Роза поняла жгучее сожаление, которое сквозило в последних словах отца, Она обняла его за шею и сказала, нежно целуя:

– Мы оба станем исполнять свой долг; я также стану работать, поджидая тебя.

Тут у Превенкьера вырвался крик:

– Ах, моя дорогая, я не знал тебя хорошенько! Я недостаточно тебя любил!

Она зажала ему рот, в последний раз обняла его и помогла бедняге войти в вагон. Потом, когда поезд тронулся, дочь крикнула ему уверенным тоном:

– До свидания!..

И все исчезло во мраке ночи.

Прошли месяцы, протекли годы. Каждый из них держал свои обещания. Дочь спокойно работала ради насущного хлеба, отец лихорадочно боролся, чтобы разбогатеть. Цель была достигнута, разлуке приходил конец, и через известный промежуток времени, который уже можно было теперь определить, отцу и дочери предстояло соединиться вместе. Пока Роза обдумывала все это с улыбкой радости, Проспер печально говорил себе, что близок жестокий час, которого он так боялся, который так эгоистично желал отдалить, лелея в глубине души безумную надежду, что он никогда не наступит. Это было гибелью его счастья, такого неполного и вместе с тем такого сладостного, за которое он цеплялся, пожалуй, тем более жадно, чем недостойнее его считал себя и чем больше рисковал он лишиться своего блаженства.

Теперь уж было несомненно, что Роза в один прекрасный день покинет домик в Блуа и отправится в Париж, чтобы жить там со своим отцом, как было прежде, когда они пользовались богатством. А он, Проспер, останется в Шиноне, на закопченной, скучной фабрике, где ему надо работать под пытливым оком хозяев. Тогда придет конец всему. Такое громадное материальное состояние отделит его от той, которую он таинственно обожал, и никогда больше не установится между ними восхитительная простота их теперешних отношений! В одну минуту мадемуазель Превенкьер снова сделается светской молодой девушкой, окруженной ухаживанием, поклонением, а он останется, как был, бедным подмастерьем с жесткими руками, загрубевшими от кислот. Какое знакомство может существовать после того между ними? Он будет тогда лишен счастья видеть ее даже издали, напоминать ей о себе поклоном, жестом почтительного обожания. Их разделит слишком большое расстояние. Роза совершенно забудет его, и если имя Проспера случайно вспомнится ей, то с ним будет связано грустное воспоминание о самых несчастных днях ее жизни.

Глубокая грусть овладела им. Потупившись, чтобы скрыть свою бледность, так как он обещал Сесили не выдавать себя ничем, молодой инженер мрачно слушал, не понимая, толки своей сестры и отца о событии, грозившем перевернуть вверх дном всю его жизнь.

– Как нам будет скучно, когда вы уедете отсюда, мадемуазель Роза, – говорил старик Компаньон. – Я уж так привык видеть вас в магазине и, наверно, буду по-прежнему искать вас глазами на обычном месте у стола…

– Если так, то переезжайте вместе с Сесилью в Париж. Тогда я в свою очередь предложу вам приют у себя в доме.

Старик покачал головой.

– Нет, я не выдержу в Париже. Я не могу быть счастлив вне моего домика, вдали от моего сада… Что сталось бы тогда с моими розовыми кустами?

– А вдобавок, – вмешалась Сесиль, – вы не обязаны нам ничем, мадемуазель Роза. Вы работали заодно со мною и жили на свои трудовые деньги, как живу я… Если у вас есть долг по отношению к нам, то лишь долг привязанности, потому что мы искренно полюбили вас. Но и тут вы расквитались заранее вниманием и предупредительностью к нашему отцу, добротой ко мне.

– Нет, милая Сесиль, нельзя расквитаться так легко и скоро, как вы уверяете, за услуги, оказанные с такой сердечной готовностью. Вы можете думать, что сделали для меня мало. Но я знаю лучше, и мое дело судить о размере моего долга. Я уверена, что по своей деликатности вы никогда не потребуете ничего. Тем не менее, несомненно, что без вас я осталась бы одинокой и, пожалуй, не вынесла бы своего непосильного испытания в борьбе с этим горьким одиночеством и нуждой. Между тем ваш отец и вы сами отнеслись ко мне, как самые любящие родственники, и я нашла у вас настоящую семью. Этого мне никогда не забыть. Я и не думаю о том, чтобы расквитаться с вами впоследствии за вашу преданность чем бы то ни было. Пошлое сердце, пожалуй, сочло бы достаточным в настоящем случае какой-нибудь великолепный подарок, приобретенный на деньги, добытые моим отцом. Но я краснею при одной мысли нанести вам такое оскорбление. За привязанность платят только привязанностью, и я всю мою жизнь буду доказывать вам, что вы имели дело не с какой-нибудь неблагодарной.

Сесиль подавила вздох и молча взглянула на брата, который слушал эти горячие возражения, потупив голову, Как было бы легко для Розы уплатить свой долг благодарности, и даже с лихвой! В двух шагах от нее сидел бедный малый, которого грызло отчаяние, тогда как одно ее слово могло сделать его счастливейшим человеком, Но чтобы это осуществилось, нужно заговорить, выдать тайну Проспера, злоупотребить настоящим положением мадемуазель Превенкьер. А это-то именно и было немыслимо. Где-то по соседству часы пробили восемь, и Проспер поднялся, точно очнувшись от забытья.

– Тебе пора, мой мальчик, – сказал отец. – Ведь ты уезжаешь на поезде в половине девятого?

– Да, батюшка.

Молодой человек был немного бледен, но бодрился, и на его лице была приветливая улыбка. Сестра подала ему плащ и шляпу.

– Я провожу тебя на станцию, – сказала она.

– Не пойти ли и мне с вами? – спросила мадемуазель Превенкьер.

Несмотря на умоляющие взгляды Проспера, Сесиль отвечала, однако:

– Нет, посидите лучше с отцом, мадемуазель Роза. Ведь я сейчас буду дома.

Мадемуазель Превенкьер поняла, что молодая девушка хочет остаться с братом наедине. Ей представилось, что у них есть какой-нибудь невинный секрет, который надо обсудить вдвоем.

– В таком случае до свидания, господин Компаньон, – сказала она дрожащему Просперу, – и, конечно, до скорого…

– Да, сударыня, до скорого.

Он коснулся концами пальцев ее руки, которую молодая девушка протянула ему, улыбаясь, обнял отца и, провожаемый служанкой, вышел вместе с сестрою. На улице они с минуту шли молча. Ночь была светлая, и небо, омытое недавней грозой, сверкало мириадами звезд. Дул свежий ветер. Наконец Проспер схватил руку сестры и сказал глухим голосом:

– Ну вот, ты слышала: ее отец возвращается, и для меня все кончено!

– Да разве мы не предвидели этого? – серьезным тоном спросила Сесиль.

– Разумеется. Однако я надеялся, что мое счастье продлится еще немного.

– Твое счастье! Увы, довольно жалкое и непрочное.

– Но все-таки счастье. А вскоре не будет и того!

– Ведь я предупреждала тебя, не следовало тебе с ней видеться.

– Чтоб не иметь возможности навестить и тебя с отцом? Это было бы уж для меня последней степенью горя. Я лишился бы всего зараз. Нет, я не жалею о прошлом. Радости, которыми я наслаждался среди вас, есть мое сокровище. Я сохраню о них восхитительное воспоминание. Если б я избегал ее, у меня не было бы и этой отрады. Но теперь не время вздыхать. Два года разыгрывал я роль несчастного влюбленного. Настала пора вести себя настоящим мужчиной.

– На что же ты решился?

– Пока она читала это письмо, такое счастливое для нее, такое роковое для меня, и пока вы обсуждали предстоящие события, я размышлял, совещаясь со своим мужеством и волей. В одну минуту передо мной промелькнули два последних года, и я пришел к тому заключению, что если я много выиграл в этот срок с нравственной стороны, зато понес материальный ущерб. Я потерял понапрасну время. Я мечтал вместо того, чтоб работать. Я не добился успеха в своих открытиях и плохо подготовил свое будущее. Мне надо изменить свой образ жизни. Я должен стать иным человеком. Я чувствую в себе недюжинные силы, которые, если их употребить с пользою, приведут меня к успеху. Я хочу добиться его, ты понимаешь, и предстать перед нею преобразившимся от моего триумфа. Не надеясь внушить ей любовь, я хочу, однако, чтоб она гордилась мною и признала меня своим другом. Вот в чем поклялся я себе сегодня во время моих гордых размышлений, и поверь, я сдержу свое слово.

– Что ты намерен делать?

– Поехать завтра в Париж, побывать у Леглиза, поступить к нему на завод, потому что он готов дать мне место, и тут, среди усовершенствованных орудий и новейших научных приспособлений, закончить мои работы. Если мне удастся завершить свое изобретение, то будут обеспечены и богатство, и имя. Тогда из последнего общественного разряда я перейду в первый. Я не буду больше бедным смотрителем за рабочими, а стану изобретателем, признанным, оцененным и равным всем тем, которые станут привлекать к себе взоры мадемуазель Превенкьер. Да, я сделаюсь человеком с именем, который заинтересует ее собою, подстрекнет ее самолюбие. И мое счастье опять вернется ко мне: я получу возможность видеть ее, говорить с нею. Чтобы достичь такого результата, я намерен удалиться. На этот раз моя жертва будет иметь серьезное основание. Я не схороню себя в провинциальной трущобе с отвратительной необходимостью повторять себе: я не должен с ней видеться, чтобы не утратить спокойствия своих мыслей; нет, я уезжаю, чтобы тем вернее приблизиться к ней, и это сознание ободряет меня, волнует восторгом, придает мне способность к самому упорному труду и неистощимому терпению.

Проспер шел по темным улицам, оживленно жестикулируя, и его пылавшее лицо сияло энергией. Сесиль слушала, не говоря ни слова, порабощенная этой смелой решимостью, увлекаемая бодрой уверенностью брата. Она думала про себя, что он должен достичь своей цели, подхваченный сверхъестественными силами.

– Ступай, куда ведет тебя твое сердце, – сказала она, – и дай Бог тебе не пожалеть со временем о своей тихой жизни в провинции! Но мы-то потеряем тебя: ты перестанешь навещать отца.

– Отчего? Из Парижа так же легко попасть в Блуа провести с вами денек, как и из Шинона. Будь покойна, пока она будет у вас, меня не перестанет тянуть сюда, как магнитом… Когда же она уедет, вы сами переселитесь ко мне в Париж. Батюшка найдет в предместье домик, который будет напоминать ему наше мирное жилище; там он сможет, как и здесь, разводить цветы. Я вознагражу вас за все, что вы сделали для меня, и мы заживем, счастливые нашим новым благополучием.