Лариса Шкатула - Пани колдунья

В конце концов, не сплином же питерским их удивлять?

Но, как бы то ни было, у князя подрастала дочь.

Она уже вступила в возраст, когда могла считаться девицей на выданье, и Щербина подумал о том, что князь не может оставаться безразличным к судьбе дочери, а значит, будет и на улице поручика праздник.

По его сведениям, это было единственное существо на свете, которое Астахов любил больше собственной жизни. А значит, именно в этом он и был уязвим.

Если бы наш мститель знал то, что с некоторых пор составляло семейную тайну Астаховых, он бы мог немало повеселиться на счет князя…

Со времени происшествия, жертвой которого стал английский баронет, прошло три года.

Жизнь семьи Астаховых вроде наладилась. Князь Николай Николаевич более не блажил, а если и случалась у него тоска, корни которой знал только он сам, то он запирался на своей половине и не допускал к себе ни дочь, ни прислугу. Одному Гектору дозволялось подходить к его апартаментам и оставлять у двери поднос с едой.

Бывали, правда, моменты, когда старый князь, как его называла прислуга, — хотя Николаю Николаевичу едва исполнилось сорок четыре года, — ругался с молодой княжной за закрытыми дверями. Слуги, пытавшиеся ссору подслушать, чтобы определить ее причину, ничего не понимали из диалогов такого характера:

— Ей плохо, она хочет вернуться. Почему ты так жесток?

— Жесток? Вон как ты это понимаешь. Ударят тебя, значит, по одной щеке — подставь другую? Разве я не отказался от жизни ради нее, не запер себя в четырех стенах, не сделал себя посмешищем в глазах света?

— Скажи еще, она во всех твоих чудачествах виновата.

— И скажу! Чудачества мои, как ты заметила, все больше от тоски происходят…

— От тоски по ней?

— От тоски по мне самому… Я не жесток, я справедлив.

— Но твои любимые французы не говорят разве:

«Если женщина виновата, попроси у нее прощения»?

— Говорят. Они много чего говорят. У них, ежели хочешь знать, совсем другие нравы… А Россия сильна именно моралью.

— Но прежде ты вовсе не увлекался моралью. Папенька, ты же всегда смеялся над ханжами.

— Благо, не принято родителям держать ответ перед детьми… Я позабыл, что было прежде. В чем ты можешь упрекнуть меня? По-твоему, я плохой отец?

— Ежели не считать твоего появления на Сенатской площади…

— Ты злопамятна, голубушка! С того дня три года прошло!.. Однако тогда я повеселился. Кто еще может похвастать таким? Сколько было зрителей, и никто не понял, откуда на мне вечерний костюм появился, а потом — куда я исчез…

— Я-то думала, ты о своей шутке жалеешь, а ты, значит, гордишься.

— Согласись, ангел мой, никто из петербуржцев не сумеет мне противостоять в подобной мистерии.

Могу спорить, даже фокусники в цирке дорого бы дали, чтобы узнать мой секрет! Кто еще сможет рассказывать потомкам, как одурачил чуть ли не сотню человек!.. А ее не жалей, она сама выбрала свою долю…

В конце концов слуги решили, что господа спорят о тетке Софи, с которой князь до сих пор не помирился.

Если за отца Лиза теперь не переживала, то в ее личной жизни нет-нет да и происходили пренеприятнейшие события.

Самым большим ударом для княжны стала потеря любимой подруги. Иными словами, ее Аня, Аннушка, Анна Гончарова, по мужу Галицкая, отказала ей от дома.

Никто не объяснил Лизе внезапного охлаждения Аннушки. Просто в один из дней ей, прибывшей к Галицким с визитом, передали, что госпожа графиня просит княжну больше ее не беспокоить. Никогда.

При этом сама Аннушка к ней не вышла.

Для Лизы это было таким ударом, что она не скоро смогла от него оправиться. Даже на свой восемнадцатый день рождения она не стала устраивать большого торжества. И объявления не сделала. Однако с утра гостиная Астаховых все равно оказалась завалена цветами, и это говорило о том, что среди столичной молодежи есть такие, кто не обращал внимания на сплетни и кривотолки, коими полнился Петербург.

Будто сговорившись, ее немногочисленные приятельницы, те, кого, в отличие от Аннушки, она далеко не всегда хотела видеть, приносили ей вести не из приятных. То здесь, то там на балах и вечеринках заходили разговоры об их семье, и кто-нибудь непременно вспоминал очередной гаденький слушок про Астаховых…

Правда, как ни странно, теперь Лиза стала получать еще больше приглашений на балы и вечера, где ее, однако, чуть ли не с пристрастием расспрашивали, можно ли с помощью магии приворожить кого-нибудь и можно ли напустить порчу, сжить со свету…

Причем интересующийся обычно клялся и божился, что это вовсе не для него, а для какого-нибудь несчастного или обиженного…

Иными словами, в лице Лизы и ее отца ленивый и скучающий бомонд видел людей, которые могут развеять скуку, поскольку сами окружены тайной.

В конце концов, даже монархи держали при дворе астрологов, карликов и всевозможных уродцев, только чтобы те не давали им скучать…

Лиза сначала думала, что пройдет время и все забудут о выходках отца. Но молва не унималась. Княжна не могла понять, что это означает.

А означало это, что уже было сошедший со сцены, разобиженный на Астаховых поручик появился на ней опять, чтобы продолжать делать пакости и самому князю, и его дочери, потому что теперь имел некую моральную поддержку.

Это он в приватной беседе, как военный военному, рассказал Галицкому, с каким страшным семейством знается молодая жена Галицкого, тем более что тогда Анна была на сносях. А ну как ребенок родится о двух головах или шестипалый, мало ли?

Щербина даже не ожидал, что семена попадут на такую ухоженную почву! Галицкий давно искал повода отвратить от жены Елизавету, дружба с которой никогда ему не нравилась. И даже раздражала. Таким образом бывший драгун оказался для него подарком небес.

Значит, слухи, которые ходят по Петербургу об этой семейке, не на пустом месте выросли? Князюшка в самом деле занимается черной магией? Наверняка и дочка приложила к тому свою аристократическую ручку А если она служит сатане, то так ли уж добродетельна? Вдруг и это лишь показное? Тогда странно, что она никогда не дарила своим вниманием Галицкого, который считал себя красавцем-мужчиной.

Словом, молодой графине пришлось выбирать между мужем и лучшей подругой. Она поплакала, поплакала, да куда денешься. С мужем в церкви венчаны, да и ребенок не сегодня-завтра родится…

Все же недаром говорят: на всяк товар есть свой купец. Старался Щербина, старался, а количество женихов в гостиной Астаховых не уменьшалось.

Князь — колдун? Вот и повод: женившись на дочери, отказать ему от дома. Пусть сидит в своем особняке, как медведь в берлоге, и колдует себе на здоровье!.

За те триста тысяч рублей, что дают за княжной в приданое, можно и дом отдельный отстроить, и еще на много чего другого останется…

Все бы, может, обошлось, да чудить начала сама княжна…

Оставшись без подруги, Лиза некоторое время тосковала, но потом подумала, что у них в роду это фамильное — пускаться от безделья на всякие глупости. Потому она решила заняться делом и однажды отыскала книги брата по медицине, чтобы потихоньку их изучать, помня, как Николка целыми днями зубрил латинские названия различных частей тела.

Может, латынь Лизе и не была нужна, но на всякий случай некоторое время она брала уроки у одного студента-медика, который заодно и объяснил ей кое-что из анатомии.

К сожалению, уроки были прерваны. Студент увлекся своей ученицей не на шутку, княжна же не питала к нему никаких нежных чувств. Настойчивое обожание медика в конце концов Лизу утомило, и с учебой пришлось проститься.

Стремлению дочери к сугубо мужскому образованию — известно ведь, освоить медицину женщине не дано! — князь тем не менее не препятствовал. Даже посмеивался: мол, не пойдет ли его красавица-дочка по стопам брата, от которого уже четыре года не было никаких известий.

— Николай все моровые болезни изучал: чуму, холеру…

Чувствовалось, что отец не только пенял сыну на своеволие, — не послушался, на государевой службе быть не захотел! — но и пытался понять, что Николая интересует? Решил избавить землю от эпидемий?

Утопист! Надо было отдать его в монастырь. Мог бы тогда хоть изредка поехать поглядеть на него…

— А ты навроде бабки-знахарки станешь. Будешь пиявки ставить, клистиры, заговоры-наговоры вкупе с молитвой читать.

— Отчего не почитать молитву, ежели она поможет, — спокойно отвечала Лиза, но пока вовсе не чувствовала в себе достаточно знаний и умений, чтобы всерьез говорить о медицине.

А потянуло ее к этой науке после того, как Лиза перенесла жесточайшую инфлюэнцу[5].

Никогда прежде она не видела отца таким испуганным. В первую же ночь, когда она металась в жару, он сам, оказывается, поехал за врачом. Слугам доверил лишь заложить лошадей, сам же ими и правил, считая, что кучер не сможет так быстро доехать.

Он вытащил врача из постели, не давал ему толком одеться. Путался под ногами и жалобно причитал:

— Быстрее, голубчик, миленький, быстрее, дочь умирает!

Пока наконец рассерженный доктор силком не усадил его в кресло и не налил рюмку водки со словами:

— Возьмите себя в руки, князь! Я буду готов через три минуты…

А потом Лиза слышала, будто через вату — или это ей показалось? — как доктор говорил:

— Все в руках божьих!

Девушка ненадолго приходила в себя, потом опять проваливалась в забытье и каждый раз в минуты просветления видела у кровати бодрствующего отца.

Но по-настоящему хорошо она почувствовала себя лишь тогда, когда князь положил ладонь на ее лоб и стал что-то шептать. Чувство неземного блаженства охватило Лизу.

В один момент будто лопнул обруч, который жестко сковывал ее голову; девушке показалось, что именно он не давал болезни выйти наружу.

Наверное, это блаженство отразилось на ее лице, потому что отец отдернул руку, но Лиза прошептала: