Николас хотел, чтобы Белинда приехала сюда, чтобы они могли неторопливо, медленно и с наслаждением заняться любовью, поэтому было необходимо сбавить скорость. Он так долго ждал этой минуты, мечтал о ней и хотел, чтобы оба они могли смаковать каждую секунду. Николас слегка прикусил нижнюю губу Белинды, втянул ее в рот, пробуя на вкус.

– Ты слишком торопишься, – предупредил он и потянулся к шляпе, чтобы вытащить булавки. – Так не пойдет, Белинда.

Николас снял с нее шляпу, воткнул булавку в тулью и отбросил в угол.

– Видишь ли, – добавил он, начиная стаскивать с нее темно-желтые лайковые перчатки, – я так часто представлял, как раздеваю тебя, и не собираюсь лишаться этого удовольствия только потому, что ты несколько недель решала, ехать сюда или нет, и довела нас обоих до безумия.

– Так часто? – пробормотала Белинда, когда он стянул вторую перчатку. – Сомневаюсь.

Николас уронил перчатки на пол и задумался.

– Ты права, – произнес он, потянувшись к ее бирюзовому жакету. – Должно быть, каждый день.

Николас развязал ленты, расстегнул пуговки и снял жакет с ее плеч. Один бросок, и тот присоединился к шляпе в дальнем углу комнаты. Затем он поднес руки к ее шее, пальцы начали искать под складками бледно-голубого шелка пуговицу или крючок, но ее голос заставил его остановиться.

– Николас?

Он поднял глаза, и обнаружил, что Белинда улыбается.

– Пуговицы на спине, – сказала она.

– Ну не знаю, как я мог об этом догадаться. На тебе больше слоев, чем в слоеном пирожном с кремом. – И тут же убедился в этом, повернув ее к себе спиной и обнаружив длинный ряд обтянутых тканью пуговиц. – Сколько бы я ни воображал себе этот момент, на твоей одежде никогда не было столько застежек. Зачем вы, женщины, носите такие замысловатые одеяния – за пределами моего понимания. Чертовски усложняет жизнь мужчинам.

– Ну в этом-то и суть, – ответила Белинда, когда он начал расстегивать пуговицы. – Но если бы я подумала заранее и сообразила, что cinq à sept[6] у нас начнется в ту же секунду, как я приеду, то надела бы что-нибудь менее сложное.

– Это не cinq à sept, – возразил Николас. – Для занятий с тобой любовью мне потребуется куда больше двух часов.

Белинда нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Безусловно, если ты не поторопишься.

– Скорость, моя милая, здесь совершенно не нужна. – Он отодвинул платье и прижался губами к обнаженной коже шеи, наслаждаясь тем, как она задрожала. – Почему ты так спешишь?

– После того как я столь бесстыдно тебя поцеловала, ты еще спрашиваешь?

Услышав эти слова, заметив, как дрогнул ее голос, Николас почувствовал соблазн пойти на поводу у ее желаний и ускорить происходящее, но затем героически подавил его. Он поклялся, что на этот раз будет ублажать ее не так, как в прошлый, и был твердо намерен сдержать слово.

Расстегнув лиф, Николас стянул его с плеч Белинды, затем с рук. Лиф повис на талии, держась там на множестве крючков, которые соединяли его с юбкой. «Пусть пока повисит», – решил Николас и занялся ее волосами. Одна за другой шпильки падали на пол, и несколько мгновений спустя черные шелковистые локоны упали почти до талии, и он уловил аромат духов – легкая, сладкая вербена и насыщенный, чувственный мускус, сочетание, так сильно его возбуждавшее.

Впрочем, Николасу не требовались дополнительные стимулы. Его естество уже полностью восстало, но, несмотря на это, Николас продолжал истязать себя. Он поднес к лицу иссиня-черные пряди, упиваясь их ароматом и тем, как усиливается желание. Николас накручивал волосы на пальцы, играл с ними, целовал их и, наконец, отпустил. Он неторопливо, нежно касался губами шеи Белинды, направляясь к уху, скользил пальцами по ее обнаженным рукам и наслаждался тем, как учащается ее дыхание.

Николас повернул Белинду к себе, и в ту же секунду она подняла лицо в предвкушении поцелуя, но Николас не стал ее целовать. Вместо этого он продолжил ее раздевать. Николас хотел подогреть ее желание, привести Белинду на самый край обрыва, прежде чем дать то, к чему она так рвется. Он медленно расстегнул крючки, затем пуговицы, развязал ленты, слой за слоем снял с нее шелка, атлас и муслин. Лиф, чехол на корсет, нижняя юбка, сам корсет, еще три нижние юбки и пара туфель по очереди присоединились к груде одежды в углу. К тому времени как Николас раздел ее до сорочки и панталон, он уже не был уверен, что сумеет продержаться достаточно долго, чтобы любить ее как следует.

Его тело рвалось к Белинде, но Николас усилием воли сдержался, взявшись за подол ее сорочки. Потянув вверх, с помощью Белинды он снял ее совсем. Однако панталоны он решил оставить. Ему требовался какой-то барьер, пусть и такой тонкий, чтобы удерживать желание на поводке как можно дольше.

Николас широко развел руки.

– Твоя очередь.

– Ты хочешь, чтобы я тебя раздела?

– Я тебе говорил – я не буду заниматься с тобой любовью в брюках, болтающихся у колен, помнишь? Во всяком случае, не в наш первый раз.

Белинда протянула руки, немного поколебалась, затем расстегнула на нем жилет и стянула его с плеч. Он упал на пол, а Белинда занялась запонками на воротнике, но весьма неумело. Она нервно засмеялась.

– Я не очень хорошо умею с ними справляться. Никогда такого не делала.

Николас озадаченно нахмурился.

– Ты никогда не раздевала мужа?

– Нет.

Белинда замолчала. Николас остановил ее, взяв за запястья.

– Ты уверена, что хочешь этого? Ты не обязана.

– Хочу. – Она замолчала и взглянула на него. – Я хочу тебя, Николас.

Эти слова, произнесенные так просто, сделали с ним что-то странное: у него закружилась голова – от облегчения, от удовольствия, от чего-то еще. Он не мог понять своих чувств.

– Слава богу, – пробормотал он, скрывая свои чувства за поддразниванием. Белинда отвернулась, чтобы положить запонки в хрустальную вазочку на столике. – Потому что если бы ты отказала сейчас, мне бы пришлось броситься со скалы.

Она засмеялась, стягивая с его плеч подтяжки и расстегивая запонки на манжетах.

– Ты не впадаешь в крайности?

– Правильно, давай смейся, – произнес Николас, кивая, когда Белинда снова повернулась к вазочке. – Смейся над тем, что я схожу от тебя с ума едва ли не с первой секунды, как вошел в твою парадную дверь, а ты оставалась холодной. Это было невыносимо.

Он стянул через голову рубашку, затем еще одну, нижнюю, и взглянул на Белинду, но она все еще стояла спиной к нему, такая скованная и неподвижная, что Николас испугался.

– Что с тобой?

Запонки, звякнув, выпали из ее руки в хрустальную вазочку.

– Это правда? – спросила Белинда, не оборачиваясь. – Или ты меня опять дразнишь?

– Не дразню. Ну дразню, но совсем немного, потому что я чертовски нервничаю, а когда я нервничаю, то дразню тебя больше. – Он положил руки на ее голые плечи и повернул Белинду к себе лицом. – Но все-таки это правда. Я захотел тебя с первого взгляда. Удивительно, что ты могла подумать по-другому.

– Есть вещи, которых ты обо мне не знаешь. – Белинда глубоко вздохнула, затем уставилась на свои пальцы, нервно сплетая их. – Выходя замуж, я слишком сильно любила своего мужа, а он ко мне был безразличен. В результате ему казалось, что он задыхается, я чувствовала себя нежеланной, и наши интимные отношения были… неутешительными.

– Нежеланная? Ты? Какая чушь. – Николас недоверчиво хмыкнул. – Он что, был недееспособным?

– Со мной – да. Иногда. С другими женщинами – не знаю.

Все еще удерживая запястья, Николас наклонился и поцеловал ее.

– Я тебя не разочарую, Белинда.

Она едва заметно улыбнулась.

– Не говори заранее.

Белинда попыталась высвободить руки, но Николас не дал ей этого сделать.

– Ты не сможешь разочаровать меня, потому что ты очаровательнее и прелестнее, чем я мог вообразить, и поверь – воображение у меня отличное.

Он отпустил ее запястья.

– Все в тебе желанно. Например, твои волосы, – сказал Николас, погладив чернильную прядь. – Они черные, почти синие, а на ощупь – словно шелк. Твои глаза – всех мыслимых оттенков синего днем и серого в сумерки – поражают меня всякий раз, как я в них заглядываю. Твоя кожа, твой аромат опьяняют меня. А твоя фигура… – Он замолчал, снова взял ее запястья и широко развел руки. От вида ее светлой гладкой кожи, округлых, пышных грудей с розовыми сосками у него пересохло в горле. Николас скользнул взглядом ниже, к безупречной формы бедрам, и мысленно выругался, что не снял с нее панталоны. В солнечном свете, пробивавшемся между занавесками, он вроде бы видел темный треугольник волос, и желание, сдерживаемое им столько недель, грозило вырваться из-под контроля и заполыхать во всю силу. Николас с трудом перевел взгляд на ее лицо, но потребовалось несколько секунд, чтобы он снова смог заговорить, потому что и лицо у нее было таким же невыразимо прекрасным, как тело.

Николас прокашлялся.

– Что до твоей фигуры, – произнес он, – надеюсь, никому не помешает, если я на некоторое время придержу свое заключение.

– Придержишь заключение? – эхом повторила Белинда, и он не мог сказать, недоверие послышалось в ее голосе или страх. Возможно, и то и другое.

– Да, – кивнул Николас. – Видишь ли, я думаю, что придется сначала провести небольшое исследование по этому вопросу, а уж потом выражать свое мнение. Полагаю, начать следует отсюда.

Продолжая удерживать ее руки разведенными в стороны, он наклонил голову и поцеловал ее грудь.

– Прелестно, – произнес Николас одобрительно и потеребил сосок языком, с радостью услышав, как Белинда резко втянула в себя воздух. Он отпустил ее руки и накрыл ладонями обе груди. – Розовое и белое, и такие великолепные соски.

Николас поглаживал ее груди и приподнимал их ладонями. Он играл с ее сосками, наслаждаясь тем, как быстро они твердеют, откликаясь. Николас втянул один в рот и пососал, сначала нежно, затем сильнее, и услышал, как Белинда застонала, а ее руки вцепились ему в волосы, притягивая голову ближе.