— Не упоминай моего имени в Париже, — предупредил он ее. — Помни: я ирландец, истинный ирландец, благодарение богу. Будем надеяться, что никто этого не заподозрит, когда ты приступишь к работе.

— Заподозрят что? — спросила Шина. — О, дядя Патрик, объясни же, что все это значит. Почему я все должна буду скрывать? Скажи мне, чего ты опасаешься и зачем мы должны устраивать весь этот спектакль, когда мне было бы намного лучше остаться с тобой. Ведь в глубине души ты не хочешь, чтобы я уезжала, — взывала к нему Шина, но тщетно. Патрик О’Донован никогда не отвечал на прямо поставленный вопрос.

— Конечно, моя дорогая, — уговаривал он, — мне будет все время тебя не хватать, но чему быть, того не миновать. Держи свой язычок за зубами и не раскрывай свои карты.

— У меня нет никаких карт, — беспомощно сказала ему тогда Шина.

И сейчас она почувствовала, что хочет сказать то же самое этому молодому человеку с серьезным лицом, задающему ей вопросы, на которые почти невозможно было ответить. Если бы она могла сказать ему правду. Если бы только она могла сказать: «Я не гувернантка и никогда не была ею на самом деле. Я оказалась здесь по ложной рекомендации, и теперь, когда я увидела Париж, вам стоит лучше отправить меня назад».

И все же, несмотря на эти несерьезные мысли, приходящие ей в голову. Шина ни в коем случае не хотела отступать. Она увидела Париж, но этого слишком мало. Этот город уже успел околдовать ее. Она хотела большего. И она проговорила слишком быстро, чтобы можно было успеть записать.

— Моего дядю зовут Патрик О’Донован; его адрес: Фулхэм-роуд, 339, Лондон.

— Но на этот адрес мы писали вам? — удивился полковник Мансфильд.

— Да, дядя там не проживает. Письмо было бы переправлено, — на ходу сориентировалась Шина, поняв свою ошибку.

— В настоящее время ваш дядя живет в Англии или в Ирландии?

— Не имею ни малейшего представления, я не видела его несколько лет. — Шина чувствовала, что румянец на ее щеках разгорелся еще ярче, и склонила голову над дыркой, которую штопала.

Полковник Мансфильд что-то записал и затем спросил:

— Когда умер ваш муж?

— Два года назад или три, — ответила Шина, отчаянно пытаясь вспомнить, что говорил ей дядя Патрик по этому поводу.

— Простите, что беспокою вас этими вопросами, — продолжал полковник. — Но уверяю вас, они необходимы. Вы не будете возражать, если я спрошу вас, отчего он умер?

— Он… он погиб в автомобильной катастрофе.

— И чем он занимался?

Шина готова была закричать, так как вопросы следовали один за другим. Почему она не подумала об этом раньше? Почему дядя Патрик не предупредил ее, что потребуются такие подробности? Чем занимался ее муж? Что она могла на это ответить? Вопрос казался нелепым, но затем она поняла, на чем ее хотят поймать. Если у него была приличная должность, то его вдова должна получать пенсию. А если он жил на собственный капитал, то ей достались бы по наследству его деньги.

— У него не было работы, когда он погиб, — тихо сказала она. — Он как раз… искал ее.

— Ясно. А дети?

— У нас не было детей.

Резкость ее ответа явно удивила полковника Мансфильда. Шина наклонила голову еще ниже. Руки ее дрожали. К ее великому облегчению, он закрыл паспорт и положил его в карман вместе со своими записями:

— Думаю, это все, мадам Лоусон. Не сочтите за дерзость, но мне очень жаль, что вы вынуждены сами зарабатывать себе на жизнь.

Допрос закончился, и Шина могла говорить свободно.

— Но почему? Ведь многие девушки так живут?

— Да, наверное, многие, — согласился Люсьен Мансфильд. — Но для замужней женщины это трудно. Когда вы выходили замуж, вы, должно быть, думали о своем доме и, возможно, о собственных детях, а не о том, чтобы тратить свою жизнь, присматривая за чужими.

— Ну, в общем… да, конечно.

— Могу вас порадовать, — улыбнулся Люсьен Мансфильд, — мадам Пелейо сказала мне вчера вечером, что дети привязались к вам и вы, кажется, прижились здесь.

— Они — чудные дети, — ответила Шина. — И вопреки вашему мнению, совсем не избалованные.

— Всегда нужно думать о худшем, чтобы получить лучшее, — заметил он. — Не в этом ли заключается великая мудрость?

Шина восприняла эту мысль серьезно.

— Нет, я так не думаю, — задумчиво сказала она. — Я не люблю думать о плохом и всегда верю в лучшее, пока удача не отворачивается от меня.

— У вас, наверное, было много разочарований?

— Да нет. Париж, например, меня совсем не разочаровал.

— Но вы еще ничего здесь не видели! — воскликнул полковник. — Возможно, однажды… — Он внезапно замолчал, и Шине стало интересно, что он хотел сказать. Затем он встал и посмотрел на нее сверху.

— Когда я впервые увидел вас, меня заинтересовало, — задумчиво произнес он, — почему вы не похожи на англичанку. Теперь я знаю. Потому что у вас глаза ирландки.

— Голубые, потертые грязным пальцем, — рассмеялась Шина. — Так всегда говорил дядя Патрик.

Эти слова сорвались с языка прежде, чем Шина успела подумать. «Почему я должна все время лгать? — спрашивала она себя в отчаянии. — Ведь сколько веревочке ни виться, конец всегда будет».

— Описание вашего дяди очень предвзято, — сухо заметил Люсьен Мансфильд.

Шина поняла, что опять начался допрос, поскольку она совершила ошибку, процитировав дядю, которого, по ее словам, так редко видела.

— Вы хорошо знаете Ирландию? — последовал вопрос.

— Я жила там в детстве, до того, как утонули мои родители, — ответила Шина. Во всяком случае, это было почти правдой.

— И кто же воспитывал вас после их смерти?

Шина глубоко вздохнула и затем поднесла палец к губам:

— Тише! Кажется, дети проснулись. — Из соседней комнаты не доносилось ни звука, но она поспешно вскочила на ноги. — По-моему, Мэди зовет меня, — пролепетала она и, не дожидаясь ответа полковника Мансфильда, выбежала из комнаты.

Дети лежали в своих кроватях, Мэди рассматривала книгу с картинками, а Педро еще спал.

— Пора вставать? — спросила Мэди.

— Нет еще, — ответила Шина.

Она прошла по комнате, сделала вид, будто вынимает что-то из комода, затем задернула поплотнее шторы, чтобы не проникал солнечный свет, минуту или две перебирала какую-то одежду, а затем вернулась в детскую. К счастью, комната была пуста. Полковник Мансфильд ушел. Шина села на свой стул у камина и приложила ладони к горящим щекам Как все тяжело и сложно! И зачем только ее втянули в эту безумную авантюру? Но у нее не было выбора. Когда Патрик О’Донован на что-то решался, от этого невозможно было уклониться. Он не желал ничего слушать. Она должна была ехать в Париж. Что связывало его с этими людьми? Почему он так слушался их? Шина не имела понятия. Но она знала, что рассорится с дядей навсегда, если откажется. Она внезапно затосковала по спокойной жизни в Ирландии. Патрик всегда был то, что называется перекати-поле. Он появился в их доме после смерти родителей. Шина жила там тогда со старой Мари. Он бывал наездами и никогда не говорил, откуда приехал. О его местонахождении можно было судить только по красочным открыткам, которые он иногда присылал. Когда Шина стала старше и начала задавать вопросы, он говорил ей, что участвует в скачках.

— Несомненно, моя дорогая, вряд ли ты когда-нибудь встречала ирландца, отказавшегося бы от скачек на лошадях, — бывало, говаривал он.

Шина верила ему, пока не повзрослела.

Когда ей исполнилось четырнадцать лет, они начали путешествовать вместе. От этого времени у нее остались воспоминания о темных и унылых комнатах в больших городах. Со временем она хорошо узнала Дублин. Белфаст Корк. Она ездила с дядей Патриком на скачки, соревнования по боксу, футбольные матчи, одним словом, повсюду, где собирались толпы народа. За несколько лет она приобрела много знакомых, но ни одного друга. Они никогда нигде не задерживались настолько, чтобы начавшиеся отношения могли перерасти в дружбу.

Но были периоды настоящего счастья, отдыха, когда у дяди Патрика наступал отпуск и они возвращались в маленький домик на утесах, омываемых морскими волнами.

Какая это была радость для нее! Везде, где бы она ни была, ей хотелось ощутить морские брызги на лице, увидеть изумрудно-зеленую траву на холмах. Патрик был прав, когда говорил, что он заменил ей отца и мать, всех родственников, иными словами, семью. Он вырастил ее. Он любил ее как своего собственного ребенка. Что стало бы с ней, если бы не он? Шина пугалась при мысли, что могла оказаться в приюте, если бы дядя не взял ее к себе.

— Некому больше было, — часто повторял Патрик. — Семья твоего отца, конечно, знала о его гибели. Я написал им, но ответа не последовало. Они не любили твою мать, считали ее недостойной рода Ашбертонов. Хотя мы, О’Донованы, прямые потомки ирландских королей. Наши предки были королями, моя дорогая, когда эти английские выскочки были никем. И стоит ли нам беспокоиться? Ты — ирландка до мозга костей. В тебе кровь О’Донованов, помни это.

И Шина помнила. Но она не могла заставить себя ненавидеть англичан, как дядя Патрик. Ее отец был англичанином. Возможно, он был плохим, но он был ее отцом, что бы ни говорил дядя Патрик.

Вопросы полковника Мансфильда впервые пробудили ее любопытство. Имела ли она какое-либо отношение к лорду Эйвену? Шину тревожило, что она так мало знала об отце. И почему она не удосужилась узнать ничего о нем раньше? Она поражалась самой себе. Но потом вспомнила, что из Патрика О’Донована об этом нельзя было и слова вытянуть.

Разговоры об отце приводили дядю в ярость. И Шина еще совсем маленькой научилась избегать этих вопросов, чтобы не расстраивать его. «Когда я опять увижусь с ним, я докопаюсь до истины», — подумала Шина и удивленно улыбнулась. Неужели она осмелится на это?