За эти слова она готова была его ударить. Все они считают ее ребенком! Кинув на Томаса яростный взгляд, Катрин выбежала из комнаты.

На следующий день она собралась в дорогу.

Прощаясь с ней на вокзале, Томас строго сказал:

– Не стоит принимать все это близко к сердцу. Сейчас вы в расстроенных чувствах. Секс всегда поначалу кажется сложнее, чем он есть на самом деле. Но пройдет время, мы вспомним эту историю и вместе посмеемся над ней. – Он пожал ей руку. – Надеюсь услышать от вас это предложение вновь.

Меньше всего Катрин сейчас хотела смеяться. Она чувствовала себя глубоко уязвленной, кипела от возмущения. Сколько можно обращаться с ней, как с неразумным ребенком? Сколько можно обманывать ее, гладить по головке, утешать? Ей уже семнадцать! В других странах семнадцатилетние женщины имеют детей, работают. Все, хватит! Она сыта по горло этими стариками, которые смотрят на нее сверху вниз и всегда знают, что можно, а чего нельзя. Она сама разберется, что для нее хорошо и что плохо. Советчики – можно подумать, они никогда не ошибаются! Взять хоть отца. Не успел похоронить жену, женщину, которой изменял, которая с горя наложила на себя руки, как тут же улегся в постель с другой. С такой же холодной сукой, как и его жена. Катрин мысленно с удовольствием повторила бранное словечко. Сейчас папочка со своей сукой наверняка валяются в постели, хотят сделать еще одну дочку.

На самом деле в это время Жакоб ужинал с Фиалкой в отеле «Плаза».

– Ты должен был сам ей об этом сказать.

Фиалка теребила тяжелое ожерелье, висевшее у нее на шее. Ее смеющиеся глаза смотрели с укоризной.

– Не я должна была это сделать, а ты.

– Я знаю, – вздохнул Жакоб. – Она с тех пор со мной не разговаривает. Уехала, оставила записку, что хочет навестить Томаса. Написала, что не знает, когда вернется. Не знаю, что они там задумали… – Он покачал головой, подлил Фиалке вина. – С Кэт очень трудно. Она так чувствительна. Чуть что – сразу забивается в нору. Говорить с ней о прошлом невозможно. Она совсем не такая, как ты. – Он с восхищением взглянул на Фиалку. – А как поживаешь ты, моя странствующая дочурка?

– Твоя толстокожая странствующая дочурка переживает не лучший период своей жизни. – Фиалка комически закатила глаза.

– Не хочешь ли ты исповедаться в грехах своему папочке-психоаналитику? – в тон ей ответил Жакоб, но он давно уже чувствовал, что Фиалка чем-то глубоко обеспокоена.

– А что, если я скажу тебе, что беременна?

Он внимательно посмотрел на нее.

– Ну, не знаю. Во-первых, в этом случае я спросил бы, радует ли тебя это обстоятельство. Затем я спросил бы, кто отец будущего ребенка. И напоследок меня интересовало бы, собираешься ли ты выходить замуж. Потом, вероятнее всего, я запрыгал бы от радости и стал бы хлопать в ладоши. Надеюсь, дедушка из меня получится более удачный, чем отец. – Он замолчал, не сводя с нее глаз. – Так что, Фиалка, я должен в этой ситуации сказать?

– Скажи мне, что я дура. Я не должна была этого допускать.

– Et voila. Ты дура. Ты не должна была этого допускать. – Он снова помолчал. – Тебе не нравится этот мужчина?

– «Нравится» – слово не из той категории. Он превратился для меня в наваждение, в порок. Я думала, уж не заменить ли его героином. Думаю, от наркотика было бы отвязаться легче. – Она улыбнулась своей всегдашней озорной улыбкой. – Проблема в том, что мы друг другу не подходим. У нас вечное состязание – кто больше напакостит партнеру. Кто проявит больше изобретательности. На это требуется очень много воображения. – Взгляд ее затуманился. Фиалка достала сигарету, медленно зажгла. – Понимаешь, мы абсолютно несовместимы. Если мы поженимся, дело кончится смертоубийством. – Она заколебалась. – В общем, я ребенка не хочу. А он об этом ничего не знает.

Никогда еще Жакоб не видел ее такой серьезной.

– Бедная моя Фиалка.

Он догадался, о каком мужчине идет речь.

– А чем объясняется эта роковая страсть? – спросил он. – В чем стимул? Может быть, если бы родился ребенок…

Жакоб не договорил.

Фиалка закончила его фразу:

– Если бы родился ребенок, я бы подохла от скуки. Жизнь коротка. Не люблю тратить время попусту.

– Тем самым ты делаешь жизнь еще короче.

Она расхохоталась:

– Это что, твоя интерпретация моего поведения?

Жакоб грустно покачал головой:

– Знаешь, мне никогда не удавалось совмещать роль отца и роль психоаналитика. Достаточно взглянуть на моих детей.

Фиалка поцеловала его.

– Ты лучший из моих отцов. И мы, все трое, получились не такие уж плохие. Не забывай об этом.

– Постараюсь, – улыбнулся Жакоб, но тут же опять посерьезнел. – А что касается тебя… Впрочем, воздержусь от морализирования. Ты отлично знаешь, что я поддержу тебя в любой ситуации.

– Знаю. – Она взглянула на часы, поднялась. – Но уж лучше такой стимул, как у меня, чем смертная скука. Не хочу попадаться в капкан материнской любви.

Жакоб помог ей надеть пальто. Внезапно ему пришло в голову, что Фиалка больше похожа на Сильви, чем Катрин, родная дочь покойной жены. Фиалка – это Сильви, одаренная острым умом и веселостью Матильды. Он вздохнул. Ох уж этот загадочный женский континент. Столько лет прошло, а по-прежнему вокруг одни тайны.

Катрин нервно расхаживала взад-вперед по манхэттенской квартире. Как и Фиалка, она чувствовала себя угодившей в капкан. Вечером ей предстояло увидеться с Жакобом, и Катрин не знала, как себя вести. Она по-прежнему злилась, была обижена. Девушка налила себе вина, к которому совсем не привыкла, осушила бокал в два глотка и поморщилась.

Тут она вспомнила, что как раз сегодня у Теда вечеринка. Эта мысль подсказала спасительный выход.

Тед ей нравился. Он был большой, уютный, рядом с ним ей всегда становилось очень спокойно. Правда, он слишком много пил, а когда напивался, американский акцент моментально улетучивался, сменяясь исконным британским. Тед рассказывал препотешные истории о своей учебе в Оксфорде, о родительском доме, и чем больше он пил, тем меньше в этих рассказах оставалось юмора, тем больше становилось злости. Иной раз Катрин даже пугалась его ожесточения. Тед преподавал в Нью-йоркском университете, но она ни разу не бывала на его лекциях, хоть он неоднократно ее приглашал.

Да, лучше всего отправиться на вечеринку к Теду, решила Катрин. Она надела свой «богемный» наряд: черное короткое платье, чулки в сеточку, высокие сапоги. Губы подкрасила бледной помадой. Оглядев себя в зеркале, осталась недовольна эффектом. Все равно она похожа на ребенка. На «младшую сестренку Лео». Катрин сердито стянула платье с плеча, обнажив его. Из волос соорудила на голове высокую прическу. Снова осмотрела себя критическим взглядом. Драгоценности – вот чего ей не хватает. Решительно вытянула из шкафа ящик, стала рыться в шкатулке, где Сильви хранила драгоценности. Катрин никогда раньше сюда не заглядывала. Она повертела в руках сияющие браслеты, золотые и серебряные цепочки, бусы, брошки, серьги. Примерила несколько украшений и в конце концов остановила выбор на тяжелых браслетах, ожерелье из рубинов и серьгах-кольцах. Совсем другое дело, решила она, глядя в зеркало, и довольно улыбнулась.

Квартира Теда находилась в восточной части Гринич-виллидж – несколько сырых комнат, почти начисто лишенных мебели, если не считать многочисленных матрасов, подушек и ковров. В квартире грохотала музыка, покачивалось пламя толстых белых свечей, танцевали парочки, несколько дружеских компаний увлеченно беседовали о чем-то, сидя кружком. Катрин уловила в воздухе сладковатый запах марихуаны.

В последней из комнат было тихо. Тед декламировал стихи небольшому кругу слушателей. Катрин знала, что он увлекается поэзией, но никогда еще не слышала, чтобы Тед читал вслух собственные сочинения. Она присоединилась к аудитории. Тед буквально изрыгал гнев и ярость. Стихотворение было о шахтерах. Богатые, изобиловавшие метафорами строки. Шахта уподоблялась одному из дантовских кругов ада, потом лондонскому метро, потом душному лабиринту. Хорошие стихи, подумала Катрин. Очень даже хорошие.

Когда Тед закончил, она подошла и застенчиво сказала, что стихотворение ей очень понравилось. Тед обнял ее своими лапищами. От него пахло спиртным.

– Спасибо, детка. А где твой братец?

Катрин пожала плечами:

– Я пришла одна.

– Неужели?

Тед удивленно приподнял мохнатую бровь.

– Правда.

– А где твой бокал? На, – он сунул ей в руку стакан, налил красного вина. – Выпьем за поэзию и всякую прочую ерунду.

Они чокнулись, и Тед осушил свой стакан до дна.

– А сейчас ты увидишь, как танцуют поэты.

Он потянул Катрин в соседнюю комнату, исполнил целую пантомиму, качая бедрами и закатывая глаза, а потом признался, крепко обняв ее за плечи:

– Вообще-то танцор из меня никудышный. Вот Брайан по этой части мастак.

Он показал на одного из гостей, познакомил его с Катрин и велел им немедленно танцевать.

Брайан улыбнулся:

– Большой человек приказал – мы повинуемся.

Катрин танцевала долго. Партнеры сменялись, она даже не знала, как их зовут. Некоторые называли ее «хорошенькой цыпочкой», пытались хватать за разные места. Иногда она встречалась глазами с Тедом, который подмигивал ей и одобрительно кивал. Для него она по-прежнему оставалась ребенком! Катрин пыталась разыскать Лео, но того нигде не было видно. Она не видела брата с самого новогоднего приема. Внезапно Катрин неудержимо захотелось поговорить с братом, рассказать, что теперь она все знает.

Катрин отправилась бродить по окутанным табачным дымом комнатам. Повсюду стояли, сидели, лежали парочки. В одной из комнат было темно. Катрин хотела было пройти мимо, но внезапно услышала тихий стон. Приглядевшись, она увидела, что в углу сплелись два тела – Лео и Клаудиа.

Катрин вскрикнула, хотела потихоньку удалиться, но Клаудиа звонко рассмеялась: