Значит, нам не стоит особенно горячиться ради прекрасных глаз этой важной дамы – магистратуры. Неоспоримо то, что хорошие люди и благородные умы встречаются повсюду. Но несносно то, когда обществу навязывают благоговение перед какой-нибудь корпорацией огульно. Неподкупность судей не может быть возведена в догмат, как и непогрешимость врачей, целомудрие священников или неустрашимость солдат… Вот в чем суть!

– Ну, уж извините! – воскликнул полковник Тузар. – Я протестую!.. Военные, черт побери, не моргнув глазом, рискуют жизнью во всех частях света под знаменем Франции, и было бы смешно отказывать им в чести!..

– Позвольте, они преспокойно покидают службу, когда находят ее невыгодной!

– Вы оскорбляете армию!

– Вот тебе раз! Я так и знал.

– Господа, пожалуйста!.. – вмешалась госпожа де Ретиф, с беспокойством видя, что ее гостиной грозят ужасы полемики.

– Уважайте военных, – весело сказала госпожа Тонелэ, – перед вами, довольно невежливыми штатскими, у них есть одно громадное преимущество…

– А какое именно?

– Их мундир!

– Вот отличное заключение спора, – подхватил, смеясь, Буасси. – Известно, что женщины всегда будут на стороне армии!

– Послушайте, – сказал Этьен, – справедливость прежде всего. Военные – славный народ, получающий сравнительно жалкие гроши за работу, часто опасную и всегда трудную и тяжелую. Если не вознаграждать их за это известным почетом, уважением, даже славой, военное ремесло сделается чересчур неблагодарным!

– Вот еще, стоит их жалеть! – перебил Бернштейн. – Все военные делают отличные партии. Молодые девушки стремятся замуж непременно за офицеров.

– А когда выйдут, то не перестают пилить своих мужей до тех пор, пока они не подадут в отставку.

– Полноте, – презрительно произнес Тузар, – дамским идеалом была национальная гвардия, которая носила мундир, не зная тягости военной службы.

Во время этого спора Томье подсел к Жаклине на диванчик для двух персон, стоявший в углу гостиной, и ласкающим голосом убаюкивал беспокойство молодой женщины.

– Вы здесь красивее всех сегодня вечером, Жаклина; другим далеко до вас. Ваше платье восхитительно к вам идет, а цвет лица у вас несравненной нежности.

Она наклонилась к нему, как будто для того, чтобы лучше слышать, а он коснулся слегка ее уха своими губами. Томье в то же время украдкой наблюдал за Розой, которая заканчивала свои переговоры с Лермилье.

– Так, значит, я вам нравлюсь немного? – спросила Жаклина, обрадованная похвалой.

– Гадкая, вы сами отлично это знаете! – и он переменил разговор: – Этьен говорил сию минуту, что вы собираетесь в конце этой недели в Трувиль, если жара будет продолжаться… Вы сговорились с ним насчет этого переселения?

– Да ведь мы всегда покидали Париж к концу июня! Впрочем, все наши знакомые собираются уезжать… Варгасы и Тонелэ наняли дачу в Вилье; мы поселимся близко друг от друга. А не знаете ли вы, Превенкьеры будут жить летом в той же стороне?

Томье ожидал этого вопроса и ответил без малейшего смущения:

– Право, мне неизвестны их планы… Валентина их, пожалуй, знает… Куда она собирается? Говорила ли она вам?

– Она, вероятно, приедет погостить на несколько дней к Варгасам… А затем намерена поехать в Швейцарию на Женевское озеро.

– Вот смешная мысль! А что говорит на это Этьен?

– Да ничего, Если Валентина отправится в Швейцарию, он поедет на некоторое время к ней, а потом опять вернется в Трувиль… Если она соскучится, он привезет ее, пожалуй, с собой… Ну, а вы что намерены делать?

– Я? По обыкновению стану рыскать из Трувиля в Париж и обратно. Вы знаете, что я не могу выдержать морского воздуха.

– Вы скучаете по атмосфере Парижа, вот в чем дело.

– Это правда. Я нахожу, что в Париже нет такой жары, как во всех других местах. По крайней мере, дома дают тень. Но ваш морской берег с его белым песком, со сверкающим морем и раскаленным небом, – да это вечное повторение солнечного удара… если только вы не перестанете всею компанией кататься в экипаже, скакать верхом или задыхаться в автомобиле! О, это еще не поражение! Я все-таки поеду туда, – заключил молодой человек, заметив встревоженный, протестующий жест Жаклины. – Я привык переносить все виды этих удовольствий, но когда слишком устану, то вернусь отдохнуть в Париж.

– Жан, не изощряйтесь в искусстве прикидываться стариком, – сказала, улыбаясь, госпожа Леглиз.

– Да мне и не нужно никакого притворства. Факты налицо: у меня есть метрическое свидетельство, которое нельзя заподозрить в подлоге. В нем указан мой возраст: тридцать пять лет. Не могу же я молодиться.

– А Этьену сорок.

– О, но Этьен человек с прочным положением: он женат. Какая разница! Впрочем, попробуйте-ка сказать ему, что он не молод, да Этьен подпрыгнет! А я-то уж очень старый холостяк.

– Из которого вышел бы молодой муж?

Томье пропустил мимо ушей это замечание. Жаклина встала с места при виде Леглиза, подходившего к ней с усталой миной, ясно говорившей о намерении отправиться домой.

– Уж одиннадцать часов, – сказал он. – А завтра поутру у меня много дела…

Госпожа Леглиз бросила озабоченный взгляд на Превенкьера и Розу, понимая, что после ее отъезда у Томье будут развязаны руки. Но как будто с тем, чтобы успокоить ее ревнивые подозрения, отец с дочерью также начали собираться. Жаклина просияла: к ней тотчас вернулись улыбка и веселое оживление. Она протянула руку Валентине, осыпая любезностями Розу и, воспользовавшись тем, что Превенкьер очутился возле нее, приветливо обратилась к нему:

– Пожалуй, теперь мы долго будем лишены удовольствия видеть вас у себя. Мы отправляемся на морской берег, но всего на два месяца, и, может быть, вы сами поселитесь где-нибудь поблизости нас?

– Мы не строим никаких планов, ни я, ни моя дочь, – отвечал банкир. – Нам обоим так хорошо в нашем отеле в аллее Буа, что мы не думаем переселяться на дачу. Однако, может быть, нас соблазнит путешествие. Все будет зависеть от обстоятельств.

Последние слова снова омрачили Жаклину. Сияющая улыбка у ней исчезла, взгляд потух. Обстоятельства? Что это могло значить, если не замужество Розы? Молодая женщина стала искать глазами Томье и увидела его разговаривающим с госпожою де Ретиф на другом конце гостиной. У ней опять явилась уверенность, что он обманывал ее и сегодня вечером своими протестами, своими нежностями и ласками. Она почувствовала себя одураченной еще раз и со стесненным сердцем дрожащими губами пробормотала несколько прощальных слов, после чего поспешно вышла, угадывая за своей спиной заговор против ее спокойствия и счастья, заговор, становившийся все грознее.

Глава 9

– Проводите господина Компаньона в библиотеку, – сказал Превенкьер лакею, принесшему визитную карточку Проспера.

С этими словами Он прошел на половину дочери.

– Милая Роза, ко мне явился Проспер. Не пожелаешь ли ты с ним повидаться?

Дочь немного покраснела.

– А он зашел собственно к тебе?

– Да, меня предупредили заранее о его посещении. У него есть дела, в которых я могу оказать ему содействие.

– Пожалуйста, сделай это! – с живостью подхватила Роза. – Я буду счастлива, если ты поможешь в чем-нибудь этому славному молодому человеку… А когда мне можно будет прийти, пошли за мною…

– Приходи, когда угодно. Не думаю, чтобы наш разговор носил конфиденциальный характер. А Просперу будет приятно твое присутствие.

И банкир спустился в нижний этаж по красивой лестнице с перилами кованого железа, повторяя про себя: «Славный молодой человек, славный молодой человек! Если Роза дает ему это название, значит, у ней нет ни тени нежного чувства к бедному малому!» Он вошел в библиотеку. Проспер стоял у камина со шляпой в руке, в своей неказистой сюртучной паре черного сукна, потупив голову с унылым видом. При виде Превенкьера он встрепенулся, и лицо его оживилось.

– Здравствуйте, мой друг, – сказал хозяин дома, протягивая руку. – Чрезвычайно рад вас видеть. Вы нас совсем забыли с некоторого времени.

– Как это можно, сударь! Я только был очень занят и не имел времени побывать у вас.

– А воскресенье?

Проспер покраснел и смущенно ответил:

– Воскресенье я посвящаю отцу.

– Да, я знаю, вы примерный сын. Садитесь, однако, прошу вас. Скажите, чем могу я вам служить?

Банкир пододвинул гостю кресло к великолепному письменному столу, у которого он ежедневно занимался, и продолжал, ласково поглядывая на молодого инженера:

– Вы пришли по собственным делам?

– Да, сударь, по своим собственным.

– Разве производство на заводе идет плохо?

– Не скажу, но это рутина. Там придерживаются старых способов. Можно бы устроить что-нибудь получше.

– Так устройте.

– Я простой служащий, сударь; мне не предоставлено никакой инициативы. Начальству не нравится мой совет изменить старые порядки, завести новые орудия.

– Начальству… Значит, оно у вас многочисленно?

– Да, сударь. Во главе завода стоит, во-первых, господин Леглиз. Но, в сущности, всем распоряжается господин Маршруа.

– Вот как! Ну, а этот Маршруа?

– Вы хорошо знаете его; это брат госпожи де Ретиф, – простодушно отвечал наивный Проспер.

– Да, я встречаюсь с ними в обществе. Но каков он с профессиональной точки зрения?

– Это человек, знающий одну спекуляцию. Промышленность для него не цель, а только средство. Если бы это было в его власти, он с удовольствием завтра же продал бы завод, чтобы получить большой барыш, а потом взялся бы за какое-нибудь новое предприятие. У него нет никакого технического образования. Он умеет одно: считать. И господин Маршруа управляет…

– Хорошо?

– Я полагаю.

– Следовательно, вам не предстоит ничего лестного на заводской службе?

– Решительно ничего. Если только я не уступлю заводу сделанных мною открытий. А я этого не хочу.