Она не могла говорить, задыхаясь от рыданий. Я машинально гладила ее руку, пытаясь успокоить.

– Но каков же он был из себя, ваш барон де Батц? – спросила я тихо.

– Лет под сорок… русоволосый, глаза черные…

– Русоволосый? – пораженно переспросила я. – Нет, у моего барона была черная шевелюра – черная, как вороново крыло!

Валентина молча смотрела на меня, губы у нее задрожали.

– Вы хотите сказать, что там, у нас в Тулоне, был призрак? Я расхохоталась.

– Вот еще! Просто кто-то из этих двух баронов – самозванец…

– Но почему? Зачем это нужно было делать? Скажите, зачем?

На этот вопрос я не могла ответить. Действительно! Какой смысл был странному незнакомцу в Тулоне прикидываться бароном де Батцем? Или, если взглянуть на дело с другой стороны, зачем было человеку, приходившему ко мне, называться чужим именем?

– А может, он просто выкрасил волосы? – сказала Валентина.

Я покачала головой.

– Возможно… Но почему совпали имена его друзей – маркиза де Гиша и Дево? Вы назвали Дево толстяком, и я тоже видела толстяка. Стало быть, мы встречали одних и тех же людей.

– Во всем этом есть какая-то тайна, – сказала Валентина. – О, если бы граф был рядом…

– Граф? Какой граф?

По тому, как вспыхнули смуглые щеки Валентины, я поняла, что мы коснулись весьма личного вопроса.

– Если бы он был здесь! Он бы нам что-то посоветовал.

Я подумала, что вряд ли бы мне нужны были его советы, но мысли своей вслух не высказала.

– Почему же он не здесь? И где же он, если не здесь? Ведь он ваш жених, я правильно понимаю? Почему же он не защищал вас вчера, когда вы были в смертельной опасности?

– О, не обвиняйте его напрасно. Он привез меня в Париж в начале июля, оставил на попечение королевы. Кто же знал, что вспыхнет восстание и короля свергнут. Граф уехал в Тулон, чтобы помочь моему отцу… Больше я ничего о нем не слышала.

Я покачала головой. Валентине было, как и мне, двадцать два года, но она казалась такой любящей, верной, наивной, несмотря на все злоключения, счастливой и верящей в свое чудесное будущее. Я уже ни во что не верила. Кто знает, может быть, Валентине повезет больше. Может быть, она найдет того единственного, кто искренне полюбит ее. А мне… мне даже искать уже не хотелось.

– Что касается барона, – сказала я, переводя разговор на другую тему, – то мы зря прониклись такими подозрениями. В конце концов, всему виной какое-то недоразумение. Ведь действительно, дорогая моя, даже если всецело поверить вашим словам, в действиях барона трудно отыскать преступление. Вся его вина – это невероятная преданность монархии. Сейчас мало кто способен на такое.

Валентина качнула головой, явно со мной не соглашаясь. Глаза ее говорили: как вы можете не доверять моей интуиции?

– Ну, полно, – сказала я, – вам нужно отдохнуть. Мы вчера пережили такое, что и врагу не пожелаешь. Когда вы немного поспите, вы иначе посмотрите на все эти вещи.

– Нет-нет. Никогда. Я ненавижу барона.

– Ну, не знаю. Он достал мне пропуск. Это очень большая услуга с его стороны.

Уже лежа в постели и закрыв глаза, Валентина сонно пробормотала:

– Вот увидите, он еще сыграет с нами злую шутку… Я уверена, что его люди знают, где мы. И еще выяснится, что этот ваш пропуск – просто фикция.

Я вздрогнула.

– О, только не это! И не воображайте барона каким-то исчадием ада. Он достал мне подлинный пропуск, без которого мне никогда бы не уехать к сыну.

– Сюзанна, у вас есть дети?

– Да. Сын. Его зовут Жанно. В июле ему исполнилось пять лет…

Валентина быстро уснула. Я устало оглядела спальню. Нужно было приниматься за чистку наших платьев. Вчера мы сразу же, как только вошли, уснули, бросив одежду на стулья. Мое платье, казавшееся столь чудесным, теперь было изорванно, испачкано, запылено. Я вспомнила, сколько раз вчера падала, оступалась, спотыкалась, цеплялась за что-то юбками. Не удивительно, что с этим нарядом мне придется повозиться.

Платье Валентины благоухало вербеной. Меня поразил атлас, из которого оно было сшито, – тонкий, блестящий, он тихо сверкал вплетенными в него тончайшими золочеными нитями. Малиновые цветы обшиты серебристой тесьмой… Большое пятно крови неуместно краснело на ткани цвета слоновой кости. Я принялась тщательно вытирать кровь, невольно подумав, что отец Валентины был довольно состоятельный человек, если покупал дочери такие наряды.

Она меня слегка удивляла, эта девушка. Чувствительная, самоотверженная, набожная… Последнее представлялось наиболее невероятным. Сразу видно, что Валентина не жила при дворе и не бывала в Версале. Непосвященным там быстро объясняли, что разврат, интриги, измены – это хорошо, приятно и современно, в то время как добродетель, набожность и нравственность – смешно, скучно, непривлекательно и к тому же идет только во вред. Может быть, эта девушка – протестантка? Там, на юге Франции, они все гугеноты. А гугеноты, как известно, до сих пор бережно хранят то, что растерял католицизм. Я уже совсем пришла к выводу, что имею дело с протестанткой, но вдруг вспомнила, что Валентина читала молитву по-латыни, а не по-французски. Следовательно, она все-таки католичка.

Размышляя и вспоминая вчерашний кошмар, я налила воды в медный таз, сгорая от желания вымыться. День был такой жаркий, что воду даже не приходилось греть. Я настежь распахнула окно кухни, сняла с себя все лишнее, кроме юбки и лифа, и все же дышалось в комнате трудно.

Я с наслаждением вымылась, стараясь приглушать плеск воды, чтобы не разбудить Валентину. Но она даже не шелохнулась. Я подумала, что нужно будет достать для ее щиколотки и моей ноги какое-то лекарство, иначе, не дай Бог, положение может ухудшиться.

Я дважды намыливала голову, снова наливала воды и тщательно терла мягкой мочалкой плечи, шею и грудь, словно старалась смыть с себя все признаки вчерашних событий. Как-никак, вчера я убивала людей. Странно, но угрызений совести или страха по этому поводу я не испытывала.

Когда я, стоя у окна, надевала чистый лиф и натягивала подвязки для чулок, странные тревожные мурашки забегали у меня по спине. Я выпрямилась и обеспокоенно огляделась.

Физически, всем существом я ощутила, что за мной наблюдают. Это ощущение было так навязчиво, что я ни на минуту не усомнилась: да, на меня кто-то смотрит.

Но кто?

Мне стало страшно. Я заглянула к Валентине. Она спокойно спала, отвернувшись к стене. Нет, это не она.

Так откуда же это пристальное внимание? Я чувствовала себя так, словно вот-вот должна была попасть в ловушку.

Тряхнув головой, я попыталась взять себя в руки. Что за чепуха? Что за мистическое настроение овладело мной? Я села к окну, чтобы просушить волосы.

И тогда я увидела его.

Он стоял в саду, полускрытый ветвями яблоневых деревьев и черемухи, стоял, оставаясь почти невидимым для меня, – пока я не выглянула в окно, – и в то же время мог прекрасно наблюдать за всеми моими действиями.

Я в ужасе смотрела на него, не произнося ни слова. Сама его наружность могла внушить страх. Он был весь в черном, с головы до пят: темный камзол, черный шелковый галстук, шляпа из черного фетра и, несмотря на то что было жарко, – черный длинный плащ. Бессознательно я нарекла незнакомца Черным Человеком. Но что ему нужно?

От отвел руку от лица, взглянул на меня… Я не смогла запомнить ни одной его черты, в глаза бросалось только одно – этот странный черный цвет, господствовавший в его фигуре. Я была слишком возбуждена, чтобы трезво оценить происходящее.

– Вы кто? – прошептала я сдавленным голосом. – Что вам угодно?

Он мрачно приподнял шляпу:

– Я Бальтазар Руссель. Мне было достаточно удостовериться, что вы дома.

Не сказав больше ни слова, он открыл калитку, ведущую в овраг, заросший крыжовником, где часто играли мальчишки. Я ожидала увидеть незнакомца на другой стороне оврага, где начинались владения красильной мастерской. Но сколько я ни всматривалась, больше Черного Человека не увидела. Он исчез, испарился, ушел неизвестно каким путем, не дав мне возможности заметить, в какую сторону.

Потрясенная, я опустилась на стул. Бальтазар Руссель… Что за чушь! Я понятия не имею о человеке с подобным именем! «Мне было достаточно удостовериться, что вы дома». А зачем? И к чему все эти черные одежды?

Я в бешенстве обдумывала все увиденное и то немногое, что услышала, и не находила ответа ни на один свой вопрос. Кто наблюдает за мной? По чьему приказу, черт побери?

– Что с вами, Сюзанна? – раздался нежный голос Валентины.

Я обернулась, попыталась ей улыбнуться. Не нужно, чтобы она тревожилась по пустякам.

– Ничего. Это… это мальчишки слишком расшалились, так я накричала на них.

Валентина сладко потянулась. Ее взгляд, брошенный на меня, выражал благодарность.

– Я так хорошо отдохнула. Который сейчас час?

– Семь вечера. Я сейчас же ухожу за едой.

– Но ведь еще не стемнело!

– Лавка находится в двух шагах от улицы Турнон, и я, может быть, даже не встречу никого по дороге.

Я быстро спрятала волосы под чепец. Уже на пороге мне пришло в голову спросить Валентину о странном незнакомце. Я обернулась, нерешительно взглянула на соседку:

– Послушайте, Валентина, вам не приходилось слышать о человеке по имени Бальтазар Руссель?

Она покачала головой.

– Пожалуй, нет… Зато я знала Жозефа Русселя, он часто приезжал к отцу из Парижа.

– Жозеф Руссель! – ошеломленно произнесла я. – Снова это раздвоение: два Батца, две пары его друзей, два Русселя…

– Почему вы так взволнованы, дорогая моя? Я передернула плечами.

– Это сущая чепуха! Я просто сильно устала… Вот приду из лавки, снова буду спать, чтобы хоть завтра мне не мерещились всякие миражи.

В булочной очень быстро выяснилось, что деньги я, как последняя растяпа, забыла дома. Булочник долго сопел носом, напоминая мне о том, что времена сейчас тяжелые и что он не имеет ни малейших гарантий с моей стороны в том, что я уплачу по счету. Я уговорила его поверить мне. Хлеб сегодня был отвратительный – влажный, тяжелый, темный. А чего же можно ожидать, если весь Париж отправился штурмовать Тюильри и думать о хлебе стало некому.