с блестящим карпом на боку ей тоже нравилась. Краски такие стойкие, что до сих пор не потускнели серебристая чешуя и золотистые плавники рыбы.

— Я не говорил с тобой о матери, — пробормотал отец. — Теперь скажу. — Он закашлялся. — Мне было жаль ее. Такая же несчастная, как я. Я подумал, если от союза со мной ей станет лучше, почему нет? Ту женщину, которую я любил, никто не заменит. Никогда. — Он умолк, а Ирина видела, как лицо его расправляется. — Я хотел уйти за ней следом, — бормотал он, — за моей любовью, но не смог. Теперь знаю, я правильно сделал. Потому что есть ты…

Ирина дышала с трудом, горло перехватило. От нежности такой силы, какой никогда ни к кому до сих пор не испытывала.