Алексей молча кивнул, боясь, что у него сорвется голос. Среди рисунков с персонажами фантастического бестиария он внезапно наткнулся на собственный портрет: мальчик рядом с кинопроектором и экраном. Скоро ему попался еще один набросок: тот же самый мальчик, со всех сторон окруженный скорпионами, единорогами, фениксами и русалками. Но больше всего Алексея потряс рисунок, на котором была изображена комната с больничными койками, человек в военной форме, а внизу два слова: «Макаров» и «Люблин».

Алексей чуть не выронил сигарету. Макаров! Сильви знала его отца! Мысль заработала с лихорадочной быстротой. Может быть, дядя? Нет, от дяди Сильви не могла узнать эту фамилию, Джанджакомо никому и никогда не рассказывал о прошлом своего приемного сына. Значит, Сильви Ковальская знала его отца. Кроме того, она была в Люблине, где Алексей родился. Воображение моментально создало легко угадываемый сюжет, контуры романтической истории. В руках у Алексея, можно сказать, оказались неопровержимые доказательства правдоподобия этой версии. Но что с ними делать?

– Эти рисунки вселяют в душу тревогу, не правда ли? – послышался откуда-то издалека голос Жакоба.

– Да, вы правы, – кивнул Алексей.

Он закрыл папку и внимательно посмотрел на хозяина. Можно ли спросить этого любезного господина с такими добрыми глазами о любовной связи между его покойной женой и человеком, которого звали Иван Макаров? Нет, это невозможно. Алексей вообразил себя на месте Жакоба, представил чувство горечи, гнева, обиды.

– Да, эти рисунки впечатляют, – медленно произнес он вслух. – Может быть, когда-нибудь в будущем вы позволите мне взглянуть на них вновь. А сейчас, с вашего позволения, я пойду – и так я отнял у вас слишком много времени. – Он поднялся. – Большое вам спасибо.

– Не стоит благодарности, мистер Джисмонди. Я всегда рад услужить другу моей дочери, – улыбнулся Жакоб. – Надеюсь, мы еще увидимся в Бостоне. Если вы любите искусство, коллекция Томаса Закса вас заинтересует.

Алексей поклонился.


Дом Томаса Закса был переполнен людьми, жизнью, весельем. Хлопали пробки шампанского, звучали возбужденные голоса. Здесь собрались все – бостонская элита: богачи из фешенебельных кварталов Бакс-каунти (этих сразу можно было узнать по громких голосам и ослепительному сиянию бриллиантов), представители городских властей, снисходительно-скучающие художники, надменные журналисты и художественные критики, которым предстояло описать выдающиеся события в своих статьях. Успех, полный успех, думала Катрин, пробираясь через толпу из приемной в бывший кабинет, из кабинета – в библиотеку. Она улыбалась, здоровалась со знакомыми, принимала поздравления. Некоторые гости – главным образом студенты и школьники, которых она тоже пригласила, – не только глазели по сторонам, но – о чудо! – даже рассматривали картины. Катрин подумала, что Томас был бы доволен. Она очень устала, но находилась в приподнятом настроении.

Не было лишь одного человека, которого она хотела увидеть больше всех. От этого ее радостная улыбка постепенно блекла. Алексей Джисмонди не приехал. Светская болтовня, многочисленные поцелуи и рукопожатия не давали ей расслабиться, но разочарование с каждой минутой все нарастало.

К девяти вечера бутылки шампанского и комнаты особняка понемногу опустели. Гостей осталось совсем немного. Уставшая от поздравлений Катрин бродила по комнатам в поисках Жакоба и Натали. Они оказались в кабинете. А рядом с ними стоял Алексей – высокий, стройный, внимательно слушающий Жакоба. У Катрин учащенно забилось сердце.

– Мамочка, смотри, кто приехал! – закричала Натали. – Это Алексей. Я хотела познакомить его с дедушкой, а они, оказывается, и так знакомы. Дедушка пригласил его поужинать с нами.

Голосок Натали звучал торжествующе.

Вот и отлично, подумала Катрин. Все устроилось само собой. Она погладила дочку по плечу:

– Вот и отлично, детка.

Натали искоса взглянула на мать:

– Ты не расстроишься, если Алексей с нами поужинает?

– Нет. С какой стати? Наоборот, я очень рада.

Катрин обняла отца, пожала Алексею руку.

– Очень хорошо, что ты приехал, – тихо сказала она, вновь околдованная магнетической силой, исходившей от этого смуглого лица, в котором ощущалась некая тайна. Внезапно Катрин почувствовала, как тесно облегает ее тело новый элегантный костюм.

– Да, Кэт, я пригласил мистера Джисмонди отужинать с нами. Оказывается, он интересуется не только творчеством Мишеля Сен-Лу, но и психоанализом, – усмехнулся Жакоб. – Это вряд ли понравится моей дочери, мистер Джисмонди. Если бы вы побеседовали с ней на эту тему, вы бы сразу поняли, что она терпеть не может психоанализ. Спорить с ней по этому поводу бесполезно.

– Дедушка, мама никогда не спорит. Она просто смотрит неодобрительно, – ясным голоском вставила Натали.

Катрин покраснела:

– Ну вот, Алексей, они выложили тебе сразу все наши семейный секреты. Таков уж обычай в нью-йоркских семьях.

Алексею показалось, что цвет ее серо-голубых глаз омывает и очищает ему душу.

– Полагаю, что мне известны еще не все ваши секреты.

– Не было бы секретов, сидел бы я без работы, – засмеялся Жакоб.

– О каких это секретах вы тут говорите? – подошла к ним Нора Харпер.

– О самых что ни на есть неприличных, – шутливо ответил Жакоб.

Катрин с подозрением наблюдала, как ее подруга и Алексей жмут друг другу руки. Оказывается, Нора тоже была приглашена на ужин. Она немедленно монополизировала Алексея, стала расспрашивать, что он думает о коллекции Закса. Катрин растерялась, почувствовала себя неопытной девочкой. Она совершенно не представляла, как вести себя в подобной ситуации. Но, когда ее глаза встретились с глазами Алексея, она прочла в них явное и несомненное желание. В ней немедленно шевельнулось ответное чувство. Незримое пламя вспыхнуло, объединив их обоих. И происходило это в присутствии ее отца, ее дочери!


К тому времени, когда вся компания добралась до ресторана морской кухни, расположенного в одном из старейших кварталов Бостона, Жакоб Жардин мысленно пересмотрел свое отношение к Алексею Джисмонди. Пожалуй, этот долговязый молодой человек ему нравился. Да и Катрин он подошел бы. Хорошо воспитан, откровенен в суждениях, а кроме того, чем-то неуловимо похож на Катрин. Мощный заряд энергии, сдерживаемый стальной волей.

Жакоб посмотрел на свою дочь. Катрин сегодня была не такой, как обычно; от нее буквально исходило сияние. Открытие картинной галереи явно пошло ей на пользу. Может быть, теперь она переменится. Не исключено также, что дело не в галерее, а в этом молодом человеке. Жакоб покосился на Алексея. Надо будет поскорее оставить их наедине.

Несмотря на сопротивление Жакоба, главной темой разговоров за столом был психоанализ. За ассорти из устриц обсуждался Фрейд и роль отца в семье. Когда подали омаров, беседа переключилась на Мелани Клейн и примат материнства. Шоколадный мусс сопровождался спором о Лакане, о теории языка и символической сферы. В конце концов Натали не выдержала:

– Я не понимаю, о чем вы все тут разговариваете, но, по-моему, папа – это всегда важно, хоть мама думает, что мамы куда важнее. А дедушка не умолкает ни на минуту, и значит, он считает, что важнее всего язык.

Жакоб расхохотался, а Катрин несколько смущенно поправила дочке слегка растрепавшиеся волосы. Но девочка увернулась от ее руки и спросила:

– А что вы думаете, Алексей?

– Не знаю. Я недостаточно стар для таких мудрых разговоров. Или, пожалуй, слишком стар. – Он улыбнулся и взглянул на Катрин. – Во всяком случае, роль твоей матери мне представляется необычайно важной.

У Катрин задрожали руки, и она, извинившись, вышла. Нора последовала за ней.

– Ну и кому же достанется этот расчудесный Алексей – тебе или мне? – спросила она, как только подруги оказались в туалете перед зеркалом.

Катрин изобразила крайнее изумление.

– Мне и в голову подобное не приходило, – процедила она, но тут же, отбросив обычную сдержанность, прошипела: – Надеюсь, что мне.

Нора деланно рассмеялась:

– Я уж не чаяла услышать от тебя эту фразу.

Когда они вернулись к столу, выяснилось, что Алексей собирается уходить.

– К сожалению, я должен вылететь сегодня последним рейсом в Нью-Йорк. Огромное вам спасибо за доставленное удовольствие.

Он пожал руку Жакобу, Натали и Норе, а пальцы Катрин надолго задержал в своей ладони. Прочтя в ее глазах боль и смятение, он шепнул:

– Извини, но я должен уехать. Это очень важно.

Она отвернулась.

– Значит, в Нью-Йорк?

– Да, Катрин, да.

Он стиснул ей руку и грустно улыбнулся.

Не следовало сюда приезжать – все стало еще хуже. Бежать, немедленно скрыться.

Катрин проводила его взглядом, чувствуя, как все внутри тает от истомы.


Следующим вечером она уже была в Нью-Йорке. Уложила Натали в постель, побродила по дому, не зная, чем себя занять. Все валилось из рук. Что с ней происходит? Она взяла трубку, уже готовая позвонить Алексею в отель. Нет, невозможно! Нельзя так навязываться. Невероятно, до чего изменилась ее жизнь за какие-то две недели. Просто сумасшествие какое-то. Очевидно, все дело в том, что энергия, ранее расходовавшаяся на устройство галереи Томаса Закса, теперь не находит выхода. Ну конечно, именно этим все и объясняется, подумала Катрин.

Нет, ничего этим не объясняется, поправила себя она. А поцелуй?

Она легла и попыталась уснуть. Она и сама не знала, было посетившее ее видение сном или мыслью: Катрин увидела длинный извилистый туннель, едва освещаемый тусклым светом. Огромная, мощная Сильви схватила дочь и затолкнула ее в эту узкую щель. Дышать в туннеле было трудно, ноги вязли в грязи, одежда цеплялась за лианы. Проход делался все у́же, а сама Катрин все больше и больше. Конец туннеля был уже близок и там сиял свет, в котором исчезали все тени. Оставалось совсем чуть-чуть. Протолкнуться, протиснуться…