Право, можно было подумать, что незнакомец кого-то ждал. Но не меня же, во всяком случае! Я чувствовала себя очень неуверенно.

Шорох раздался у меня за спиной. Я вскрикнула от испуга.

Плотно прилегающая к шелковой обивке дверь отделилась от стены, и в спальню вошла аккуратная девушка в белом переднике.

– Извините, мадам, – сказала она, присев в реверансе. – Меня зовут Клодина. Вы будете ужинать?

О, есть я хотела больше всего на свете, и, не заботясь о чувстве собственного достоинства, поспешно кивнула. Или сегодня поистине ночь чудес, или я просто сошла с ума…

Клодина потянула за шнур, и почти в то же мгновение я с изумлением увидела, как в полу постепенно образуется дыра, а из дыры вырастает маленький складной столик, уставленный блюдами! Точь-в-точь как в доме графа д'Артуа! Для интимных ужинов он, помнится, тоже устраивал такие вещи.

Когда я опомнилась от удивления, Клодина уже исчезла.

Я растерялась. Уж не сон ли все это? Из нищеты попасть в рай – уж не слишком ли это для одной ночи? Я опасалась, что все, что я вижу вокруг, – лишь плод моего воображения.

Я набросилась на еду с аппетитом голодного волка, только теперь осознав, что не сплю и не грежу. Еда ведь была настоящая. И куда более вкусная, чем луковый суп гражданки Дюбрей. А если еще вспомнить тюремные обеды… Там не подавали рагу из белого мяса, бульонов, свежих овощей и хереса.

Утолив голод, я иными глазами взглянула на обстановку спальни. Здесь, несомненно, жил человек не только очень богатый, но и обладающий превосходным вкусом. Это не был выскочка. Это был человек, много времени отдавший воспитанию у себя чувства изящного, а потом обставивший свой дом в соответствии с этим чувством. Роскошь спальни не была крикливой, аляповатой, бросающейся в глаза; напротив, сначала замечалась краса, а уж потом роскошь.

Недоумевая, я прошлась по спальне. Мой незнакомец не показывался. Я чувствовала, что начинаю засыпать. Лишь смутное чувство тревоги не давало мне прикорнуть на краешке этой великолепной постели. Я не могла понять, почему оказалась здесь. Тот человек, несомненно, принял меня за уличную красотку. Так неужели он всех уличных красоток принимает по-королевски?

На туалетном столике я увидела флакон душистой розовой воды, и меня охватило непобедимое желание освежиться. У меня уже сто лет не было никаких духов. К тому же в спальне я одна. Я постараюсь быть осторожной и, услышав шаги, поставлю флакон на место.

Не долго думая, я стянула с себя все лохмотья и, оставшись полностью обнаженной, взяла губку и флакон и зашла за ширму.

От удовольствия я закрыла глаза. Нежные запахи дурманили голову, сладко обволакивали сознание. Крылья носа у меня затрепетали, я закинула голову назад, вся отдавшись во власть мягких прикосновений душистой губки к телу. Господи ты Боже мой, я почти забыла, что это такое – духи… И подумать только, было время, когда я их вообще не замечала.

Я туго уложила волосы на затылке и, взяв флакон, вышла из-за ширмы.

Изумлению моему не было предела.

Я не увидела своей нищенской одежды. Она исчезла. Полностью. И юбка, и лиф, и блуза, и даже чепец. Вместо этих лохмотьев на постели были разложены длинная батистовая сорочка, прозрачная, как турецкий газ, и короткий стеганый пеньюар из атласа.

– Что это такое? – произнесла я вслух. – Что, чудо?

Нет, дело было не в чуде и не в таинственном превращении. Здесь кто-то был. Был в то время, когда я заходила за ширму. Черт возьми, можно предположить, что я окружена духами и вокруг меня, как вокруг Белоснежки, вьются гномы!

Мне ничего не оставалось, как надеть тот наряд, который мне предложили столь странным образом. Однако моя тревога все увеличивалась. Решительно, тайн слишком много… Меня заботило и другое: вдруг я захочу уйти? Не могу же я выйти на улицу в ночной рубашке и пеньюаре!

И тут меня с головы до ног пронзило страшное опасение.

Пропуск! Черт возьми, мой пропуск – его же забрали вместе с платьем!

Не помня себя, не понимая, что делаю, я бросилась из спальни, выскочила на прохладную лестницу, опрометью спустилась по ступенькам, дрожа от ужаса и потрясенная тем, что во всем этом огромном доме не видно ни одного человека.

– Есть тут кто-нибудь? – закричала я в гневном исступлении, измученная дурными предчувствиями и выведенная из себя тем, что со мной, возможно, разыгрывают какую-то скверную шутку.

Я оказалась в холле и лишь тогда с облегчением увидела лакея. Вид у него был такой невозмутимый, что мне хотелось схватить его за шиворот и встряхнуть, как трясут оливковое дерево.

– Да, мадам, я слушаю вас.

– Ах, вы меня слушаете! Вы мне лучше скажите, куда вы дели мою одежду!

Лакей был явно обескуражен моим вопросом.

– Мадам, вам, видимо, следовало бы спросить об этом свою горничную.

– Свою горничную?

– Да. Я только лакей, мадам. Благородный господин, которому я служу, не приказывал мне следить за вашей одеждой.

– Благородный господин? Да он сам дьявол! Или, лучше сказать, по сравнению с ним дьявол – благородный господин!

Высказав это, я бросилась вверх по лестнице, твердо уверенная, что сейчас вытрясу из горничной и одежду, и пропуск, и, оказавшись в спальне, так дернула за шнур, что он едва не оборвался.

Когда появилась Клодина, я едва сдержалась, чтобы не закатить ей пощечину. Но она ступила ко мне так смело и решительно, что я остановилась:

– Вот ваши бумаги, мадам. Прошу прощения, что доставила вам столько беспокойства.

Я выхватила из ее рук пропуск, быстро просмотрела его, и вздох облегчения вырвался у меня из груди. Все, слава Богу, в порядке…

– Верните мне мою одежду, – потребовала я, – я немедленно ухожу отсюда. Вся эта комедия мне наскучила.

– Мадам, видите ли… ваша одежда уже в печке, – сказала Клодина самым спокойным тоном.

– В печке? Да вы с ума сошли! Я не могу выйти отсюда в нижнем белье!

– Хозяин не предупредил, что вы захотите уйти. Кроме того, он приказал приготовить все, что вам нужно для жизни в этом доме.

– Для жизни в этом доме? Боже, я, наверное, сплю! У меня никогда и в мыслях не было здесь оставаться! Я и приехала сюда только потому, что…

Я прикусила язык, не желая проговориться о том постыдном эпизоде.

– Хозяин сказал, что сейчас в Париже идут аресты, и, если вы выйдете отсюда, вас могут схватить. Он приказал напомнить вам, что у вас нет денег и свидетельства о благонадежности. В общем, все его слова свелись к тому, что вам, мадам, лучше пожить немного здесь и переждать опасности и невзгоды.

Она говорила это и даже не подозревала, какие выводы можно сделать из ее слов. Я поняла, что человек, встретившийся мне на набережной Сен-Луи, оказался там не случайно. Он знал меня, знал, где я. Он знает обо мне почти все и по неизвестным причинам покровительствует мне. Получалось так, что каждый мой шаг был ему известен. Скорее всего, незнакомец держал в поле зрения Брике, таинственным образом проведав, что я с ним встречусь. А потом все было очень просто… Если еще вспомнить непонятное поведение тюремщиков и то, что они сообщили мне о каменном колодце, можно предположить, что все, что со мной случилось, – звенья одной цепи. Здесь была видна одна рука. Но чья? Этого я не знала.

Как не могла понять и того, почему все это произошло именно со мной. Еще недавно, занимаясь вязанием кружев, я была бедна и несчастна, моей судьбой никто не интересовался. И только после появления барона де Батца с приятелями в моей жизни стали возникать загадки. Могущество и вездесущность барона, Черный Человек у меня под окнами, слова Валентины о существовании каких-то двойников Батца и Русселя… Все это весьма странно, мне ни за что не разобраться в этих хитросплетениях. Я была почти удивлена тем, что интриги, плетущиеся вокруг меня, все еще не принесли мне никакого вреда.

Но, видит Бог, я была бы рада, если бы меня оставили в покое.

– Так я здесь пленница? – только и смогла я произнести после долгих размышлений.

– Нет, – с искренним удивлением отвечала Клодина, – вы здесь госпожа. Хозяин приказал удовлетворять любое ваше желание. Вы можете делать что вздумается, только в город вам выходить опасно. Дней через десять в Париже станет спокойнее… Этот дом полностью к вашим услугам. Вы можете уйти, если хотите, но хозяин сказал, что вы очень благоразумны.

– Так кто же этот ваш хозяин, черт побери, – воскликнула я в бешенстве, – что он прячется от меня, почему, вместо того чтобы прийти ко мне, он посылает вас?! Зачем он разыгрывал ту гнусную комедию на мосту? Зачем это ему нужно?

– Он сказал, что его имя будет вам заведомо неприятно. Но если вы настаиваете…

– Да, я настаиваю, дьявол его побери!

– Я передам ему ваше желание, – закончила Клодина, исчезая за дверью. – Спокойной ночи, мадам.

Чуть спустя я услышала ее приглушенный голос:

– Завтра утром, если вы захотите завтракать, но не пожелаете ни с кем встречаться, позвоните, и вам подадут завтрак на механическом столике.

Я осталась одна, убеждая себя относиться ко всему философски и без горячности. Не следует сейчас обо всем этом думать. Я слишком устала.

В полнейшей озадаченности я присела к столу и, почувствовав голод, съела крылышко цыпленка, поджаренного на углях, и два яйца в желе. Кто знает, случится ли мне еще видеть вокруг себя столько еды… Нужно было воспользоваться случаем.

Я сполоснула руки и, перед тем как уснуть, помолилась Богу, чего не делала уже очень давно. Кроме того, я дала себе слово быть философом. Поэтому, присев на постель, я уже не удивлялась метаморфозам, произошедшим со мной, а, как древний стоик, порадовалась тому, что проведу ночь в такой мягкой и чистой постели.

Часы тихо пробили три четверти первого.

Свечи были уже погашены, горела только одна, догоревшая почти до половины, да и она, словно по мановению волшебной палочки, вдруг погасла, распространив в воздухе ароматическую струю.