Пенелопа Дуглас - Панк 57

Я отдаю свой баллончик Мише, а сама достаю из сумочки ключи.

– У тебя есть ключи? – удивленно спрашивает Джей Ди. – Поверить не могу, что они до сих пор не додумались допросить тебя.

Да, у меня есть ключи. Часто бывает, что я остаюсь в бассейне последней, и это моя обязанность: мне поручено запирать ту дверь.

– Я Райен Треверроу, – смеюсь. – И я такая дура, что клеток моего мозга не хватает даже на то, чтобы дышать нормально.

Ребята тихонько хихикают. Я открываю дверь, и мы все забегаем внутрь.

– А почему ты думаешь, что никто не увидит граффити завтра и не сотрет краску до понедельника? – спрашивает Миша.

Сейчас вечер субботы, так что это вполне возможно.

Но…

– Крыша протекает, и завтра ее будут ремонтировать, – объясняю. – Учителей попросили для их же безопасности не находиться в здании. – Смотрю на ребят. – Вы знаете, что делать?

– Ага.

– Конечно.

– Я готов.

Хорошо.

– Тогда вперед.

Утром в понедельник мы с Мишей входим в школу и понимаем, что вокруг бушует шторм.

В глубине души я понимаю, что не надо было этого делать. В конце концов, есть множество других способов решить свои проблемы, более эффективных.

Но Миша правильно сказал: мы все ужасные. Разве не так? Только кто-то это скрывает, а кто-то – нет.

Думаю, мне просто надоело, что Трей прячет свое истинное лицо.

Что все позволяют ему безнаказанно это делать.

Я совершила кое-что очень, очень плохое.

– О боже, – бормочет парень рядом со мной, читая одну из надписей, что я оставила в субботу.

– Эй, ты это видела? – спрашивает девочка у подруги, глядя на противоположную стену.

Я смотрю в конец коридора и вижу несколько посланий, вокруг которых столпились зеваки.

Трей, Трей и еще раз Трей.

Мы прогуливаемся по школе мимо цитат, которые все вчетвером написали в субботу на стенах, шкафчиках и полу, сворачиваем в холл и видим еще несколько.

Хотя не все они принадлежат Трею. Встречаются и слова Лайлы, Кейтлин, парочки друзей Трея и даже мои.

Потому что нет ничего проще, чем попросить прощения. А искупить вину можно позором.

В один прекрасный вечер я подкараулю тебя на парковке после плавания, заставлю раздвинуть длинные ножки и оттрахаю прямо на земле. Как тебе такое, детка?

– Трей Берроуз

– Это отвратительно, – говорит девушка помладше и морщится.

Другая девушка достает карандаш и дописывает что-то под надписью «Они все этого хотят».

«Нет, не хотим», – пишет она.

Во всех коридорах суматоха. Мы старались писать на стенах двух главных проходов: по ним идут все, когда приходят в школу.

Почти никто не остается равнодушным. Многие девушки злятся и с отвращением смотрят на надписи. Парни удивлены.

– Всем ученикам разойтись по кабинетам, – раздается из динамиков голос завуча. – Всем ученикам разойтись по кабинетам.

Тен останавливает нас в коридоре, взволнованный, но радостный.

– Кажется, мы попали в десятку.

– Да. – Я смущенно улыбаюсь ему. Ребята массово дописывают свои комментарии под нашими граффити. – Ты только посмотри на них.

Стоит одному высказаться, как остальные решают, что они тоже имеют на это право.

Вздохнув, я поворачиваюсь к Мише.

– Уходи. Тебя не должны видеть здесь. Если она заметит, то свалит все на тебя.

После того как он нахамил Берроуз с неделю назад, он ни разу не появлялся в школе, но, видимо, распереживался, как все пройдет сегодня, и решил прийти.

Он качает головой.

– Мне плевать.

– Полиция уже приехала, – говорит нам Тен.

– Полиция? – шепчу я. – Я не думала, что мы сделали что-то настолько ужасное.

– Нет, они здесь не из-за вандализма. Это по душу Трея. Несколько девушек уже пишут на него заявления. Послания дошли до адресатов.

– Тогда тебе действительно лучше уйти, – говорю я Мише.

Но тут к нам подходит директор Берроуз, и мое сердце пропускает удар.

– Мистер Лоран? Пройдемте со мной.

Он на секунду задерживает на ней взгляд.

А я подскакиваю.

– Почему?

– Думаю, он знает, почему.

Миша на мгновение замирает, и я думаю, что он опять устроит перепалку, как в прошлый раз, но он этого не делает, а идет за ней.

– Нет, нет, нет… – пытаюсь вмешаться я. – Он ничего не сделал.

– Все нормально, – шепотом успокаивает он меня.

Но Берроуз смотрит на меня и вмешивается.

– Если не считать уборщиков, то вы в пятницу вечером уходили из школы последней, – говорит она мне. – В этом нет ничего необычного, потому что вы ведете занятия по плаванию, но я вспомнила, что у вас есть ключ. А потом сообразила, в чьей компании видела вас в последний раз. – Она переводит глаза на Мишу. – Вы брали ее ключ?

– Нет! – отвечаю за него я.

– Да, – говорит он.

О боже.

– Все нормально, – повторяет он. – Со мной все будет хорошо.

Директриса уводит Мишу, а я опускаю руки, ощущая полное бессилие. Почему он не ушел, как в прошлый раз?

Он не должен защищать меня, и он знает, что я не позволила бы ему взять вину на себя.

Что он делает?

– Присядьте.

Я предпочел бы постоять, но, думаю, ничего страшного. Я сажусь на стул перед ее столом.

– После драки и того, как вы вели себя в последние недели, я звонила по телефонам, указанным в вашем личном деле, – говорит она, закрывая дверь кабинета. – Ни один из них не работает. Или это несуществующие номера? Не хотите объяснить мне, что происходит?

Она садится за аккуратный маленький стол. Я пристально смотрю на нее. Расстегивая пиджак, она придвигается к столу и открывает личное дело. Несомненно, мое. Папка практически пустая.

Я продолжаю сидеть молча.

– Если у вас возникли разногласия с Треем, вам нужно было подойти ко мне, – заявляет она, – а не врываться в школу и писать ужасающие обвинения на стенах.

Обвинения? Фотографии, которые она нашла у себя в спальне, показались ей недостаточно убедительными?

– Где он? – спрашиваю я.

Она выпрямляет спину.

– Я перевела приемного сына на домашнее обучение, пока весь этот хаос не уляжется.

Я хочу улыбнуться, но сдерживаюсь. Просто смотрю на нее. Учитывая количество грустных школьниц, ждущих за дверью кабинета, полагаю, уляжется все не так уж быстро.

– Где твои родители? – спрашивает она.

– Отец живет в Тандер-Бей.

– А мать?

– Она нас бросила.

Она вздыхает и кладет руки на стол. Понимает, что так ничего не добьется.

Она протягивает руку, берет телефонную трубку и подносит к уху.

– Дай мне телефон отца.

Я сжимаю пальцы, но не выдаю себя. Пожалуйста.

– 742-555-3644.

– Как его зовут? – она набирает номер. – Назови его настоящее имя.

Я слышу, что идут гудки, сердце сжимается, но я держусь.

– Мэтью, – спокойно отвечаю я. – Мэтью Лейр Грейсон.

Она вдруг замирает и резко поднимает на меня глаза. Потом начинает дышать чаще и выглядит так, будто увидела привидение.

Она помнит его имя. Это уже что-то.

На другом конце провода раздается папин голос.

– Алло.

Она опускает глаза, глотает ком в горле – я это вижу – и нервно моргает.

– Мэтью?

– Джиллиан?

Она бросает трубку, будто та вдруг стала раскаленной, и прикрывает рот рукой. Очень хочется улыбнуться, просто чтобы поиздеваться еще сильнее.

Она поднимает голову, смотрит мне прямо в глаза и выглядит так, словно боится меня.

– Миша?

Ага.

Еще лучше. Она помнит и мое имя. Два очка мамочке.

Теперь она все знает. Мой приезд в этот город, поступление в эту школу и то, что я сижу у нее в кабинете, не имеет никакого отношения к Трею. Только к ней.

– Чего ты хочешь? – спрашивает она. Это звучит как обвинение.

Я смеюсь про себя.

– Чего я хочу? – Я опускаю глаза и шепчу себе под нос: – Чего я хочу?

Я задираю подбородок и по-птичьи наклоняю голову, сидя прямо напротив нее и призывая ее к ответу.

– Думаю, я хотел маму. Хотел семью, хотел, чтобы ты увидела, как я играю на гитаре, – говорю я ей. – Хотел, чтобы ты встречала меня с улыбкой рождественским утром, чтобы скучала по мне, чтобы обнимала сестру, когда ей было грустно, одиноко или страшно. – Она просто молча сидит передо мной, но ее глаза блестят от слез. – Я хотел, чтобы мы тебе нравились. Хотел, чтобы ты сказала папе, что он хороший человек, что заслуживает лучшей, чем ты, и что ему пора перестать ждать тебя. Хотел, чтобы ты сказала нам, что пора перестать ждать.

Я сжимаю зубы и собираю волю в кулак. Дело не во мне. Я давно перестал чувствовать боль и задавать себе вопросы, ответы на которые заведомо меня расстроят.

– Я хотел увидеть тебя, – продолжаю я. – Хотел понять, какая ты. Хотел узнать, ради кого моя сестра умерла от сердечного приступа в семнадцать лет, потому что принимала наркотики. Она делала это, чтобы не спать, чтобы учиться, чтобы быть идеальной дочерью и лучшей спортсменкой. И все это – в надежде на то, что ты вернешься и будешь гордиться ею!