Превенкьер выслушал монолог Валентины, оттененный с искусством великой актрисы, не прерывая его даже возгласом удивления, хотя метаморфоза, происходившая на его глазах, не могла быть полнее. Но уста, произносившие эти слова, были так убедительны, а взор, подтверждавший их, обладал магической силой. Когда Валентина умолкла, гость осмелился спросить:

– Что такое произошло между вами?

– Ничего.

– Значит, вы без всякой причины не хотите больше принимать Леглиза?

Она приподняла свои белокурые ресницы; ее взгляд блеснул лукавством, и молодая женщина проговорила с улыбкой, от которой можно было потерять голову:

– Он перестал мне нравиться.

Тон, жест, выражение глаз – все говорило так ясно: «Теперь мне нравится другой, и этот другой – вы». Превенкьер почувствовал трепет по всему телу. Сердце у него билось до того, что стесняло дыхание, в глазах потемнело, но он осмелился, однако, взять руку Валентины, мягкую и свежую, и безмолвно пожать ее, не будучи в состоянии вымолвить ни слова. Позволяя ему гладить свои белые пальцы, она продолжала с наивностью пансионерки:

– Все, что у меня тут есть и что я получила от него, внушает мне отвращение. Я все продам; я не оставлю ничего из этой обстановки, чересчур роскошной для той жизни, которую я поведу с этих пор. В конце этой недели я намерена уехать в Швейцарию, где буду гостить у своих друзей, а по возвращении стану искать себе квартиру по своим средствам и вкусам. Я не бедна: у меня тридцать тысяч франков дохода. Этого вполне достаточно, чтобы жить прилично. По крайней мере, тогда я буду свободно принимать у себя людей, которых люблю и уважаю. Я уверена, что Роза приедет ко мне с большим удовольствием в скромную квартиру, чем в это жилище, обставленное с княжеской роскошью. Да и вы сами…

– Ах, если б я мог думать, что вы сколько-нибудь принимали меня в соображение в ваших планах, – пылко перебил Превенкьер, – если б мог надеяться, что моя привязанность к вам, которую я решусь высказать в данном случае, сколько-нибудь повлияла на ваше решение, я был бы слишком счастлив!

– Друг мой, – серьезным тоном остановила его госпожа де Ретиф, – не говорите со мной так в данную минуту, дайте предварительно исчезнуть блестящей женщине, заласканной и немного взбалмошной, которую вы знали. В глубине моего сердца она перестала уже существовать. Я хотела, чтобы вы любили прежнюю Валентину. Ей, пожалуй, удастся заставить вас забыть ошибки теперешней Валентины. Вот вы увидите, как она искренна, великодушна и наивна, совсем не похожа на то, чем ее сделало это ужасное Общество, одним словом, достойна сделаться подругой доброго и честного человека.

– Его женой! – воскликнул Превенкьер, бросаясь к ногам красавицы блондинки.

Однако она оттолкнула его испуганным жестом и вымолвила дрожащим голосом:

– О нет, этому никогда не бывать!

И в ответ на его удивленный, вопросительный взгляд она потупила голову, закрыла руками лицо и залилась слезами. Видя перед собою рыдающей, потрясенной обожаемую им женщину, Превенкьер потерял голову. Он опять опустился на колени, пытаясь приподнять очаровательное личико, открыть нежные глаза, из которых текли слезы, струясь между розовыми пальчиками.

– Валентина! – воскликнул он. – Умоляю вас!.. Вы мне терзаете сердце!.. Что случилось? Сжальтесь! Перестаньте плакать… Вы сводите меня с ума своим горем!.. Да что же я сделал, наконец? Я вас так люблю. Увы, я уже не красив, не молод! Неужели вы чувствуете ко мне отвращение?

Она медленно и кротко покачала головой в знак отрицания, что окончательно вывело из себя Превенкьера:

– В таком случае, если вы имеете хоть немного снисхождения ко мне, не отталкивайте меня… Примите мое имя, которое я вам предлагаю.

Она открыла лицо, показала ему свои зеленые глаза, оживленные и блестящие, свои трепещущие губы и нежный румянец лица. Эта чародейка была так прекрасна в данный решительный момент, что все глупости пятидесятилетнего мужчины невольно казались простительными. Она улыбалась, по ее щекам катились две последних слезы, которые Превенкьеру так хотелось осушить поцелуем. Валентина прижала руку к сердцу, как будто желая утишить его биение, и сказала с неподражаемой прелестью:

– Простите! Я огорчила вас нечаянно. Вы превосходный друг, и я не забуду вашего сегодняшнего поступка. Но я слишком привязана к вам, чтобы принять предложение, сделанное вами сгоряча. С этой минуты вы один будете существовать для меня. Я сделаюсь вашей приятельницей, вы будете видеть меня, когда угодно. Все в вас будет мне мило и дорого. Но вы не один на свете, у вас есть дочь. Ни за какие блага не хотела бы я подвергать вас ее порицанию. Ведь согласись я сделаться вашей женой, ей это было бы неприятно, тут нет никакого сомнения. Не оскорбляйте же это молодое сердце, которое уже много выстрадало и теперь имеет право рассчитывать, что будущее загладит для нее неудачи прошедшего. Пощадите спокойствие Розы и обеспечьте ее счастье. Я буду помогать вам в том всеми силами, потому что люблю вашу дочь, вы это знаете; я готова скорее страдать сама долгие годы, чем причинить ей страдание хотя бы на одну минуту.

– Ах, я передам ей ваши слова, и она откажется от жертвы, которую вы налагаете на меня!

– Которую я налагаю на себя, мой друг, желая, чтобы она осталась неизвестной вашей дочери, – с восхитительной улыбкой проговорила Валентина. – Довольно, однако, об этом тягостном для меня предмете, и не станем никогда больше к нему возвращаться.

– Как, – подхватил встревоженный Превенкьер, – неужели вы отнимете всякую надежду на то, что согласитесь быть моей женой? Неужели моя безграничная любовь к вам будет для меня только источником терзаний? Неужели вы пожертвуете мною ради моей дочери? Да, наконец, пожалуй, вы приписываете ей чувства, каких она никогда не питала. Что наводит вас на мысль, будто бы Роза отнесется враждебно к моему намерению?

– Я знаю это наверно.

– Вам говорили?

– Да, И велика, значит, искренна моя привязанность к вам, если я не решилась после того навсегда прервать наше знакомство.

– Вероятно, вас оклеветали перед Розой? Что такое могли выдумать, чтобы повредить вам?

– Что рассказывают о всякой женщине, несколько на виду и потому внушающей зависть. Но я на нее не сержусь; я ее понимаю и прощаю. На ее месте я, вероятно, действовала бы точно так же. Ею руководит избыток уважения к отцу. Но наступит день, когда мадемуазель Превенкьер отнесется ко мне благосклоннее.

– Ну, а если бы она добровольно сошлась с вами опять на дружескую ногу… отнеслись бы вы к ней, по крайней мере, снисходительно?

– К вашей дочери?.. К вашему ребенку! Боже мой, да будь она во сто раз более жестокой, мое сердце и мои объятия будут ей неизменно открыты.

– Как вы добры!

– Тут нет никакой заслуги; я ее люблю.

Это было сказано таким многообещающим тоном, сопровождалось таким чудным взглядом, что Превенкьер мог принять на свой счет признание, относившееся к Розе. Он был потрясен. Оно открывало перед ним рай. Эта обворожительная женщина принадлежала уже ему. Влюбленному оставалось только ее взять. Он почувствовал прилив нежданной гордости. Он увидал себя царем вселенной.

– Ах, я не буду вполне счастлив до тех пор, пока обе вы не будете возле меня. Валентина, я рассчитываю на привязанность Розы, а вы рассчитывайте на мою любовь!

Банкир встал, не будучи в состоянии долее оставаться на месте. Он испытывал потребность двигаться, дышать, найти в чем-нибудь исход своему волнению. Госпожа де Ретиф томно взяла под руку человека, которого только что околдовала так искусно, и, слегка прижимаясь к нему, проводила его до прихожей. Здесь она остановилась и, расставаясь с ним, как будто против воли, целомудренно подставила ему лицо для поцелуя. Весь дрожа от этой первой ласки, Превенкьер прикоснулся губами к бархатистой щеке и ощутил нежный, опьяняющий аромат женского тела. У него вырвался глубокий вздох, заставивший Валентину слегка повернуться; и тут, как бы невзначай, края свежих восхитительных губ подвернулись под его поцелуй. Банкир почувствовал, что госпожа де Ретиф вздрогнула. Он схватил ее в объятия.

– Умоляю вас, пустите меня, уходите, – пролепетала она задыхающимся голосом.

И, упоенный радостью, но покорный этой воле, которая отныне стала для него законом, банкир отворил дверь и вышел. Он спускался с лестницы, точно его несли крылья. Сердцу счастливого влюбленного было всего шестнадцать лет. Выйдя на улицу, он, однако, был неприятно поражен, увидав в дверях купе, стоявшего у подъезда, лицо Этьена Леглиза. Заметив его, фабрикант выскочил на тротуар и бросился к нему, спрашивая раздраженным тоном:

– Вы сейчас от госпожи де Ретиф?

– Как видите, – несколько неуверенно отвечал Превенкьер. Он еще не решил, как ему держаться в новом положении, и не нашелся сразу, озадаченный вмешательством Леглиза.

– Так это из-за вас она не хочет меня принимать? А, мне давно следовало догадаться! Но вы увидите, чего это вам будет стоить!

Угроза, подразумевавшаяся в его словах, победила колебание Превенкьера. Он не был трусом, а возбужденное состояние нервов придало ему отчаянную храбрость. Банкир смерил своего противника взглядом и произнес суровым тоном, который ободрил его самого:

– Что вы желаете этим сказать? Не думаете ли вы запретить мне бывать, где я хочу? Уж если один из нас зависит от другого, то во всяком случае никак не я.

При этом грубом намеке на денежные услуги, оказанные ему Превенкьером, Этьен побледнел.

– Я и не помышляю мешать вам, – сказал он с презрительным жестом. – Вдобавок какой бы из этого вышел прок? Если кто виноват передо мною, так это не вы. – И Леглиз продолжал, переменив тон: – Куда вы теперь? Нельзя же нам разговаривать тут у подъезда. Пожалуй, эта негодяйка еще подсматривает за нами из-за оконных занавесей!

Он с живостью поднял голову, чтобы взглянуть в окно первого этажа, однако не заметил там насмешливого лица Валентины.