Так я лежал и думал, и мысли мои, переплетаясь и путаясь, все текли и текли в одном направлении, а за окном все рыдал и рыдал дождь, оплакивая и тех, кто уже ушел в вечную тьму, и тех, кто еще дышал, говорил, верил всех, всех, всех.

Потом дождь закончился, и с ним закончились мои переживания. Никакого логического основания такая перемена настроения не имела: не считать же всерьез, что я прогнал привидение и оно больше не явится! - но я успокоился и, что называется, отошел от темы. Возможно, отчасти этому способствовало ничтожное обстоятельство: бреясь утром, я порезался, и глубоко. Пустячная травма неожиданно раздражила и задела меня. Я вообще-то аккуратно бреюсь, и руки до сих пор не дрожали. Ну все это к черту. Надоело.

Охотно допускаю, что это надоело не только мне, но и читателю, и даже еще больше, чем мне, потому что мне как раз скучать не приходилось, и потому упомяну кратко только о двух обстоятельствах, имеющих самое непосредственное отношение к этой истории.

На следующий день в большой люстре в гостиной перегорела лампочка. Роман как-то распространялся, как трудно им менять лампочки из-за большой высоты потолков. Желая оставить квартиру в том виде, каком принял, я полез на антресоли в туалете за лампочкой. Там был склад всякой всячины, и лампочки тоже должны были входить в ее число.

И вдруг я чуть не свалился с лестницы. Я увидел его!

В глубине антресолей, за старым утюгом и целой упаковкой стеариновых свечей "на всякий случай", стоял небольшой чемодан. Старый, желтый, из крупнопористой, свиной кожи.

Предмет этот, ничтожный сам по себе, произвел на меня более чем сильное впечатление. Как не крути, все прежнее было субъективные ощущения, но чемодан - это уже из области материального мира, это неоспоримо. Я осторожно достал чемодан, оказавшийся совершенно пустым, и тщательно осмотрел его. Кожа его сильно потерлась во многих местах; замочки поржавели, но худые впалые бока еще хранили остатки каких-то наклеек - тень давно содранных бумажек, где не разобрать ничего, ни даты, ни места. В отличие от платьев и туфель, форма чемоданов остается неизменной многие десятилетия, и определить, когда именно был сделан этот, я не смог. Никаких ярлыков, этикеток, логотипов, указывающих на производителя, на чемодане не было. Судя по состоянию, чемодан прожил долгую и насыщенную жизнь, но помнил ли он вторую мировую войну и белокурую пани Эльжбету?

Конечно, это могло быть совпадением, случайным совпадением, и, разумеется, после приезда Романа все разъяснилось: как оказалось, это был чемодан его тестя. Действительно старый, довоенный, но принадлежавший сперва деду, потом отцу его жены и хранимый как семейная реликвия.

О чемодане я спросил легко, между прочим, и также легко, мгновенно получил ответ, простой, искренний и дышащий простодушием. Так что вы с полным основанием можете считать меня параноиком, но я отчего-то усомнился в его правдивости, и по сей день уверен, что этот чемодан перешел к Роману вместе с квартирой и не был выброшен только по причине его исключительной скупости.

Неожиданная находка запутала меня окончательно, и когда я вновь встретил в подъезде пани Юзю - белоголовую сгорбленную старушку, жившую в однокомнатной квартирке привратника на первом этаже с довоенных времен, то не устоял перед естественным искушением, и задал после нескольких ритуальных фраз вежливости старейшей обитательнице дома сакраментальный вопрос:

- А вы не помните, кто жил в квартире №5 до Романа?

- Помню, - довольно энергично для 82-х лет ответила пани Юзя, ничуть не удивившись. - Генерал жил. Его потом в Киев перевели.

- А до генерала?

- Врач один жил.

- А до войны, кто там жил до войны?

- Жила какая-то пани. Тут всегда паны жили, - заметила с гордостью пани Юзя - ведь и она здесь жила.

- Пани? Полька?

- Да, полька. Я сюда переехала в 38-м, она еще с мужем жила. Потом муж ее куда-то делся, а потом и она куда-то сгинула... Я у нее полы мыла, несколько неожиданно добавила пани Юзя.

- Полы? Разве у нее не было прислуги?

- Была, но горничная. Горничная полы мыть не хотела, брезговала. Хорошая была пани, не жадная.

- Детей у нее не было?

- Не помню. Нет, по-моему.

- А как она выглядела, помните?

- Смутно... У меня плохая память на лица. Вроде белокурая такая.

Каменные, на века положенные плиты вестибюля поплыли у меня под ногами, и тут же мучительно захотелось прекратить расспросы. Я и прекратил, спросив напоследок:

- А имени вы ее не помните?

- Нет, - честно покачала головой пани Юзя. - Не помню, врать не буду.

И я не стану врать: с каким энтузиазмом я не перебирался в квартиру Романа, покинул я ее с куда большей радостью, еле-еле дождавшись конца "мертвого сезона". Действительно мертвого ... уж простите мне скверный каламбур. И такой милой показалась мне после всего наша стандартная квартирка в панельном доме, с водой по графику, низкими потолками и соседями-алкашами - ни словом сказать, ни в сказке описать; а после ремонта она стала и вовсе загляденье. Обнял я домашних, ничего, конечно, не рассказывая, развешал свои скромные вещички на вешалках в шкафу и зарекся и вспоминать о нехорошей Романовой квартире, будто не было тех двух с половиной недель. Потом начался сентябрь, аспирантура, разные дела и хлопоты, и воспоминания начали блекнуть, пока не выцвели до пастельных тонов позднего рококо.

Вам хотите сказать, что это не конец и в истории с пани Эльжбетой было еще что-то? Да, было, и я не считаю себя вправе об этом умалчивать, хотя еще Демокрит, великий материалист, писал... А впрочем, к черту Демокрита и прочих материалистов. Я расскажу, а вы решайте сами.

Уже в середине сентября случай занес меня в Львовский государственный архив древних актов... впрочем, какой там случай, не буду прикидываться. Я пошел туда сам с конкретной целью: успокоиться. Ибо, согласитесь, ничто не перевело бы так надежно все произошедшее в разряд случайных совпадений и житейских мелочей, как установление факта, что никогда на ул. Волощака во Львове в доме 6, в кв.5 не жила никакая пани Эльжбета. В Архиве древних актов хранится вся документация до 1940 г., в том числе и домовые книги. Я знал это потому, что когда-то случайно попал туда студентом на практике, и познакомился там с интересным человеком, историком и архивистом от Бога, Натальей Петровной. И хотя знакомство было одностороннее: она нам рассказывала об архиве, водила нас по всюду, и мы-то ее хорошо запомнили, а она вот нас поименно вряд ли, я отчего-то ни секунды не сомневался, что, во-первых, найду Наталью Петровну на том же месте, а во-вторых, что она мне поможет.

Предчувствия меня не обманули: Наталья Петровна была там же и та же: дружелюбная и внимательная, и даже свитер на ней, по-моему, был тот же. Меня она, конечно, не узнала, но когда я пояснил, кто я и чего хочу, охотно согласилась мне помочь, сказав придти за информацией через два дня. Не помню, чем я занимался эти два дня и быстро ли они пролетели, помню лишь, как долго пришлось дожидаться в тот раз Наталью Петровну: у них было какое-то совещание. Когда она наконец вышла, то показалась мне усталой и даже встревоженной. Последнее, конечно, было игрой воображения: встревоженным был я. И неудивительно: мне очень хотелось, чтобы эта история наконец закончилась самым логическим и естественным образом, потому что никаких привидений не...

- Так, -- решительно сказала Наталья Петровна, надев свои очки в прозрачной оправе с толстенными стеклами и взяв в руки какую-то бумагу, - по вашему запросу мы установили следующее. Согласно домовой книге 1938 года в кв.5 дома 6, по ул. Квятковой, ныне Волощака, проживали пан и пани Сватковьяк. Пан Павел и пани Эльжбета.

- Что? - я хотел заорать, но вместо крика получился жалкий, слабый полушепот, который, впрочем, иногда впечатляет не хуже крика, потому что Наталья Петровна встала в изумлении и спросила:

- Что с вами?

Я хотел ответить, но что-то не смог.

- Да вы побелели как полотно, - всплеснула руками добросердечная Наталья Петровна. - Дать вам воды?

Еще бы тут не побелеть, когда вся система научного мировоззрения летит к чертям собачьим. И к моменту, когда Наталья Петровна принесла чашку с водой, я настолько ослабел, что ощутил детскую потребность поделиться с кем-то своими эмоциями. Пока я пил воду из чьей-то чашки с вишенками на боку, эта потребность переросла в уверенность, что рассказать стоит и именно Наталье Петровне. В основе такого решения лежали два обстоятельства. Во-первых, Наталья Петровна показалась мне человеком рассудительным, спокойным и в силу возраста (ей было лет сорок) обладающим значительным житейским опытом. Во-вторых, и это главное, это был совершенно посторонний человек, никак не пересекающийся с моей жизнью и моим кругом знакомых, и мне было в общем-то безразлично, что она подумает обо мне: решит ли, что я все придумал и морочу ей голову или примет за начинающего сумасшедшего.

Но, к моему удивлению, Наталья Петровна явно не подумала обо мне ни того, ни другого. Выслушав мой длинный, но не очень связный, с повторениями и отступлениями, рассказ, она очень спокойно сказала, словно речь шла о самых обыденных вещах, с которыми она сталкивалась ежедневно:

- Не стоит так волноваться, Сергей. И такое бывает.

- Не понял? Вы... верите в привидения?

- Как вам сказать... Любой человек, долго работающий в старинных зданиях, таких, как это, становится немного мистиком, потому что сталкивается со странными вещами. Прошлое - это колодец, в котором не видно дна, и как глубоко бы мы не зачерпывали, все равно все его глубины познать невозможно. Я общалась с реставраторами, которые клялись мне, что видели ночью белую фигуру, блуждающую по Олесскому замку. То же самое мне рассказывали сотрудники Михайловского замка в Петербурге. Устройство нашего мира несколько сложнее, чем это изложено в учебниках диалектического материализма.