Часто, в целях экономии, молодежь нашего офиса отправлялась за покупками в ближайший супермаркет и организовывала обед прямо в общем зале, сдвигая несколько столов для совместной трапезы. Меня поражало, как французы, особенно мужчины, креативно подходили к составлению своих блюд. Как они заправляли свежие листья салата оливковым маслом и винным или ореховым уксусом (обязательно в соотношении два к одному!), аккуратно резали сочные томаты, лук-шалот и хрустящий багет. В этом их трепетном отношении к еде для меня заключалась какая-то высшая степень французского эстетства. Казалось, что вся жизнь французов стоит на трех китах – готовить, есть и говорить о еде.

Я наблюдала, как коллеги уже с утра начинают обсуждать детали обеденного меню, в какое кафе пойти или какие ингредиенты купить в магазине. Разговоры о еде не утихали и во время обеда, и даже после него, когда все радостно обменивались впечатлениями от прошедшей дегустации.

Первый месяц я оставалась в стороне от всего этого ежедневного праздника желудка и довольствовалась принесенными из дома и разогретыми в микроволновке продуктами быстрого приготовления. Я не могла перестроиться со своей московской привычки работать нон-стоп. В то же самое время, для меня это был способ существенной экономии.

А все потому, что вечером мне предстояло вновь спустить кругленькую сумму.

Оставалась я в стороне и от еще одной народной забавы – просмотра чемпионатов по теннису Roland Garros, к которым на месяц были прикованы взгляды всей страны. Во время матчей коллеги неизменно собирались у большого монитора нашего графического дизайнера, и мне со стороны можно было легко понять суть происходящего по восторженным «Allez! Allez!»25 или разочарованным «ПФФФФФФ!» или «ХХО-ЛЯЛЯЛЯЛЯ!»

Я недоуменно наблюдала за всем этим безобразием из своего угла и думала, что, видимо, чтобы стать полноправным членом общества, я тоже должна постоянно говорить о еде, полюбить теннис и научиться издавать эти смешные звуки.

Но еще сложнее мне было приспособиться к новой манере делового общения. Все кругом казались бездельниками, увиливающими от какой-либо ответственности, выкручивающимися, как уж на сковородке, от каких-либо решений. Никто не реагировал на имейлы, никто прямо не отвечал на вопросы, никто вовремя не приходил на встречи, а, все же приходя, еще долго не мог начать обсуждать тему встречи.

Например, в Москве девочки из отдела маркетинга проявляли чудеса, неведомые ни одному спринтеру – успеть решить все текущие вопросы по проектам с начальником за двадцать-тридцать минут. Это максимум, который нам выделялся «с барского плеча», и уж точно всем было не до лишних разговоров. Но тут, когда я заходила к начальнику в кабинет и сразу начинала говорить о проекте, он демонстративно спрашивал:

– У меня все хорошо, а у тебя?

Или, например, один раз, когда мы с начальством распределяли обязанности по мероприятию, и я, как и надлежало организатору, разослала всем имейлы, где были расписаны эти самые обязанности, я была вызвана «на ковер» к одному из директоров, который отчитал меня за мой указательный тон.

– Нужно же было сначала с ними поговорить, спросить их аккуратно, не затруднит ли их.

Я понимала, что, чтобы удержаться в компании, мне необходимо перестроиться и научиться местному деловому этикету и этой их «дипломатии». Но во мне еще говорили глубоко укоренившиеся привычки, а они уверяли, что все это – лишь пустая болтовня, лицемерие и праздность, и что людей нужно ценить по их работе и трудолюбию, а не по умению чесать языком.


2


Но была и еще одна причина, почему я не участвовала в социальной жизни офиса. Это была моя бурная ночная жизнь. Со своей новой подругой Ритой мы выходили почти каждую ночь. После броских нарядов и макияжа, на работу я приходила практически ненакрашенная, скромно одетая, невыспавшаяся и слегка потрепанная. Но меня это никак не смущало, наоборот, думала я, будут относиться ко мне серьезно, в соответствии с моими рабочими качествами, а не внешними.

Я поражалась себе, откуда во мне было столько энергии? Наверное, тот факт, что моя виза заканчивалась чуть больше, чем через полгода, заставлял меня по максимуму использовать время, чтобы все посмотреть и везде побывать, чтобы узнать Париж, что называется, изнутри. К тому же, нахождение вечерами одной дома вгоняло меня в тоску. На меня сразу же накатывали все проблемы: с кредитами, которые нужно отдавать, с документами, которые нужно продлевать, с личной жизнью, которая не складывается, с работой, в которой давил груз ответственности за серьезные проекты.

В сущности, это же был обычный полугодовой контракт, и занимала я позицию простого стажера, получая соответствующую зарплату. Но впереди маячила перспектива контракта постоянного, от которого зависела моя дальнейшая судьба. Поэтому мне хотелось себя проявить на самом высшем уровне.

В общем, всяким тяжелым мыслям я предпочитала слегка затуманенное вином сознание, хорошую музыку и веселое общение. Тем более всем ночным походам благоволила вступившая в свои права весна, теплые светлые вечера, возможность надеть туфли на шпильке и легкое короткое платье, и чувствовать себя самой красивой. Мы с Ритой, как мотыльки, порхали с одной террасы на другую, вечера благоухали весенним теплом, освежающими коктейлями, новыми знакомствами и авантюрами.

Благодаря многочисленным гламурным связям моей подруги, мы проходили даже за самые закрытые двери самых закрытых вечеринок, а той весной Париж жил именно ими. Открывались все новые и новые заведения или временные площадки, которые стремились перещеголять конкурентов в расположении, дизайне, публике. Сегодня это была вечеринка в ресторане «George» на крыше Центра Помпиду с видом на весь Париж, завтра – у стен Музея Palais de Tokyo с видом на Сену и Эйфелеву башню, послезавтра – в маленьком клубе «Montana», спрятанным за знаменитым Café de Flore, где рекой льется Veuve Clicquot, мимо, как по подиуму, проплывают модели, а рядом под «You don’t have to be rich to be my girl…»26 танцует сам Бегбедер.

Мы постоянно знакомились все с новыми и новыми людьми, среди которых встречались и довольно известные личности. Но в основном, конечно, все лавры мужского внимания доставались Рите. Она не только потрясающе выглядела, всегда одетая с иголочки в наряды люксовых брендов, но еще и говорила на французском практически без акцента и была душой любой компании, тогда как я основном просто стояла рядом и улыбалась, коря себя вновь и вновь за незнание языка.

Французы неохотно переключались со мной на английский, а зачастую вообще его не знали. Если мне удавалось вдруг найти собеседника, то разговоры меня тоже поначалу ставили в тупик. По старой московской привычке, я старалась не выспрашивать у людей про их работу и личную жизнь, а побольше узнать их мнение на разные темы (я помню, разговоры о работе считались у нас негласным показателем того, что человеку больше не о чем поговорить). Но французы неохотно пускались в какие бы то ни было рассуждения, зато с большим интересом выспрашивали про место жительства, работы и учебы, как будто пытались меня таким образом сразу же классифицировать, поставив на ту или иную ступеньку социальной лестницы.

Если в Москве при знакомстве пытались удивить друг друга своим образом мыслей, то тут – своим положением.

Со временем я научилась без обиняков отвечать на такого рода «анкетирования», более того, преподносить информацию о себе в выгодном для себя свете. Например, отвечать, что я живу не в округе, имеющим плохую репутацию, а на place de la Nation, одной из самых больших и красивых площадей Парижа, даже если мне до нее пятнадцать минут пешком.

Вначале все эти светские разговоры, все равно фактически ведущие к одному и тому же, казались мне пустой болтовней, уводящей людей от сути вещей. Мне часто становилось скучно, и я с тоской вспоминала «Бразильца», с которым нам всегда было так интересно и весело, который смеялся над моими шутками и вообще, понимал меня.

Но со временем мне стало ясно, что если я хочу остаться, то должна играть по ИХ правилам, а потом даже стала проникаться этим умением французов «не париться». Я поняла, что ОНИ не любят загружать друг друга разговорами на всякие серьезные или спорные темы, что для НИХ в разговоре важнее всего легкость и веселье, и что в девушках ОНИ ценят юмор и свойскость гораздо больше, чем, скажем, внешность. Поэтому бóльшим успехом, чем разговоры об искусстве или политике, в обществе пользуется small talk – разговор обо всем и ни о чем.

Рита виртуозно владела этим навыком, постоянно шутила и источала радость и позитив. Никакой томности, манерности, высокомерия. Она была «своей в доску» девчонкой, при этом сохраняя дистанцию и допуская к своей душе лишь избранных.

Мне всегда хотелось стать такой, как она. Независимая, самоуверенная, крутящая мужчинами, как захочет. Вокруг нее всегда много поклонников, все пытаются завоевать ее сердце, а она всем дает от ворот поворот. Она никогда не понимала моей привязанности к «Бразильцу» и всегда говорила, что если бы я была с ним более недоступной, он бы больше меня ценил. И я продолжала винить себя, видимо, позабыв, что и на ранних этапах отношений он как-то не спешил обрывать мой телефон.

По выходным мы с Ритой любили гулять по городу, наслаждаться красотой архитектуры, устраивать пикники на берегу Сены. Часто мы приезжали в Марэ и проводили там весь день, ведь вдоволь нагуляться, хорошо поесть и походить по магазинам и музеям – здесь и целого дня мало, как говорится. В этом квартале можно легко забыть, что находишься в центре мегаполиса, и ощущаешь себя скорее в провинциальном городке, где в многочисленных кафе кипит вся местная жизнь. Особенно я любила живописную террасу «Le Sevigne», уютно расположившуюся на углу тихой уголочки прямо напротив сквера, где я заказывала свой любимый французский десерт fondant au chocolat – теплый шоколадный кекс с жидкой шоколадной начинкой внутри, вытекающей на тарелку после первого же захода ложкой и перемешивающейся с холодным шариком ванильного мороженого.