— Никогда не отпущу. Никуда не отпущу. Никому не отдам.

Ей казалось, он отнимает ее у нее самой. Еще немного — чужая воля поглотит ее всю.

Ирина впервые говорила себе то, от чего отмахивалась прежде. Или не было свободной минуты, чтобы подумать. Она постоянно исполняла его волю, подчинялась его указаниям, отвечала на его просьбы.

Да она ли это!

Ирина поставила бокал с недопитым вином на журнальный столик, повернулась к большому зеркалу.

Она увидела круглое лицо с бледной несвежей кожей. Слегка волнистые волосы почти касались плеч, по цвету они походили на жухлую траву. А это что? Ирина придвинулась к стеклу. Над верхней губой краснел прыщ. Пальцы потянулась к нему, сложились щепоткой, но тут же голос из давнего прошлого заставил опустить руки.

— Не смей! — кричала бабушка. — Не трогай! Ничего не трогай в треугольнике смерти!

Ирина помнит, как руки похолодели от ужаса. Ей было тринадцать, у нее начали появляться прыщи.

— Запомни, — бабушка подошла к ней вплотную, ее пальцы прошлись по складкам возле Ирининого носа, потом над верхней губой, — навсегда запомни, — повторила она. — Это называется треугольник смерти. Здесь никогда ничего нельзя трогать.

— Почему? — Ирина всегда хотела знать причину, а не вывод.

— Потому что это место соединяется с венами мозга. Выдавишь, попадет инфекция.

Так это или нет, но Ирина запомнила и подчинилась.

Было бы странно, успокоила она себя, после сегодняшних пяти часов пробки увидеть младенчески чистое лицо.

Потом она посмотрела себе в глаза. Чем дольше изучала их, тем больше удивлялась. Нет напряженной озабоченности, которая еще недавно застыла в них, казалось, навсегда. Значит, она на самом деле рада тому, что сделала? Сколько можно играть роль не то жены, не то любовницы, а по сути работать кризис-менеджером? Тройная нагрузка не давала возможности расслабиться, у каждой должности свои обязанности. Теперь Кириллу придется искать троих вместо одной.

Она усмехнулась. Но он наверняка попробует вернуться к прежнему раскладу. А это значит, подумала она, чувствуя, как холодеют руки и сердце глухо ворочается в груди — он не оставит ее в покое.

Не оставит. Будет звонить, выманивать. Она вспомнила, как он выманивал котенка из-под веранды на даче. Котенок забрался в вентиляционное окошко и истошно орал день и ночь. Кирилл перепробовал разные приманки, но малыш купился на самую простую — на молоко.

— Я понял, в чем моя ошибка, — сказал Кирилл. — Ничего не надо усложнять. Молоко для котенка — источник жизни. Как для человека — деньги.

Ирина начала с ним спорить. Она говорила, что без денег, конечно, не прожить, но есть что-то еще, более важное для человека. Отношения…

— Представь себе, у тебя нет никого и нет ничего. Кто ты? И кому нужна?

— А может, нужна! — Тогда она не сомневалась в этом.

— Допустим. — Кирилл понял, о чем она. — Но этот «кто-то» должен тебя найти. А чтобы он тебя нашел, тебе нужно оказаться там, где он… ездит. На джипе, к примеру. — Он усмехнулся.

— Но если ты даже в канаве, — не сдавалась она, — он все равно едет…

— Да, едет, но мимо, на большой скорости. Он не заметит тебя. В канаве тебя найдет только тот, кто сам в ней сидит. Должен сказать то, о чем знают все, но молчат. Хочешь кого-то лишить жизни — лиши его денег. Все остальное отпадет само собой.

— Но если у человека любящая семья, друзья… — Ирина не хотела соглашаться.

— Все исчезнет, растворится, рассыплется… — упорствовал Кирилл.

— Ты мог бы…

— Мог бы. — Он угадал ее вопрос. — Социальная смерть более мучительна, чем физическая.

Ирина слышала голос Кирилла, не важно, что его нет рядом. Она знала его интонации, его смех, даже молчание. Сердце тревожно билось. Она… боится его? Но ему нечего отнять у нее. Она никогда не говорила Кириллу даже о деньгах, столь странно завещанных бабушкой. Но, призналась себе, сейчас мысль о них немного успокаивала.

И все-таки… все-таки… ей лучше исчезнуть. Спрятаться? Еще чего, возмутилась она. Просто поехать туда, где он не будет искать…

Она посмотрела на телефон. Сейчас звонить слишком поздно. Конечно, вряд ли отец спит, но все равно…

Неправда, не поздно, одернула она себя. Ты просто еще не приняла решения. Ты хочешь оставить его на утро.

23

Виктор Николаевич Русаков сидел за круглым столом, покрытым черно-зеленой гобеленовой скатертью. Никто не знает, в каком году немецкие мастера выткали на ней охотничьи сценки. Ее привезли солдаты-победители вместе с другими трофеями с последней войны. Он купил скатерть вместе с немецкой двустволкой, алюминиевой фляжкой, обтянутой серым сукном, которую брал с собой в лес — вода в ней долго остается холодной. Достался ему тогда же металлический ящик, в котором хранил он, кроме охотничьих, рыбацкие принадлежности — блесны, крючки, мушки и прочие радости. Именно радости, потому что стоило ему открыть ящик и взглянуть на них, как улыбка поселялась на губах. Он долго учил себя радости и в конце концов преуспел. Радость вернулась, но в узкой гамме.

От настольной лампы с абажуром цвета весенней травы падал свет на бумаги. Австриец Герд Бреннеке должен приехать через четыре дня. Сохатые, то есть лоси, ради которых он едет, гуляют в угодьях. Он лично, не отдавая на откуп коллегам, проверил.

Русаков еще раз внимательно прочел бумаги — даже точка, поставленная не там, где надо, обойдется дорого в буквальном смысле слова. Хорошо, что Герд не повезет свое ружье. Столько мороки с таможней — это даже не отдельная песня, а долгий печальный стон.

С Гердом Бреннеке они стали почти друзьями, насколько это возможно между австрийцем и русским. Казалось бы, какие проблемы — клиент из австрийской деревни, а он сам — из русской. Но их жизни по своей сути разделяет такое же расстояние, как между Вяткой и Австрией.

Значит, с провозом ружья проблем не будет. Русаков почувствовал, как от сердца отлегло. Пропала недавняя неловкость в этом капризничающем в последнее время органе, это обрадовало Русакова.

Значит, проблема возникнет только в том случае, если Герд захочет увезти с собой трофей. Рога, к примеру.

Внезапно свет перед глазами задергался. «Что-то с лампой?» — подумал он. Старая она, конечно. Или с лампочкой — собралась перегореть?

Сердце задергалось в такт свету, горячая испарина — как вода из дырочек невесть откуда взявшегося душа, окатила все тело. Свет вздрогнул и погас.

А когда Русаков открыл глаза, то увидел: ровный свет лампы, желто-зеленый круг, по-прежнему лежал на скатерти. Сам он тоже лежал — откинувшись на спинку стула.

Виктор Николаевич приподнял голову, шея затекла, он потер затылок. Что это было? Неужели потерял сознание? Хорош проводник для иностранных охотников.

Он замер, прислушался к себе. Уже все? Впился бледными пальцами в край стола, приподнялся, встал. Ноги держали, но дрожь била его. Хорошо, подумал он, что не отодвинул стол к окну, как собирался. Шаг, еще один. Вот он, край дивана, уже чувствует голенью.

Русаков упал, пружины скрипнули. Замер. А если… отнимутся ноги? Сердце сопровождало стуком каждое слово. Тревожно-угрожающим. Что тогда? Он уже получил аванс от Герда… Звонить ребятам? Чтобы его приняли? Но тогда он должен отдать и аванс. А он им уже распорядился.

Русаков закрыл глаза. Потом быстро открыл, пытаясь сообразить, что это. Телефон? Или звонят в дверь? Он не двигался. Услышал лязг ключа в двери.

— Па-ап! — раздалось с порога. — Ты дома? Если нет, тогда почему свет горит?

На пороге возникла дочь. На самом деле Ирина или фантом, вызванный желанием спастись? Да, да, он хотел увидеть только ее. Он понял это сейчас.

— Ты чего лежишь? — Она подскочила к нему. — В чем дело? — Ее руки заметались над ним. Русакову казалось, это не руки, а уши сохатого, большие, трепещущие. Того, за которым едет Герд из крошечного австрийского Ферлаха.

Сквозь опущенные ресницы Русаков наблюдал, как они теперь метались над комодом. Он услышал скрежет телефонного диска, потом голос.

— «Скорая»? — слышал он как сквозь вату. Она диктовала адрес. Код…

Русаков впился пальцами в край дивана. Но сказать ничего не смог.

Шум, люди, укол…

А утром — лицо Ирины над ним.

— Ты как? — спросила она, взяв его холодную руку. — В больницу или…

Отец дернулся, пытаясь подняться.

— Тихо, — предупредила Ирина. — Ты лежачий.

— Нет, — оборвал он. — У меня клиент из Австрии.

— Ты точно не в себе, — грубо бросила она. — У тебя подозрение на инсульт. Придет доктор. Если подтвердит, ляжешь в больницу.

Ирина смотрела на лицо отца. Как давно не видела его так близко! Прежде оно ускользало от нее. Или нет, он как будто прятался, весь. Он почти не жил дома.

А когда оформил пенсию, то распрощался со своей метеостанцией и приехал сюда. Теперь от рыбалки и охоты его ничто не отвлекало — и никто. Более того, сейчас это занятие приносило доход, вполне солидный. Знакомые по работе во Вьетнаме предложили вложить свою долю и открыть фирму. Принимать охотников-иностранцев в вятских лесах. Они арендовали охотничье хозяйство, построили домик-гостиницу и начали…

Когда Ирина приехала учиться в Вятку, она часто выполняла поручения отца — шуршала бумажками, как называла свою работу. Переписка с клиентами на немецком и английском рассылка рекламы были на ней. Очень скоро отец оформил ее официально в «Трех медведях», она стала получать зарплату.

Потом, когда переехала к Кириллу, тот захотел, чтобы она бросила свое занятие. Он говорил, что ее время, потраченное не на него, Кирилла, — пустое. Но Ирина отказалась.

Отцу это понравилось, поняла она.

— Была бы ты парнем, — сказал он тогда, — я бы натаскал тебя, мы бы работали вместе.