– Ваш батюшка! – воскликнула госпожа де Ретиф.

Роза велела кучеру остановиться.

Коляска подъехала к тротуару. Улыбающийся Превенкьер подошел к ней.

– Что ты тут делаешь один? – спросила дочь.

– Хочу подышать чистым воздухом. Я проработал взаперти до пяти часов; голова у меня отяжелела; тогда я оставил свои письма и пошел гулять. Ну, а вы куда собрались вдвоем?

– Не желаешь ли продолжать прогулку вместе с нами?

– Пешком?

– Нет. Садись к нам в экипаж.

Превенкьер открыл дверцу и, видя, что дочь хочет уступить ему свое место, остановил ее с улыбкой.

– Не пересаживайся, дитя мое, не обращайся со мной, как с дедушкой… Кроме того, сидя напротив, я буду лучше видеть вас обеих.

– Куда ты хочешь поехать?

Банкир бросил вопросительный взгляд на госпожу де Ретиф.

– О, не надо в аллею Акаций, – сказала она, – поищем тихих уголков.

– Хорошо, поезжайте тогда к полю Отейльских скачек.

Они покатились по тенистым, прохладным аллеям леса, вдоль Катланского луга, по берегу восхитительной речки, шумной и бурливой, стремнины в миниатюре, между искусственных скал. Тишина едва нарушалась отдаленным громыханьем экипажей и через правильные промежутки треском ружейных выстрелов в голубином тире. Чувство неизъяснимого довольства убаюкивало Превенкьера; откинувшись на подушки экипажа, он смотрел с неведомым восхищением на два прелестных существа, которые уже соединял в одно в своей почти одинаковой любви. На перекрестке аллеи. Маргариты раздался звон бубенчиков и показалась целая ватага быстро несущихся велосипедистов. Раздались возгласы:

– О, да это Валентина!

Последовала общая остановка. На край тротуара соскочили со своих стальных копей женщины в шароварах, черных чулках и желтых башмаках, в разноцветных блузочках и матросских шляпах с белым вуалем. Разрумяненные ездой, госпожи де Рово, Тонелэ и Варгас подошли к экипажу. Толстый Бернштейн с Тонелэ сторожили велосипеды.

– Куда это вы едете, изменники? – напали на сидевших в коляске молодые женщины. – Вот уж целая неделя, как мы вас не видели, и вдобавок вы отнимаете у нас Валентину! Леглиз из себя выходит! А эта прелестная малютка разве не ездит на велосипеде?

Роза взяла на себя отвечать, заметив по смущенному лицу Превенкьера и по недовольному виду госпожи де Ретиф, что эта неожиданная встреча пришлась им не по нутру.

– Нет, mesdames! Я не умею ездить на велосипеде и, говоря откровенно, не имею желания выучиться. Ваш костюм очень мил, но кажется мне довольно скудным. Кроме того, я подвержена головокружению, и у меня тонкие ноги.

– Ну да, толкуйте! – подхватила госпожа де Рово. – А Валентина, которая может похвастаться своими икрами… и вдруг в коляске! Вы потолстеете, моя милочка, и утратите свою живость.

– А куда вы девали Леглизов? – продолжала Роза, желая выручить свою приятельницу. – Разве они также подвергают себя риску утратить свою живость?

– Нет, они пробуют сногсшибательный автомобиль и захватили с собой Тузара и Кретьена. Мы должны съехаться у циклодрома. Поедемте с нами! Вот они удивятся!

– Вы очень любезны, – сказал Превенкьер, – но мы едем к Булони.

– В таком случае до свидания. Нам пора.

Молодые женщины оседлали свои велосипеды, кавалеры покатили вперед. Бернштейн тряс бубенчиком, звонким, точно коровье ботало, и веселый эскадрон помчался к каскаду, летя сломя голову под горку.

– Ого, ого! – крикнул в последний раз Тонелэ, поворачиваясь в седле. Молодые женщины махали носовыми платками, точно маленькими цветными значками, до тех пор, пока вся ватага не скрылась за поворотом аллеи.

– Шальные! – проговорил Превенкьер.

– Они веселятся или думают, что веселятся, что одно и то же, – вкрадчиво заметила Валентина. – К счастью, я поняла различие между их пустыми удовольствиями и истинным благополучием.

Она обняла одним взглядом, кротким и почти растроганным, отца и дочь. В прохладной тишине леса между зеленеющих беседок экипаж продолжал катиться плавно и спокойно. И Валентина невольно сравнила шумный, быстрый бег своих недавних друзей с этим правильным и неторопливым движением теперешних знакомых. То было символическим намеком на жизнь, от которой она хотела бежать, и на то существование, к которому стремилась теперь, напрягая все усилия. Улыбнувшись Превенкьеру и Розе, госпожа де Ретиф сказала:

– Как мало общего между их удовольствием и моим! Но стоило ли показывать им это? Ведь они все равно не поняли бы меня.

Превенкьер также не совсем хорошо понял настоящий смысл ее слов. Он недостаточно знал тайны прошлого Валентины, чтобы угадать, как сладко было для нее подниматься в сферу бесспорной порядочности. Однако он почувствовал, что Валентина счастлива через него и возле него; этого было достаточно, чтобы сердце банкира забилось от радости. Обернувшись к дочери, он сказал ей со смехом:

– Так как мы едем к Булони, и нам нет охоты попадаться опять навстречу ватаге Леглизов, то не проведать ли старика Компаньона? Мы заглянем к нему на одну минуту. Это мой бывший кассир, – объяснил он Валентине, – славный человек, приютивший мою дочь, когда я ездил в Африку. Вам не покажется слишком скучным побывать у него?

– Никоим образом! А если ваш старый слуга оказал вам такую услугу, то я слишком люблю вашу дочь, чтобы не чувствовать к нему расположения.

– Ну, вот и прекрасно! Мы вернемся по берегу реки, не рискуя столкнуться опять с этими сумасбродами.

В начале Большой улицы они подъехали к маленькому домику с деревянным палисадником, обсаженным глицинией. Когда калитку отворили, задребезжал звонок; из окна кухни выглянуло любопытное лицо служанки. Ей не пришлось докладывать о посетителях. Старик Компаньон уже спешил к ним с непокрытой головой, торопливо обтирая руки, запачканные землей. Его глаза блестели от радости, и он рассыпался в извинениях.

– Ах, мадемуазель Роза!.. Мой дорогой хозяин… Что же вы не предупредили заранее? Вот я и встречаю вас грязный, как бродяга. Прошу прощения, сударыня!..

Он ввел их в маленькую гостиную, прохладную и полутемную, где быстро распахнул ставни. Тут перед посетителями открылся сад с его теснотой и роскошью. То был продолговатый четырехугольник, окруженный оградами других садов; тщательно возделанные клумбы ярко пестрели в нем цветами. Подбор сортов, распределение оттенков, группировка разновидностей обращали этот маленький уголок в очаровательное местечко, точно здесь хозяйничал гениальный садовод из Голландии. Обе молодые женщины не могли удержаться от возгласа восхищения. При свете ясного вечера свежие, только что политые цветы сверкали, как драгоценные каменья. Воздух был напоен восхитительными ароматами, которые услаждали обоняние, как чудные краски цветов ласкали взгляд.

– Вот как, Компаньон, вы занимаетесь садоводством! – сказал Превенкьер. – Вы должны быть счастливы здесь.

– Как никогда еще не был раньше, хозяин. Когда я бросил свой маленький домик в Блуа, то ужасно горевал, не зная, что меня ждет. Но здешняя местность – рай для цветов. Я познакомился с садовником Гольшейдеров, у которых такая славная дача на берегу реки… Этот добрый малый полюбил меня. Угадав мою страсть, он подарил мне черенков и цветочных семян… Все, что есть самого дорогого, сорта, купленные на вес золота… и вы видите, что вышло… Я живу среди чудес… Не могу рассказать, сколько наслаждения доставляет мне уход за цветами; они точно мои дети… Простите, однако… я заболтался… Вы ехали так далеко, Что могу я предложить вашим дамам и вам самим?

– Прогулку по вашему саду, – улыбаясь, отвечала Роза.

– Мадемуазель Роза, вы льстите моей мании. Вы всегда добры и ласковы к старому чудаку Компаньону.

Они вышли через стеклянную дверь прямо в сад и по аллеям, окаймленным гвоздиками всевозможных колеров, подошли к колодцу, у которого красовался восхитительный куст чайных роз, осыпанный цветами.

– Ах, Компаньон, ведь это не вы посадили его? – спросил Превенкьер.

– Нет, хозяин, но ради этого куста я поселился здесь. Это «Золотая мечта»; по вечерам его запах просто опьяняет, и весь прошлый месяц соловей прилетал к нему петь до утра. Я вставал по ночам, чтобы подышать запахом моих роз и послушать маленького певца, который так и заливался, так и заливался! Часто мы с Проспером просиживали тут до утренней зори, и нам было до того хорошо, что мы оба плакали.

Роза вздрогнула при внезапном напоминании о преданном ей человеке, которого она представила себе в этой поэтической рамке, Старик Компаньон увлекался своей манией, но какая тревога, какая забота или мечта влекли Проспера после усталости рабочего дня в ночную тишину сада? Ей хотелось расспросить старика.

– Разве господин Проспер также ударился в садоводство?

– Бог мой! Нет, мадемуазель Роза, мой сын не знает в нем никакого толку. Но он очень любит сад. Сядет вон тут вечерком и глядит целыми часами, как я работаю.

– Он доволен своими делами?

– Не знаю. Проспер ничего о них не говорит. Но с некоторых пор он все задумывается.

– Ваш сын совсем не бывает у нас.

– Ах, его надо извинить, сударыня, он нелюдим! Да Проспер и не любит бывать в свете. Он всегда возвращается оттуда сам не свой… Светское общество смущает бедного малого, Он, как и я, рожден для труда, а не для удовольствий.

– Ну, а Сесиль почему заглядывает к нам так редко?

– Сесиль также немножко смахивает на брата. Последний раз, когда мы у вас завтракали, она и ее брат волновались целый вечер. Я вскапывал клумбу под окном гостиной и слышал их разговор вдвоем. Я не совсем понял, что они говорили, только мои дети, по-видимому, соглашались друг с другом.

Этот безыскусственный рассказ старика произвел заметное впечатление на Розу. Она прошлась с ним несколько шагов к цветникам, оставляя в отдалении отца и госпожу де Ретиф, которые сели на скамью у колодца, где так чудно благоухали розы.

– В чем же они соглашались друг с другом? – спросила девушка.