Теперь подошли и те люди в штатском. Двое из них принялись вытаскивать пассажира из фиакра, четвертый грубо объявил:

– Вы арестованы, гражданин!

– Вы должны показать мне ордер! – воскликнул пассажир. Удар по лицу заставил его замолчать. Что-то тупо хрустнуло – возможно, жертве переломили нос. Разбились вдребезги о мостовую очки. Гвардейцы рылись в вещах арестованного, бесцеремонно, как вещи совершенно никчемные, выбросили в кусты медицинские инструменты – трубку, коробки с порошками.

– Знаем мы ваш закон! – повторял гвардеец. – Ничего, в Консьержери тебе объяснят, что такое настоящий закон по-санкюлотски. Такие, как ты, спят и видят толстого Луи на троне. А если не Луи, так это английское дерьмо, герцога Йоркского.

– Сержант, – сказала я, прерывая его речь и улыбаясь как можно очаровательнее, – сержант, нельзя ли задать вам несколько вопросов?

Я уже успела выйти из фиакра и вспомнить, что я красива. Может, на это животное подействует последнее обстоятельство? Тем более, что, взглянув в зеркальце, я увидела, что у меня чудесный цвет лица, белоснежные зубы, легкий румянец на щеках, отливающие золотом волосы…

Сержант приблизился ко мне с самым хмурым видом.

– Что еще такое?

– Сержант, но неужели нет никакой причины, позволяющей покинуть Париж? Скажите мне! С виду вы такой добрый.

– Гм! – сказал он. – Чего же вы хотите, гражданка?

– Не называйте меня гражданкой, – сказала я, подходя еще на шаг. – На улице Турнон меня все зовут просто Сюзанна.

– На улице Турнон? – оживился он. – Черт возьми, я не думал! Я живу совсем рядом, на улице Кордельеров.

– И вы, наверно, член клуба кордельеров?

– Тысяча чертей! С первого же дня, как он появился! Гвардеец заметно повеселел и разглядывал меня почти покровительственно.

– Так вы хотите уехать, соседка?

– Только на два дня, сударь. Мне нужно отвезти моего брата в Суассон и еще…

Говоря о брате, я имела в виду Брике.

– Что еще? – весело осведомился гвардеец. – Видно, вас ждет какой-то молодец с пышными усами и вы едете к нему?

Я сделала вид, что ужасно смущена.

– Видит Бог, вы так догадливы, сержант. В Суассоне… понимаете, там находится лагерь волонтеров, и среди них – мой жених. Его зовут Гийом Брюн.

Разыгрывая из себя дурочку, я врала напропалую, смешивая и ложь, и правду.

– Э, да вы знаете Брюна, крошка Сюзанна! – воскликнул гвардеец, фамильярно потрепав меня по щеке: – Какова красотка! Да только при всем уважении к Брюну – а я его уважаю, он малый что надо – выехать из Парижа никак нельзя, если только…

– Если что?

– Если у тебя нет пропуска и свидетельства о благонадежности.

Я передернула плечами.

– А где их взять?

– Надо поехать в Коммуну, малышка… или еще лучше – к комиссару нашей секции. Ведь мы из одной секции, правда? Из секции Французского театра. Там хороший комиссар, я его знаю три года, этого Билло-Варенна. Тебе он живо выдаст пропуск.

Я очень в этом сомневалась. Если гвардеец считает этого Билло-Варенна хорошим парнем, то я, разумеется, совсем иного мнения.

– А как быть со свидетельством о благонадежности?

– О, это все та же контора, крошка. Все находится в одной секции. Зайдешь в наблюдательный комитет и возьмешь свидетельство.

Я впервые слышала о подобном комитете и очень сомневалась в его законности, но мыслей своих вслух не высказала.

– Ах, сержант, неужели мне придется возвращаться в город?

– Что поделаешь, сестренка! Вот столкнем с трона жирного Луи, вытрясем душу из аристократов, тогда и отменим все эти строгости.

Делать было нечего. Мы с Брике быстрым шагом пошли прочь от заставы. Я испытывала мучения при мысли о том, что мне придется нанимать извозчика: если так пойдет и дальше, мои деньги мигом растают. Но еще больше я мучилась, сознавая то, что никакого пропуска мне не дадут, не говоря уже о свидетельстве. Временами мне становилось просто страшно. Неужели в такое ужасное время я останусь в Париже и дождусь, что аристократов станут резать, как гугенотов в Варфоломеевскую ночь? Я уже и не знала, получу ли я заграничный паспорт. Мне хотя бы повидать Жанно – мы с ним полгода не виделись…

Меня уже занимала не Вена, а Бретань, но и туда мне ехать было заказано.

– А вы ловко притворяетесь, ваше сиятельство! – болтал Брике с самым беспечным видом. – Вы все так ладно говорили, что гвардеец стоял болван болваном.

Терпение у меня лопнуло.

– Послушай, – сказала я дрожащим голосом, – если ты еще раз назовешь меня «ваше сиятельство», я не выдержу и закричу!

Я очень нервничала. Дурное предчувствие не покидало меня. Я шла в секцию Французского театра, к комиссару Билло-Варенну, с намерением получить пропуск и наперед знала, что ничего из этого не выйдет. Не дадут мне пропуска… Если уж Коммуне вздумалось захлопнуть мышеловку, из ловушки не уйти никому. А в лагере революционеров у меня не осталось ни союзников, ни даже знакомых. Лафайет уехал в армию и сам вот-вот эмигрирует. Дантон… он умеет только болтать.

Бледная, подавленная, сдерживая внутреннюю дрожь, вошла я под своды древнего монастыря кордельеров, где ныне размещалась секция Французского театра. Клерки посматривали на меня равнодушно. И, заметив их взгляды, я вдруг разозлилась.

Меня так уязвило мое униженное положение, что я разом избавилась от всякого страха. Они хотят, чтобы принцесса де ла Тремуйль просила, умоляла и унижалась? Они не дождутся этого! Мне вдруг стало стыдно за то, что я так боялась их, – стыдно настолько, что я зло вспыхнула. Не обращая внимания на протесты многочисленных секретарей, я быстро прошла к двери, где заседал комиссар секции.

– Робер в Коммуне! – останавливал меня человек с повязанным вокруг головы платком. – Отойдите от двери, женщина! Робера нет.

– Плевать я хотела на вашего Робера, – грубо отрезала я, вырываясь. – Мне нужен Билло-Варенн.

Человек пытался удержать меня. Ловко изогнувшись, я укусила его за руку. В борьбе мне удалось нащупать холодную ручку двери, я нажала ее, и дверь поддалась. Я живо проскользнула в кабинет.

Здесь было темно, и я не сразу различила фигуру комиссара. Комната была захламлена деревянными ящиками, оружием, кучами исписанных бумаг, засыпана табаком и окурками дешевых сигарет. Вместо свечи горел оплывший огарок, возле которого комиссар и работал. Сам Билло-Варенн показался мне худым, долговязым и злым. Длинные слипшиеся волосы были завязаны сзади лентой, лицо испещрено следами оспы и морщинами, одежда небрежна и грязна. Билло-Варенн производил впечатление грубого и дурно пахнущего субъекта.

– Разве я разрешал кого-то пускать ко мне? – крикнул он, едва я вошла. – Эй, Барбье!

– Да постойте же, гражданин! Подождите звать своего секретаря. Я так надеялась, что вы будете любезны.

– Кто вы такая, дьявол вас побери! – заорал комиссар. – Убирайтесь, у меня и без того дел по горло!

– Ну, немного вежливости никогда не помешает, гражданин.

– Я вас арестую сейчас, – пригрозил он, – сейчас же арестую, вы себя ведете очень подозрительно!

– Знаете, а Гийом Брюн никогда не говорил мне, что вы подвержены таким припадкам.

– Гийом Брюн?

Комиссар поднялся из-за стола, окинул меня подозрительным взглядом.

– Сейчас вы скажете мне, что вы его сестра или любовница.

– Нет, – возразила я, – сейчас я попрошу вас выдать мне пропуск.

Билло-Варенн побагровел, это было заметно даже в потемках.

– Вы сумасшедшая? – осведомился он.

– С каких это пор желание выехать из Парижа стало признаком сумасшествия?

– Значит, вы враг, и вас следует арестовать. Эй, Барбье!

– Постойте, – остановила я его, – я еду к Гийому Брюну в Суассон. Он мой жених. И за это вы хотите посадить меня в тюрьму?

Он ухмыльнулся.

– Тюрьмы уже переполнены. Вас посадят в караулку.

– Только за то, что я прошу у вас пропуск?

– Черт возьми! – заорал он. – Пропуска выдаются только торговцам, коммивояжерам и негоциантам!

– Ну, а мне хочется кое-что передать Брюну. Я его невеста, говорю же вам.

– Невеста? – переспросил он недоверчиво. – Ну-ну, врите дальше.

– Я не лгу. Мое имя Сюзанна Шантале. Дайте мне пропуск! Он нервно посмотрел на часы.

– Тысяча чертей, мне давно пора в Коммуну!

Еще раз взглянув на меня, Билло-Варенн принялся перелистывать какие-то списки – видимо, жителей секции Французского театра. Я полагала, что имя Сюзанны Шантале должно там быть. Так звали одну служанку, которая когда-то работала у меня. Она и жила где-то в этом квартале. Потом она уволилась, и я не знала, что с ней стало.

– Как ваше имя? – хрипло переспросил он.

– Сюзанна Шантале.

Он поднял на меня налитые кровью глаза. Я поняла, что он выяснил что-то весьма для меня неприятное, и похолодела от страха.

– Ах, Сюзанна Шантале! Сюзанна Шантале умерла два года назад в возрасте пятидесяти лет – вот, у меня все записано!

От ужаса я готова была зажмуриться.

– Так вы, черт побери, просите у меня пропуск на чужое имя?

Он вскочил на ноги, потрясая кулаками:

– Я сразу почувствовал, что ты подлая аристократка! Эй, Барбье! Арестуй эту бывшую!

Секретарь не являлся, и Билло-Варенн принялся орать во весь голос:

– Барбье! Барбье! Тысяча чертей, я и тебя арестую! Пока он кричал, брызжа слюной во все стороны, я успела прийти в себя и привести в порядок свои мысли. Мой мозг заработал с лихорадочной быстротой. Итак, едва явится этот Барбье, я буду арестована. Теперь уж меня убьют, это точно. Возможно, даже без суда.

Не выдержав, Билло-Варенн бросился к двери, намереваясь сам найти секретаря или позвать для моего ареста кого-то другого.

Я не раздумывала больше. Мне нужно было защищать себя, и тут уж действовал инстинкт самосохранения. Прежде чем комиссар успел распахнуть дверь и выкрикнуть в коридор роковые слова, я схватила с ящика тяжелый большой пистолет и с размаху ударила рукояткой Билло-Варенна по затылку, вложив в удар всю силу, на какую только была способна.