Дома Сергей Александрович преобразился, во-первых заменил блейзер домашней курткой с атласным отложным воротником, во-вторых стал обращаться ко мне более фамильярно — его 'Аллуся' сначала вызвала во мне волну протеста, но я вовремя вспомнила зачем явилась в гости к стихотворцу, и приняла крещение с обаятельнейшей улыбкой. У поэта Сенина была шикарная квартира в историческом центре города, в доме, принадлежавшем еще советскому Союзу Писателей. В гостиной стояла антикварная мебель, и проживал невиданной красы элегантный рояль.

— С соавтором на досуге песенки пописываем, — сказал он, и назвал имя популярного композитора.

— Должно быть, платят хорошо, — сорвалось с моих губ.

Но Сенин принял эту фразу за обычное женское любопытство, вроде разведки о материальном достатке.

— Ах, это сущая ерунда, не приносит поэтического удовлетворения, и не вызывает творческого экстаза, — кокетничал он, картинно облокотясь на рояль, и проводя пальцами по лакированному боку, — так сказать, на потребу дня — бла, бла, бла, давай бабла — широкую публику ведь только это и интересует. И еще секс.

Произнося обычные вроде бы слова 'удовлетворение', 'экстаз', и 'секс', поэт Сенин устремлял на меня пылающий взор, и довольно двусмысленно оглаживал рояль. Почему я ждала чего-то подобного? Да потому что была уверена, что за вывеской тайного брачного агентства Валерии Аркадьевны процветает обычная меновая торговля: деньги — секс, а за лоском и утонченностью Сенина должен скрываться какой-то неприглядный грешок!

— Аллуся, я угощу тебя ликером, друзья привезли мне из Южной Африки, чудесный вкус!

Сергей Александрович перестал полировать рояль и, схватив мою ладонь, потянул меня в спальню. Сценарий сегодняшнего вечера стал напоминать многие другие, а ведь началось все с невинной прогулки по парку.

В спальне был полумрак, в открытое окно были видны огни соседнего корпуса. Здесь Сенин изменился снова, пропало кокетство, и лицо его стало похоже на фотографию из альбома сводни. Стихотворец задернул шторы, и стало совсем темно. Он открыл дверцу освещенного бара — хрустальные графинчики и граненые бутылки тотчас засияли, многократно отражаясь на зеркальных стенках. Я огляделась, на широкой, на вид вполне супружеской кровати лежал цветной бумажный пакет с поздравительной надписью 'С Новым Годом!. Я пожалела, что не написано с каким, но была уверена — то, что находится там, используется не первый раз. Сенин заметил мой интерес, и, разливая золотистого цвета жидкость по рюмкам, сказал:

— Я люблю игры. Совершенно невинные игры, не притронусь к тебе и пальцем, всего лишь нужно переодеться.

Я подошла к кровати, взяла пакет и вытряхнула содержимое на покрывало. Ах, ну да, где-то так и представляла себе… Короткая юбка-шотландка, запах делает ее практически всеразмерной и белые гольфы. Так вот кто вы, поэт Сенин — старый фавн, любитель молоденьких нимф…

— Я вуайер, подсматривающий… как будет угодно. Мне нужно только смотреть, я абсолютно безвреден.

Он вытащил из шкафа узел каких-то веревок и стал пристраивать непонятную конструкцию на крючки замысловатой формы, в проеме двери, соединяющей гостиную и спальню. Я наблюдала за ним, он быстро справился с узлом, и тот превратился в качели, настоящие плетеные качели.

— Сначала выпьем, — скомандовал он.

Сунул мне в руку рюмку, звякнул об ее край своей, и быстро отправил содержимое в рот.

— Давай, переодевайся, — сказал он нетерпеливо.

С одной стороны в 'невинных' играх Сенина я могла бы приобрести дополнительную информацию и даже некий опыт, но мне не нравился маниакальный блеск в его глазах. Все-таки первое впечатление верно, не зек, конечно, но отдаляет его от криминала тонкая грань, а вот сможет ли он на ней удержаться, тут я уверена не была. Да, я испугалась. Кто бы не испугался?

— Нет, — твердо сказала я. — Я не давала согласия.

Поставила рюмку на столешницу бара, и чуть не запутавшись в качелях, выскочила в гостиную. Послышался звон разбитого стекла, и у входной двери меня догнал взволнованный поэт.

— Аллуся! Что я сделал не так? Лера сказала, что ты согласна!

Ах, вот оно что, сводня подсунула меня Клинту Иствуду, забыв предупредить о его шалостях… А впрочем, я сама сказала — главное, чтоб не маньяк. А вот не маньяк ли…

— Прощайте, Сергей Александрович!


Я понуро брела по бульвару, в окнах дома бывшего советского Союза писателей один за другим загорались огни хрустальных люстр.

— Эгей, Долли, вот так встреча!

Мамочка, да ведь это мой знакомец! Каков шанс встретиться дважды в огромном городе, у дома, где ты была впервые, даже если вы почти соседи? Никакого. Я удивилась, но рада ему не была.

— С работы что ли? — распахнув дверь автомобиля, и перегородив мне путь, спросил Константин.

— Да пошел ты, — буркнула я, мое настроение располагало к раздумьям в одиночестве, а не к выслушиванию игривых шуток красавца-серцееда. Похоже, он догадался об этом и сменил тон:

— Случилось чего?

Я посмотрела на него — ну что тебе надо от меня, отстань… Его взгляд навстречу, желто-зеленый, нереальный какой-то, кошачий, любопытный.

— Давай, садись, — настаивал он, похлопывая по твидовому сиденью.

— Отстань, — снова огрызнулась я, — вот пиявка!

— Ты как с женихом разговариваешь? — сдвинул брови Константин, а в углах губ дрогнули смешливые морщинки.

— Да, какой ты жених… — ответила я, немного смягчаясь, все-таки симпатичная у него усмешка. — У тебя невест, как говорила моя прабабушка — майор запаса, до Берлина в три ряда. Выходит, ты — общественник.

— Ага, массовик-затейник, — захохотал Костя. — Поехали, я тебе мороженое куплю. Любишь мороженое?

Мне безумно захотелось мороженого, чтобы в вафельном рожке, и с клубничным джемом, а сверху крошка шоколадная…

— Поедем, чего ж не поехать, я волны морские люблю, — продекламировала я.

— Чего? — вытаращил глаза герой-любовник.

— Из песни это, — пояснила я, садясь в машину, — 'Поедем, красотка, кататься'.

— Ааа… Чудная ты, Долли, вроде простая, а как скажешь чего, — сказал он, выезжая на проспект, а я оглянулась — в заднем стекле отражались огни бульвара и дома, где старый поэт сочинял стихи о белых гольфах, аккомпанируя себе на породистом рояле.

По дороге Константин купил обещанное мороженое, и я, надкусывая холодную сливочную шапку, таяла под нежным взглядом.

— Посидим где-нибудь, а? Куда ты хочешь? — спросил он, внимательно наблюдая, как я слизывала стекающий клубничный ручеек со своих пальцев.

— В Барилоче, — брякнула я из вредности.

— Это клуб? — оживился он. — Что-то я о нем не слышал… А где находится?

— В девяноста двух километрах от Буэнос-Айреса, — не жадничая, делилась я своим выбором. — Местечко такое есть, курортное.

— Шутишь все, — вздохнул местный Казанова, — а я ведь серьезно.

— Ты спросил — я ответила, — сказала я, и добавила. — А Барилоче это моя мечта…

Константин не ожидал такой мечты у девушки, вроде меня — вместо того, чтобы грезить о нем, оказывается можно мечтать о каких-то неведомо-далеких географических объектах!

— Не оригинально, — обиженно фыркнул он, — у Остапа Бендера была такая.

— У него было Рио-де-Жанейро, балбес! — оценила я его начитанность.

Он вздохнул снова, будто смиряясь с моею строптивостью, и довольно миролюбиво спросил:

— Ну, и что там, в Барилоче? Пляжи, и все в белых штанах?

Я мечтательно закрыла глаза, представляя Барилоче — аргентинскую Швейцарию, в Патагонии — мечте всех книжных детей капитана Гранта, на берегу озера с восхитительным названием Науэль-Уапи…

— Там в горах, под солнцем, ослепительный снег, а в низинах, в лесах, свинушки, и их, представь, никто не собирает! Они никому там не нужны…

— Любишь грибы собирать? — заинтересовался Константин.

— Люблю и умею, коллеги говорят, что я могу найти грибы даже на асфальте, — похвасталась я.

— Так ты у ресторана грибы собирала? А я не понял! — и он громко рассмеялся, окончательно спугнув мои видения.

— Дурак ты, Костик, — в сердцах сказала я, — вот и сиди тут один!

Дальнейшая сцена напоминала дежа-вю, только в этот раз я не хромала, и до дома нужно было ехать на метро.

глава 2

Наша редакция находилась в новом, специально построенном здании, никакой истории у него не было, но привидение все же имелось, говорят, что ночью охранники слышат вой призрака пьяного строителя, увязшего в бетоне, и теперь сотрясающего стены мега-холдинга. Сложившийся на основе провинциальной газеты, наш издательский дом именовался теперь не иначе, как мега-холдинг, ведь его филиалы на манер спрутовых щупальцев дотянулись до самых крупных городов России — Питер, Екатеринбург, Нижний, Ростов-на-Дону, и это еще не полный список. Когда-то тощая, наша 'листовка' имела теперь восемь полос, и называлась ежедневным городским таблоидом. Забыла добавить — высокотиражным! Генеральный директор был кем-то вроде Бога — воочию его не видел никто, но все знали, что он есть. Наместником генерального на земле был главный редактор по фамилии Плавный, что рождало сонм шуток у желающих подурачиться рифмами. Муза и хранительница редакторского очага Аннушка, эфемерное создание с зубодробительным чувством юмора и полным отсутствием такта — эта гремучая смесь успешно держала оборону от наглых просителей из числа пишущей братии нашего Двора Чудес. Предводителем оголтелой, информационно-развращенной толпы журналистов, эрзац-редакторов (что-то вроде 'не совсем'), обозревателей (конечно же 'оборзевателей'), и в корень обнаглевших дизайнеров был Михалыч — наш шеф-редактор. Надо сказать, что он обладал необычайными организаторскими способностями, я просто не знаю второго такого человека, который смог бы держать в кулаке эту свору. Некоторые в сердцах сравнивали его со 'Сталиным', но как прозвище оно не прижилось, а прилипло ласковое 'Михалыч'.