Глеб тяжело вздыхает.

— Не знаю, как так получается, но мне хочется одновременно и придушить тебя, и поцеловать.

— Я всегда знала, что в тебе дремлет садист. У тебя точно нет красной комнаты с плётками?

— Покровская, не доводи до греха. Не успокоишься и появится. Обустроенная специально для тебя.

— Меня? Нет, дорогой, — активно и отрицательно мотаю головой. — Я в твою квартиру ни ногой. Точно не раньше, чем там проведут санобработку. Что-то мне подсказывает, что даже в борделях меньше вероятности подхватить сифилис.

— Б****, Мальвина! Сама напросилась! — не успеваю дать дёру: на меня наваливаются и пытаются уронить обратно на постель. А-а-а! Ахтунг! Ногти к бою! Живьём не дамся!

Не очень удобно сопротивляться свернувшись в три погибели, но я стараюсь. Извиваюсь, дрыгаю конечностями и даже предпринимаю попытку цапнуть Воронцова за ляжку, но зубы лишь поверхностно скользят по жёстким джинсам, не причиняя ему никаких неудобств. Зато в следующее мгновение изумлённо вскрикиваю сама. Укусил! ОН МЕНЯ УКУСИЛ!

Битва проиграна. В непростительно неподходящий момент отвлекаюсь и теряю бдительность. Сваливаемся на пол, и победитель с гордым видом усаживается на меня сверху, зажимая коленками. Ловлю флешбэк. Опять мы в моей комнате. Опять на ковре. И опять я под ним…

— Слезь с меня, — отплёвываю упавшие в рот волосы.

— Только это от тебя и слышу. Хоть бы раз попросила, наоборот, залезть, — вместо того, чтобы подчиниться, ко мне склоняются, но я упираюсь Глебу в грудь выставленными руками, не позволяя дистанции сократиться. Будто осталось что-то, что ещё не нарушено. Мы так и перешли уже все границы.

Мои запястья без труда перехватывают и ныряют с ними под мужской дорогой свитер. Ладони обжигает обнажённое тело. Крепкое, жилистое. Не перекаченное, даже худоватое, но твёрдое настолько, что хочется прильнуть ближе, притворившись слабой и беззащитной. Тв-о-о-ою ж…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ощущение шипящего масла на раскалённой сковородке, где я — это масло. Масло, что сейчас тает и растекается бесформенной лужей. Поперёк горла встаёт ком. А, нет. Не ком. Это сердце застревает в глотке. Дышать тяжело. Говорить вообще невозможно. Во рту пересыхает. От запаха одеколона сносит крышу. Уважаемые коллеги, кажется, мне пиз***.

Видя, что я уже не способна сопротивляться, Воронцов отпускает мои запястья и медленно скользит вверх до локтя, вызывая из спячки офигевающие мурашки, а потом внезапно перекочёвывает на мой живот, без стеснения забираясь под ткань толстовки. Вздрагиваю, пытаясь оттолкнуть его, но меня снова ловят, переплетая наши пальцы. Боже, остановите это безрассудство!

Тело пронзает разрядом молнии: мягкие губы прокладывают влажную дорожку выжигающих до состояния пепла поцелуев по моей гусиной коже. Медленно и так трепетно… Толстовку задирают по самое не хочу. Снова торможу его, но вяло, скорее для галочки. И Воронцов это чувствует.

— Расслабься. Просто расслабься. Ничего не будет, пока не дашь согласие, — шепчут мне, заставляя цепенеть от новой порции поцелуев, считающих каждое моё ребро и спускающихся всё ниже, ниже и ниже…

Пока губы Глеба гуляют по животу, внизу которого всё пульсирует от возбуждения, его руки наслаждаются вседозволенностью. Одна впивается мне в бедро, обещая оставить на завтра память о себе в виде синяков, а другая играет со спортивным лифчиком. Дразняще рисует по нему узоры, забирается под резинку, касаясь груди… ласкает её. Нет, больше не могу. Вырывающийся из меня тихий стон только подтверждает, что я на пределе.

Лицо Воронцова вырастает передо мной неожиданно. Он тоже уже не отдаёт себе отчёта. Чувствую напряжение в его штанах. Вижу затуманенный взгляд потемневших глаз, жадно всматривающийся в мои губы. Слышу его сбившееся дыхание и жду самый главный поцелуй, после которого у нас не будет пути обратно…


Жду поцелуя. Хочу его. Очень хочу. Да блин, спятить можно, как сильно хочу! Но хочу не всегда означает можно и нужно…

— Глеб, уходи, — возвращает нас в реальность слабый голос. Мой голос.

— Ч-что?

Такого он не ожидал. Хах. Думал, что уже победил? Значит, всё правильно. Моя решительность крепнет. А вот его разочарованность усиливается.

— Уходи. Если я тебя правда нравлюсь, просто уходи, — прошу я уже более твёрдо.

Воронцов смотрит на меня. Вроде бы на меня, но скорее насквозь. Это длится всего ничего, однако словно целую вечность, после чего он молча поднимается на ноги и помогает следом подняться мне. Одергиваю толстовку и неуклюжей походкой подхожу к окну, распахивая створку.

— Спокойной ночи, — не смотрю на него. Таращусь куда угодно, только на него.

Слышу шорох и как мужские кроссовки мягко приземляются на землю с наружной части дома. Поспешно захлопываю за ним окно. Для надёжности ещё и рулонную штору опускаю до упора. Немного помогает. Дарит какую-никакую защиту. Вот теперь могу больше не сдерживаться и, зарывая пальцы в волосах, протяжно скулю. Я не понимаю. Я н и ч е г о н е п о н и м а ю.

Слышу за стеной топающие по ламинату шлёпающие шаги. Лера освободила ванную. Отлично, просто отлично! Освежиться сейчас как раз не помешает! Так что следующие четверть часа зависаю под прохладным душем, растирания себя мочалкой до красноты в попытке смыть мужской запах, прикосновения и воспоминания. Пытаюсь, но ничего не выходит. Слишком глубоко въелось.

Мне стыдно. Стыдно за своё поведение. За свои желания. Стыдно и страшно, что не могу держать себя в узде. Дать отпор. То, что вчера мне хватило решимости врезать ему — тупо удача, не более. Я только не могу понять почему. Не понимаю, почему так на него реагирую. И не понимаю, что к нему испытываю…

Уже точно не отвращение, которое стойко держалось на протяжении последнего года, но и о нежных чувствах говорить явно ведь не приходится. Однако когда он рядом… во мне отключается здравый смысл. Аника сказала бы, что это обычный недот***х. Чёрт его знает. Возможно она права.

Вылезаю из душа, закутываюсь в полотенце, чищу зубы и со всем своим добром в охапку возвращаюсь в комнату. Понимаю, что на мгновение замираю на пороге, боясь снова обнаружить там нежданного гостя. Зашибись. Плюс один к фобиям. Но нет. Пусто. Я одна.

Хорошо или плохо? Не знаю. Небрежно высыпаю в верхний ящик комода шампунь, зубную щётку и пасту. Всегда храню свои вещи у себя. На всякий случай. Ума у сестрицы немного, но кто её знает. Мозгов мокать щётку в унитаз может и хватить.

Торопливо переодеваюсь, то и дело поглядывая на опущенную штору, выключаю свет, ныряю под одеяло и пытаюсь уснуть. Мда. Самая бесполезная на данный момент затея. Подушки пропитались одеколоном и теперь я, кажется, схожу с ума. "Ты мне нравишься" поёт без передышки в голове бархатный голос. Скотина, заткнись уже! Заткнись, сказала!

Нравлюсь. Нравлюсь? Ну, разумеется, нравлюсь. Ровно до момента, пока не раздвину ноги. Это же очевидно. Я весь год слушала по углам коридоров и на задних партах жалобные страдашки. Эти идиотки заранее были предупреждены об условиях игры, что нисколько не мешало им после исходиться соплями и ныть. А мне даже условий никто озвучивать не собирается. И это лишь сильнее запутывает.

Нет.

Не хочу.

Я ему не верю.

Сна ни в одном глазу. С закрытыми окнами душно, терпкий запах щекочет ноздри, а непрошенные мысли не желают оставлять в покое. Ворочаюсь полчаса. Час. Час пятнадцать. На электронном подсвечивающем табло давно перевалило за полночь. Все домашние уже спят, судя по тишине, а у меня без вариантов.

Нет. Так не пойдет. В такие моменты помогает только одно — свежий воздух и занятие, способное отвлечь. Так что подрываюсь с места и наскоро одеваюсь. Поверх кофты с рукавами натягиваю утеплённое худи, а через плечо перекидываю лямку вынутого из шкафа рюкзака, в котором приветливо звякнули баллоны с краской.

Вновь чуть слышно скрипят петли. Привычно спрыгиваю с подоконника. Хз. Можно, наверное, и через входную дверь, в конце концов, я девочка уже большая, но так привычнее. Меньше знать — лучше спать. Зачем маме лишний раз переживать, что дочь где-то шляется ночами?

Тихонько пробираюсь к забору окольными путями мимо пока лысых клумб и теплицы. Туда, где он уже заметно просел от частой роли трамплина. Первым швыряю на другую сторону рюкзак, после чего перебираюсь следом и вся целиком.

— Далеко собралась? — от голоса в полумраке срываюсь на крик, который с готовностью подхватывает соседский пёс. От расположившейся неподалёку берёзы откалывается тень. Загорается фонарик на айфоне и передо мной высвечивается в мистическом отблеске лицо Глеба.

— Ты решил меня окончательно добить??? — слышу, как дрожит челюсть. Да меня всю трясёт. Официально жду первые седые корни. Теперь можно краситься на законных основаниях. — Нельзя ж так пугать!

— А нечего шляться в такое время. Тем более одной.

— Ты-то почему ещё здесь?!

Он ушёл часа полтора назад. И что, всё это время проторчал тут?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да вот… размышляю над тем, какой я лох.

Чистосердечное признание? Ну и ну.

— О, самокритика? Что-то новое для тебя, да? Как ощущения? Поделись с фанатами.

— Ты бы не язвила, — без особого восторга замечает Воронцов. — Я в миллиметре от решимости завалить тебя прямо здесь.

Оу…

— Так позвони своим курочкам. Уже давно бы спустил пар.

— Нах** они мне, если я хочу тебя?

Бляха муха цокотуха. Ну зачем, зачем он говорит такие вещи? Меня опять начинает лихорадить. Поутихшие гормоны шушукаются, готовясь отбивать по звоночку о готовности чечётку.

— Как хочется, так и перехочется, — собираю всю невозмутимость, чтобы выплюнуть ему эту фразу, разворачиваюсь и собираюсь уйти. Не получается, потому что ловят за локоть, впиваясь в кожу. Завтра буду вся в синяках. Не только на бедре.