Вот почему самым привлекательным состоянием тела представляется округлость, нечто промежуточное между излишней полнотой и худобой, — пышное цветение плоти, сочной, щедрой и бескорыстной, разбрасывающей побеги во всех направлениях. Если грузность убивает формы, скрадывает признаки пола, то округлость их подчеркивает и приукрашивает. Бархатистая щечка — напоминание о детстве, выпуклость живота, овал полного бедра, хорошо обрисованные сферы ягодиц призывают ласку, прикосновение. В гармоничном распределении объемов и масс сочетаются грация и щедрость: в работах американского рисовальщика Роберта Крамба мы видим вкус к мощным женщинам, плотным студенткам с крепкими икрами. Истинная красота не в соответствии канонам, а в головокружительном разнообразии физиономий. Желание стремится к избытку, к пухлости, его особенно влечет причудливость некоторых органов, пленяющих необычными размерами: феноменальный круп, гигантская грудь, непропорционально большие гениталии. Тело обретает сказочные масштабы. Оно выходит за пределы норм, впечатляя огромностью и мягкостью или раздутыми накачанными мышцами (бодибилдинг, демонстрируя выступающие сухожилия, воскрешает классическую картинку экорше: гипермускулистый атлет — существо без кожи, подобное вывернутой наизнанку перчатке). Или еще — удар током — тело транссексуала: мачо с вульвой, женщина с фаллосом, гераклы с объемистой грудью. Где мы видим тела? Не в журналах, не на модных дефиле, а на улице, на пляже. Лето — лучший сезон, когда доступны взору сокровища, прикрытые легкой тканью юбок и маек. Нас покоряют эти ослепительные протуберанцы, эти безделушки во вкусе барокко, не поддающиеся критериям красоты и безобразия, правильности и неправильности.


Изобилие любви не помеха.

Эпилог

Не стыдитесь!

Сторонники либерализации желания и защитники добрых нравов одержимы одной идеей: они несут нам исцеление. От чувства запретного или от общества гедонизма. Но наши страсти не признают ни веру прогрессистов, ни проповедь ретроградов, они глухи к увещеваниям и бичеваниям, им все равно, насколько они нравственны и согласуются ли они с ходом Истории. Мы не станем пересматривать завоеваний феминизма, но нам никуда не деться и от старой драматургии любви с первого взгляда, брака, верности. Любовь не больна; с ее безднами и блеском, она целиком и полностью, в любой момент такова, какой и должна быть. Она остается той частью бытия, которая нам неподвластна, не поддается никакой вербовке, противится всем идеологиям. Ее не уберечь от ран и боли, не оградить от практики исключений: она нечиста — смесь золота и грязи, двусмысленное волшебство. Устраните двусмысленность — пропадет и волшебство. Нужно сохранять лучшее, что в ней есть, — ее витальность, способность завязывать отношения, дионисийское принятие жизни, чудесной и вместе с тем мучительной. Находить в бесконечной неразрешимости ее бед очарование возможного решения. Мудрость любви, святость сердца, трансцендентность интимной сферы — велико искушение включить это чувство, как в XVIII веке, в круг Разума, Смысла или Этики. Но совсем не требуется венчать любовь такими лаврами: она прекрасно существует сама по себе. Есть прогресс в положении мужчин и женщин, есть возможность совершенствования личности, но в любви прогресса нет. Она всегда будет относиться к категории сюрпризов. Это хорошая новость начавшегося века.

На закате жизни мы задумываемся о том, что иногда поступали плохо. Мы не нашли верных слов для друга, когда он в них нуждался, для ребенка, которого нам доверили, мы бросали людей в беде, ранили тех, кто был нам дорог. Мы были то малодушны, то мелочны, но порой мы были и благородны, и великодушны. Таково богатство сердца: при всем нашем ничтожестве оно способно сделать нас лучше, поднять над самими собой. Нужно повторять всем, кого терзает страх разочарования, боязнь насмешек: не стыдитесь своих противоречий, не стыдитесь быть тем, кто вы есть, наивным, сентиментальным, верным или ветреным. Не дайте себя запугать! К радости идут разными дорогами.

Мы любим так, как умеют любить люди, то есть несовершенно.