Паскаль Брюкнер - Парадокс любви

Тем более что кибернавтам легко друг друга уничтожить, стоит лишь нажать кнопку; попросту кликнув: мне по вкусу другой, я располагаю им, когда хочу. На страницах сайтов Meetic, Match.com, Netclub конструируют себя как идеального партнера, устраняют все шероховатости, преподносят себя в наиболее выгодном свете. Пространство меню: мы выбираем среди предлагаемых на рынке кандидатов, но вместе с тем торгуем собой. Те же, кто вопиет о нарушении тайны частной жизни, в своих блогах выставляют себя на обозрение, предстают в смелых позах: стремление к признанию сильнее, чем забота об осторожности. Отсюда в Интернете пикантные квипрокво в традициях либертинского романа, когда жена выслеживает мужа и назначает ему свидание, выдавая себя за таинственную незнакомку. Информационный поиск не отменяет встречу, ее готовят, откладывая до счастливого момента. Стоит людям вступить в контакт, как они оказываются во власти тех же неумолимых законов (если только фильтр экрана не возводит в закон контактофобию). Философ науки Доминик Лекур придумал удачный неологизм «кибер-сибирь», говоря о фанатах Web, которые, стремясь сбежать от современников, попадаются в гигантские сети всемирного киберпространства.

Итак, застенчивые люди вынашивают две противоречивые мечты: грезят о непосредственном согласии тел или о мгновенном слиянии душ. Мечта о страсти без остракизма, о плотском наслаждении без рассуждения: коммунизм желаний, когда никто не изгнан с пира плоти, воплощают своеобразный гомосексуалистский кадреж, back-rooms, клубы обмена партнерами. Нечто противоположное — мечта о прозрачности сердец, о духовной близости, которой чужда лишняя болтовня: это путь к единению с избранником без галантных ритуалов. Ни одна из двух методик не может претендовать на решение проблемы: течению товарообмена препятствует плотность населения. Всегда найдутся мужчины и женщины, которые останутся для нас недоступными во всех смыслах слова. Как тут не вздыхать о надежном прибежище семейного очага, где не требуется ничего доказывать, где мы в принципе избавлены от бесконечной оценки. Однако и самая рутинная супружеская жизнь нуждается в движении; по Ренану, брак, подобно нации, — это каждодневный плебисцит. Никто не освобожден от обязанности нравиться, даже через двадцать лет после свадьбы. Обольщения слишком много не бывает.

В силу какого-то странного поворота почти через полвека после Мая 68-го на понятие согласия пала тень подозрения. Отныне многие усматривают в нем признаки подневольности и выступают против манипулирования, присущего вообще всем любовным инсценировкам[19]. Тайно возвращается старый культурный пессимизм, объявляя человека существом слишком незрелым и потому не заслуживающим свободы. Между тем глагол «соглашаться» имеет два смысла: допускать и хотеть. Сказать «я не возражаю» или «я этого очень хочу» — не одно и то же. В одном случае мы признаём терпимым фактическое положение дел, в другом — выражаем интенсивное желание. Можно смириться с плохо оплачиваемой работой за неимением лучшего: есть-то нужно. Скажем ли мы, тем не менее, что рабочие или служащие не согласны со своим положением? Согласны, но с оговорками и с надеждой когда-нибудь его улучшить: их «да» — это «пожалуй, да», которое не предвещает вероятность разочарования или последующий отказ. Ставить под сомнение любую форму одобрения значит изображать человека вечным пленником, принужденным к подчинению.

Понятно, что является предметом этого спора: двойственная концепция свободы как суверенитета или как «понимания необходимости» (Спиноза). С одной стороны, мы никогда не свободны, потому что не всесильны, и даже глубоко личные решения принимаем под чьим-то влиянием. Видимо, человеческие отношения — это замаскированные формы насилия. Можно, напротив, подчеркнуть, что, соглашаясь, мы всегда не до конца уверены в собственном желании: мы хотим и не решаемся — эти колебания похожи на игру светотени, и наша воля должна вступать в сделку с превратностями судьбы, чтобы вернее их обойти. Абсолютная независимость или полное подчинение — ни одно из этих двух понятий не исчерпывает описания человеческого удела, то есть данной каждому возможности вырваться из-под власти закона, социального происхождения, характера. И тем более — совершать ошибки и исправлять их.

Если в человеческом общении все сводится к соотношению сил, то нет ничего, кроме принуждения, и мы живем в вечном аду. Однако такого типа критика не свободна от внутреннего противоречия: все люди якобы закованы в цепи, за исключением небольшого числа тех, кто ясно всё видят и разоблачают этот маскарад. Как им удалось избежать всеобщей психологической обработки? Можно заподозрить в таком проявлении трезвости сознания предел высокомерия: патернализм того, кто объявляет некоторых своих современников рабами, одновременно уподобляя их малолетним детям, соединяется с ослеплением разоблачителя, сомневающегося во всем, кроме своего недоверия. Он думает, будто проник в сокровенные тайники человеческого сердца, а на самом деле переложил на музыку собственную наивность.

Некоторые феминистические движения, особенно в Северной Америке, уже около сорока лет пытаются квалифицировать соблазнение как преступление или по крайней мере как-то его ограничить. В учреждении, на предприятии, в университете предписывают дресс-код (женщинам не рекомендуется носить прозрачную и облегающую одежду), спич-код (всякий комплимент, пристальный взгляд, нескромное высказывание рассматриваются как начало домогательства), что вносит определенную напряженность в отношения между полами. Отсюда известное клише американских фильмов: скороварка на грани взрыва. Мужчина и женщина, работающие бок о бок, осознают, что между ними возникло взаимное притяжение. Они усиленно напускают на себя холодность и даже обмениваются оскорблениями, как вдруг случайное прикосновение толкает их к роковому шагу: они с жадностью набрасываются друг на друга и, тяжело дыша, пускаются в бешеный галоп, после чего снова одеваются. Подавленное желание возвращается — и вот вам сексуальность, похожая на приступ эпилепсии[20]. Повторение одной и той же сцены, варьируемой на все лады, становится смешным и заставляет с сожалением вспоминать старые фильмы, где соблазну уступали элегантно. Подтекст этих сюжетных пружин: сексуальность — неодолимое побуждение, которое необходимо удовлетворить и больше об этом не думать. Когда француз говорит: «Займемся любовью», англичанин в сериалах и кинофильмах предлагает: «Let us have sex». Разница не только семантическая, она отражает два взгляда на мир: здесь речь идет о насущной животной потребности, подобной голоду и жажде, там имеется в виду сложный акт, лежащий в основе целой эротики: любовь — наше действие, которое нас формирует, скорее изощренная конструкция, чем органический выброс. С одной стороны — скотство, с другой — церемония.

В англосаксонских университетах каждая беседа со студентом (студенткой) должна либо записываться на магнитофон, либо происходить при открытых дверях. Приближение, если в нем угадывается малейшая двусмысленность, может стать поводом для жалобы. Всякая связь между преподавателем и студенткой, даже совершеннолетней и выразившей свое согласие, приводит к увольнению преподавателя[21]. Предприятия присваивают себе право вмешиваться в частные разговоры людей, если употребленные слова сочтены скабрезными или унижающими достоинство, способными вызвать враждебность окружающих! Организуют специальные семинары, предлагают заключать «любовные контракты» служащим, желающим начать совместную жизнь, которые обязуются в случае разрыва не предъявлять претензий компании. Напомним, что в начале 1990-х годов один из университетов в штате Огайо безуспешно распространял хартию, регламентирующую интимную близость между студентами: от них требовалось заранее перечислить в письменной форме все этапы, вплоть до мельчайших подробностей (коснуться груди, снять кофточку и т. п.) и зарегистрировать эту программу в присутствии ответственного лица. Во Франции, где сексуальное домогательство на работе, злоупотребление служебным положением признано правонарушением, кое-кто хотел бы распространить эти принципы на человеческие отношения в целом и добиться наказания за квипрокво, намек, инсинуацию. Но пока что страна противостоит атмосфере морального маккартизма.

Несомненно, что проявления грубости по отношению к женщинам усиливаются с расширением их независимости: более того, мы рискуем стать очевидцами небывалого взрыва насилия в наказание женщинам за то, что они подняли голову. Озлобленность против них со стороны некоторых мужчин сродни яростной реакции рабовладельца на отмену рабства. Ненависть к свободным женщинам растет по мере возрастания их свободы. Было бы нелепо из-за этого запрещать соблазнение: на наше счастье и по воле самих женщин оно не сдает позиций. В большом процессе борьбы за равноправие оно также играет свою роль: оно должно прийти на смену убежденности в праве на власть, ведь согласия другого в этом случае добиваются путем ухаживаний, а не силой. Одна из моих студенток в Школе политических наук, хорошенькая девушка из Квебека, по происхождению японка, откровенно признавалась нам, что ее разочаровали североамериканские мужчины, чьи порывы парализует забота о сексуальной корректности. Она специально проводила каникулы в Италии, где юноши открыто ее добивались; ей хватало уверенности в себе, чтобы отделаться от надоедливых кавалеров. В то время как в Соединенных Штатах сосуществование полов, кажется, постоянно чревато взрывом, Европу спасает от этой беды старинная культура галантности. Этот этикет, возможно, унаследованный от «эротики трубадуров» (Рене Нелли), в которой рыцаря с его дамой связывал ритуал преданности и повиновения, служит внедрению аристократических манер в среду демократической уравниловки. Это не только пропедевтика ухаживания, но и способ преобразить грубое желание во внимание и деликатность, цивилизовать его, очистить от непристойности. Куртуазная культура воспитывает качества, объединяющие оба пола: умение вести беседу, общительность, остроумие, которые придают глубину и живость разговору. (По словам Монтескьё, французский ум — это искусство говорить серьезно о предметах фривольных и легкомысленно о серьезных.) Она дарит удовольствие нравиться, играть с другим, морочить ему голову при полном одобрении с его стороны, если только он сам не водит вас за нос. Даже если мы торопим события, требуется соблюдать правила учтивости, например, переход на «ты» во многих языках остается обязательной вехой. Неоднозначен статус комплимента: в XVIII веке обесцененный как притворство льстеца, в 1960-е годы у некоторых радикальных активисток он вызывал недоверие, однако удачно сформулированный комплимент можно принять как знак внимания, укрепляющий наше самоуважение. Лучшие комплименты — самые бескорыстные: мы слышим их от незнакомых людей или от лиц того же пола. Срывание масок, неприятие светотени, требование немедленного разоблачения сердец и тел — все это убивает плодотворные испытания, необходимые зарождающейся любви для дальнейшего развития. Всякого рода уловки и ухищрения куда полезнее для чувства, нежели скучная ясность.