– О, на этот раз ты мелешь вздор! – перебил Превенкьер. – Говоря таким образом, ты, кажется, смотришь на связь госпожи Леглиз и Томье как на нечто законное. Ничуть не бывало! И госпожа Леглиз несет теперь заслуженное наказание за свою безнравственность, ни больше ни меньше. Я знаю, как тяжело и стеснительно для такого деликатного человека, как ты, быть причиной горя твоей соперницы. Но что ты можешь сделать? Это не твоя вина. Если Томье не женится на тебе, он, вероятно, женится на другой молодой девушке, и, пожалуй, ты со временем раскаешься, что оттолкнула от себя милейшего человека, который сделал бы тебя чрезвычайно счастливой. Ведь на вещи надо смотреть здраво. Томье в своем настоящем положении, изведав все радости жизни, будет идеальным мужем для такой девушки, как ты. Нечего бояться, что он испортит теперь свою будущность из-за женщины. Можно быть уверенным, что кутежи ему приелись. Он сделается степенным, серьезным, безупречным и удовольствуется с этих пор легальным счастьем, позволительными наслаждениями. Дом его будет одним из самых приятных в Париже, а за городом он устроится на широкую ногу: займется коннозаводством, охотой и тому подобными делами. Он станет собирать редкости, как знаток и любитель. Я предвижу заранее, какой из него разовьется важный аристократ. С его выдержкой, вкусами и при твоем богатстве ему, наверно, предстоит выдающаяся роль в большом свете Парижа, Право, прежде чем отказываться от подобных преимуществ, надо поразмыслить.

Роза слушала своего отца сначала внимательно, потом с удивлением. Она дала ему кончить и потом спросила с несколько лукавым добродушием:

– Однако, папа, кто сообщил тебе такие подробные сведения о де Томье? Многое говоришь ты не от себя. Конечно, у тебя верный взгляд, но на этот раз к твоим суждениям примешиваются и чужие мнения.

Превенкьер смутился, но ненадолго.

– Ты угадала! Я еще раньше тебя нашел нужным навести справки, видя, к чему клонится дело, и с этой целью обратился к одной особе, такту и проницательности которой нам обоим можно доверять.

– К госпоже де Ретиф?..

– Да, к ней. Ты знаешь, что ей известны все хорошие и слабые стороны того кружка. Я попросил ее откровенно описать мне Томье, и госпожа де Ретиф выказала необыкновенную искренность и доброту. Я убедился, что она питает к тебе большую привязанность и не допустила бы твоего несчастья или какого-нибудь обмана по отношению к тебе. Поэтому в настоящем деле эта добрая душа встала вполне на нашу сторону, забыв узы дружбы, привязывающие ее к семейству Леглизов, и короткость с главными заинтересованными лицами в том вопросе, который нас занимает. «Роза должна стоять на первом плане, – сказала она мне, – для нее я готова выдать лучшего друга. Это дело совести. Какой существенный ущерб может произойти для госпожи Леглиз от разрыва с Томье? Много горя, много унижения. А что может повлечь за собою для Розы брак с Томье, если он окажется неудачным? Несчастье целой жизни. Поэтому надо быть осмотрительным и жертвовать всем, что не клонится к прямой пользе вашей дорогой дочери. Ведь это она подвергается самым ужасным опасностям, и участь госпожи Леглиз, брошенной Томье, не может сравниться с судьбой Розы, вступившей в несчастный брак с человеком, который покинет ее, чтобы вернуться к рассеянной жизни. Ну так вот, говорю вам, что Томье – жених надежный. Ему надоело цыганское существование; он думает только, как бы ему обзавестись женой, хозяйством, детьми. Он жаждет, скажем прямо, даже если вы находите это не особенно лестным для Розы, жаждет остепениться: значит, вы найдете в нем самого солидного зятя, могу вам поручиться. Передайте, если хотите, все сказанное мною вашей дочери, и я сама готова поговорить с ней, если нужно». – Превенкьер остановился, посмотрел на задумчиво сидевшую Розу и заключил: – Вот что сделал я, вот что сделала для тебя госпожа де Ретиф. Это незаменимый друг. Вообще, чем больше я узнаю эту чудную женщину, тем больше восхищаюсь ее душой. Как могла она жить в компании Леглизов, такой безнравственной, шумной, себялюбивой, при ее деликатности и достоинстве? Решительно непонятно! Должно быть, Маршруа, человек порядком неразборчивый в средствах, завлек ее туда и не давал ей вырваться ради своих интересов. Она же, из боязни одиночества и по доброте, мирилась с образом жизни, который ей претил. По крайней мере, госпожа де Ретиф дала мне это понять со свойственной ей сдержанностью. Она и полюбила тебя так сильно потому, что ты не похожа на тех, которые ее окружают.

– Да, госпожа де Ретиф очень симпатичная женщина, – подтвердила Роза с жестом одобрения. – Между ней и де Томье есть много общего; не мудрено, что она взяла его под свое покровительство.

– Что ты хочешь этим сказать? – с тревогой спросил Превенкьер.

– А то, что им обоим надоело жить в этой среде, которая сначала, вероятно, нравилась им по некоторым важным причинам, а теперь перестала нравиться по другим, не менее веским доводам.

Может быть, мадемуазель Превенкьер чего-нибудь тут и недоговорила; однако она остановилась и перешла на другой предмет:

– Благодарю тебя за все, что ты сообщил мне относительно положения де Томье. Значит, по-твоему, если я позволю ему просить моей руки, то буду виновата перед госпожой Леглиз только косвенно и что, во всяком случае, их связь не сегодня-завтра должна прекратиться? Ты полагаешь, что брак с человеком, видавшим виды на своем веку и некоторым образом застрахованным против безнравственности, будет благоразумен и выгоден? В конце концов, все холостяки женятся при подобных условиях, то есть непременно покидая какую-нибудь женщину. Единственная разница в том, что в большинстве случаев невеста ее не знает, а в данном случае знает, находит симпатичной и хотела бы ее пощадить.

– Вот именно. Твое дело – решить.

– Я хочу сначала подумать. Потом, конечно, надо будет поговорить с де Томье. Ведь я рассчитываю, что все будет вестись начистоту. Если я только подмечу какой-нибудь намек на подозрительную сделку, низкий расчет или двусмысленную хитрость, я тотчас прерву всякие переговоры!

– Это будет вполне зависеть от тебя. Но что тебя так мучит?

– Я боюсь, как бы меня не заставили совершить дурной поступок. Безошибочный инстинкт всегда предостерегал меня против того, чего не следовало делать. «Долг» – слово очень громкое, однако я нахожу, что оно применимо в данном случае. Когда ты был разорен, и всех наших знакомых смущало новое положение, которое могло изменить и действительно так глубоко изменило их чувства к нам, большинство лиц, жалевших меня, советовало мне не брать на себя никаких обязательств перед твоими кредиторами: «Не вмешивайтесь ни во что, выждите, что будет, предоставьте им представить иски, не идите ни на какие уступки, Ваше состояние неотъемлемо принадлежит вам, как материнское наследство. Благодаря ему, вы независимы. Когда же вы бросите его в бездну отцовских долгов, из этого не выйдет ничего путного, У вас не останется ни гроша, а кредиторы не скажут вам спасибо за вашу жертву. Они и знать вас не захотят, сочтут глупой и не поклонятся даже вам на улице, хотя вы отдали им все, что имели. Уважают только богачей, а бедных презирают. Не разоряйтесь добровольно. Тогда все, кому должен ваш отец, станут вам выказывать уважение за то, что вы сумели сохранить свое богатство, даже к их ущербу». Вот что говорили мне в твоей гостиной, пока ты бился в своих бюро между маклерами, покупщиками и биржевыми спекулянтами. И все это оказалось справедливым. Человечество действительно так низко, гадко, так себялюбиво, как утверждали те, которые советовали мне допустить объявление твоей несостоятельности на бирже. Я узнала это потом, и все, что мне предсказывали, оправдалось точка в точку. Между тем я слушала и думала про себя: «То, что мне советуют, – практично, рассудительно с точки зрения ходячей морали. Но достойно ли это дочери, которая любит и уважает отца?» И я чувствовала, вопреки лицемерным внушениям, вкрадчивым советам, что это гадко и низко, что я не должна так поступать, а руководствоваться только своей совестью. Я послушалась своего сердца и отвернулась от зла. Я разорилась, ты не был обесчещен, но все отвернулись от меня. Однако внутренний голос говорил мне: «Те, которые не хотят тебя больше знать, – негодяи, а ты – честная девушка». И вот теперь при новом важном шаге я хотела бы сохранить о себе то же хорошее мнение и потому взвешиваю каждую мелочь. Я чувствую пока еще смутно, но все-таки чувствую, что мне не следует поощрять разрыва Томье с госпожой Леглиз. Вот в чем суть. Простое дело, а между тем не шуточное.

– Ты меня вводишь в область утонченной психологии. Мне известна твоя добросовестность. Относительно меня она дошла до геройства. После твоей жертвы я не мог полюбить тебя больше, чем любил раньше; но я был очень рад, когда представил тебе свои счеты по возвращении и сообщил тебе, что ты обладаешь миллионами, не говоря уже о будущем. Ты наделена высшей деликатностью. Берегись, однако, резонировать слишком много. В иные минуты следует иногда больше руководствоваться своим сердцем, чем умом. Нравится тебе Томье?

– Очень. Иначе я не стала бы о нем и толковать.

– Ты будешь огорчена, если тебе не придется за него выйти?

– Конечно.

– Ах, черт возьми! Тогда надо устроить это дело. Надо… Да, должно же найтись средство устранить препятствия, которые ты, однако, преувеличиваешь, позволь тебе сказать… Но ты в своем праве! Прежде всего необходимо исполнить твое требование; предоставь же мне действовать. Сейчас мы сядем за стол, а после обеда я побываю у госпожи де Ретиф. Мы с ней потолкуем серьезно и увидим, что предпринять. Этот канальский Томье действительно прелестный малый, благородный, изящный, любезный…

Превенкьер прохаживался взад и вперед по кабинету, а Роза, сидя на том же месте, устремив глаза в пространство, представляла себе маленький магазин в Блуа, куда однажды после жестокой грозы вошла молодая элегантная дама с красивым брюнетом, который улыбался, как влюбленный. Она сочла их за новобрачных, и в ней шевельнулась даже мимолетная зависть девушки, пожертвовавшей собою, зависть к этой красивой парочке, которая обменивалась такими нежными взглядами и ласковыми речами. Розе припомнилось, как красавец брюнет спросил цену заказной шляпы и вынул два червонца из кармана, чтоб положить их на медную дощечку кассы с видом счастливого проказника. Они не могли насмотреться друг на друга и были влюблены без памяти.