– Да, ты прав, Томье, – с горечью согласился Этьен. – Некоторые женщины так низки и продажны! Они бегут к тому, кто больше даст. Истинное несчастье полюбить одну из них. Но есть и другие, – гордые, честные, которые заслуживают примерной верности и нерасторжимой привязанности. Что скажешь ты о мужчине, который, имея счастье быть любимым одной из этих благородных женщин, изменяет ей и продает себя за груду золота? Не гаже ли он и не подлее ли продажного создания, насчет которого мы сейчас так сошлись во мнении? И подлец, который ведет себя так низко, разве неспособен на все компромиссы, на все сделки, в которых ты сейчас заявил себя неповинным? Я готов поверить, основываясь на твоих заявлениях, что ты не поощрял госпожи де Ретиф и не помогал ей бросить меня, но, не правда ли, что ты женишься на мадемуазель Превенкьер?

Томье, побледневший при этих роковых словах, сделал протестующий жест и проговорил едким тоном:

– Ах, теперь вопрос поставлен прямо! Дело идет о моей женитьбе! Так вот ты куда клонил? Знаешь ли, при всех твоих увертках, ты все-таки ужасно смел!

– Увертки? Ты шутишь! Увертки? Это с тобой-то? С какой стати? Ты очень хорошо знаешь, что я такое и что я сделал. Но и тебя я знаю также, Томье. Мы друг другу не уступим! После того, как я выказал относительно тебя такую снисходительность, когда мне следовало быть строгим, ты, пожалуй, воображаешь, что я не решусь высказывать тебе правды в глаза. Полно! Разве мы с тобою добрые буржуа, какими были наши отцы, которые крепко держались правил нравственности и уважали их? Нет! Мы веселые прожигатели жизни и не хотим ничего, кроме удовольствий, не верим ни во что, кроме наслаждения, и возмущаемся лишь тем, что нас стесняет. Исключая воровства, нарушения клятвы или бесчестного удара на поединке, разве мы не способны на все? Так чему же тебе удивляться? Меня удивляет твое удивление! Мы канальи! Это несомненно! Но во всем есть градация. Так и я, например, мог бы отнять жену у своего друга и мог бы ее бросить, если б она перестала мне нравиться. Но черт меня побери, если б я был настолько низок, чтобы поступить так из корысти!

– Ты меня оскорбляешь! – воскликнул Томье.

– Не говори глупостей! Тебе хорошо известно, что я не могу тебя оскорблять. Тебе досадно выслушивать правду про себя. Но делать нечего! Ты готов поступить, как последний из негодяев. Не возражай! Не надо слов! У тебя только одно средство доказать, что я не прав, и я честно попрошу у тебя прощения: стоит лишь не совершать скверного поступка, за который я тебя упрекаю.

– Твое вмешательство – неслыханная наглость, – перебил Томье, – а твои требования безумны!

– Нет! И я не могу действовать иначе. Забудь, что я муж Жаклины. Представь себе, что я ее брат, и выслушай меня без предубеждения. Я тебе говорю: вот бедная женщина, имевшая несчастье выйти замуж за пустого человека, который пренебрег ею, молодой и прелестной, и обманывал ее с женщинами, которые ее не стоили. В тот момент, когда она впала в отчаяние, ей встретился другой, любезный и вкрадчивый, который полюбил ее и сумел овладеть ее разбитым сердцем. Он обещал ей утешать ее во всех горестях, доставить ей необходимую опору и помощь, которых она не нашла у человека, связанного с ней на всю жизнь. Уже изнемогавшая под гнетом своих горьких разочарований, молодая женщина ожила, воскресла и снова поверила в счастье. Муж, свидетель этого возрождения, будь он действующим лицом драмы или романа, мог бы прибавить к прежним проступкам новый, пытаясь помешать погубленной им жене, которую он не любил, спастись от отчаяния, благодаря новой любви. Но он оказался более прозаичным, заурядным, более уступчивым, если хочешь, более эгоистом. Он подумал, что, живя по своей прихоти, он не имеет права мешать той, которую обманул, искать себе утешения. Он помирился с виновностью жены и прикрыл ее своим снисхождением. Одни считали его слепым, другие сговорчивым мужем, смотря по собственному вкусу, но он ни за что на свете не хотел быть жестоким и грубым. В новом счастье покинутой им жены он почерпал нечто вроде облегчения своей совести. Он выносил щекотливое положение, которое могло навлечь на него столько справедливых порицаний, имея в виду сердечное спокойствие той, перед которой он был так много виноват. Видишь, Томье, я говорю откровенно и не скрываю от тебя ничего. Бедная Жаклина незаслуженно страдала из-за меня. Неужели ей теперь предстоит плакать и отчаиваться по твоей милости? Поразмысли о принятых тобою обязательствах, вспомни сказанные тобою слова. Я существо без мозга и сердца. Про меня говорили много дурного, и недаром. Но ты! Ведь ты слывешь человеком добрым, рассудительным и благородным. Неужели ты поступишь еще хуже моего? Неужели мне просить у тебя сострадания к твоей жертве? Опомнись, подумай, рассуди здраво и откажись от этого безнравственного шага.

Томье слушал Леглиза, потупив голову, с явным раздражением. Он воздерживался, но руки у него дрожали, а на взволнованном лице отражалось негодование. Требования его друга казались ему чудовищными. Ложность собственного положения ожесточала Жана. И чем хладнокровнее объяснялся Этьен, тем сильнее разгорался гнев. Он посмотрел прямо в лицо своего друга и сказал:

– Ты кончил свою нотацию?

– Да, ты слышал все, что я хотел тебе сказать.

– Ты знаешь, что это превосходит всякие вероятия?

– Это стеснительно, не так ли? – с печальной улыбкой произнес Этьен. – Женщину, которую считали одинокой, предоставленной самой себе, беззащитной, вдруг оказывается не так легко бросить, когда и как вздумается, точно первую встречную негодяйку.

– Положение действительно новое, – усмехнулся Томье.

– Новое или нет, но оно таково, и вот его заключение: я знаю, какова гордость Жаклины. Я видел ее отчаяние и слезы. Она не переживет, если ты ее бросишь. Я же могу оказать ей единственную услугу – это заступиться за нее перед тобой.

– Ты с ума сошел! – сказал Томье, пожимая плечами.

Этьен не двинулся с места, но его взгляд сделался пристальным, а кулаки сжались.

– Образумься, Томье, То, что ты затеваешь, подлость!

– А то, что ты затеял, смехотворно!

Тогда Леглиз подошел к нему вплотную.

– А, так вот как! Хорошо же! Вот мое последнее слово: если ты ее бросишь, я тебя убью.

– Идет! Я подвергаю себя этому риску.

Пронзительный вопль, подобный крику агонии, заставил обоих мужчин обернуться. Смертельно бледная от ужаса, подняв руку, точно в знак проклятия, появилась в дверях Жаклина. Подойдя к кабинету, она успела поймать последние слова ссорившихся. В пылу спора ни Этьен, ни Томье не слышали ее приближения. Она замерла на месте, глядя на них в испуге и недоумении. Им стало жаль ее, до такой степени она казалась убитой горем, и они бросились к ней, думая, что она упадет. Жестом руки госпожа Леглиз отстранила Томье, оперлась на руку Этьена и проговорила, с трудом переводя дух:

– Я слышала ваш разговор. Я знаю, что думает каждый из вас. Этого с меня довольно.

Она обратила глаза, по-прежнему полные трагического изумления, на своего былого кумира и прибавила тихонько, указывая на дверь:

– Вы можете удалиться, господин де Томье. Никто не станет удерживать вас здесь. Вы свободны!

Ни гнева, ни презрения, одна смертельная усталость человека, который целыми часами носился по морю после кораблекрушения и наконец, отказываясь от борьбы с волнами, идет ко дну, обратив лицо к небу. Томье, потупив голову, сделал шаг к Жаклине. Без слов, без протеста она медленно покачала головой с таким страдальческим видом, что он не смел приблизиться. Поклонившись ей и бросив на Этьена вызывающий взгляд, он вышел из кабинета.

Госпожа Леглиз, совершенно изнемогая, оперлась на плечо мужа и пролепетала среди рыданий:

– Благодарю. О, я никогда этого не забуду! Благодарю!

С отуманенными глазами, искренне огорченный, Этьен осторожно обнял ее с братским увещеванием:

– Не удерживай слез, моя бедная малютка. Я жалкий человек, ты видишь, но не дурной. Если я не сумел сделать тебя счастливой, то сумею тебя пожалеть от всего сердца… Это все, что я в силах исполнить теперь, когда стал недостоин твоей любви. Добрая Жаклина, ты не заслуживала горя! Плачь, дорогое дитя, плачь! Твоя печаль не оскорбляет меня. Я хотел бы взять ее всю на себя одного.

И супруги, разлученные столько лет удовольствиями, плакали теперь вдвоем, сблизившись вновь, благодаря удару судьбы.

Глава 11

Мадемуазель Превенкьер собиралась выйти из дому около двух часов пополудни, когда горничная доложила ей о приезде госпожи де Ретиф, Несмотря на некоторое охлаждение между приятельницами, Валентина тем не менее свободно являлась в отель аллеи Буа. Роза велела проводить ее в свою маленькую гостиную, а сама сняла шляпу и спустилась вниз. С первого взгляда, прежде чем кто-нибудь из них успел заговорить, молодая девушка по одному виду гостьи угадала, что та явилась неспроста. Она протянула руку госпоже де Ретиф, которая привлекла ее к себе, дружески расцеловала и тотчас объяснила цель своего визита:

– Дорогая Роза, я страшно расстроена только что слышанным, и моим первым побуждением было известить вас обо всем.

– Что случилось?

– Вчера вечером между Леглизом и Томье произошло такое бурное объяснение, что сегодня поутру они оба обратились к своим друзьям, чтобы дать делу надлежащий ход. Весьма вероятно, что между ними состоится дуэль.

– Из-за кого? – прямо спросила Роза.

Госпожа де Ретиф немного замялась, но потом ответила:

– Из-за вас и Жаклины.

– Каким это образом?

– Слух о вашей помолвке с Томье распространился по городу. Он дошел до ушей Леглиза, который без обиняков обратился к Жану, спрашивая, что это значит. Тот, должно быть, отвечал утвердительно, и, так как в эту минуту в комнату вошла Жаклина, объяснения кончились жестокой ссорой, которая должна повлечь за собою неминуемую серьезную дуэль, если не удастся помирить противников.