Сильви стала ждать, невольно поддаваясь спокойному оцепенению, царившему в этом дворце.

Четыре года, четыре долгих года понадобилось ей, чтобы попасть сюда.

Сильви вспомнила, как все начиналось…

Она проходила курс лечения в пенсильванской клинике. Дело было в пятьдесят шестом году, Сильви только что исполнилось сорок лет. В клинике она оказалась не то в третий, не то в четвертый раз. Настроение у нее было ужасное – возраст разрушал не только ее красоту, но и психику. Ни один их тех людей, кого Сильви по-настоящему любила – ни отец, ни мать, ни брат, ни лучшая подруга Каролин, – не дожили до такого позорного возраста. Сильви все время думала о том, что в сорок лет у человека нет будущего.

Жакобу не нравились ее поездки в клинику, но Сильви тем не менее уезжала в Пенсильванию всякий раз, когда домашняя жизнь становилась для нее невыносимой. Жакоб плохо отзывался об этом учреждении, и чтобы досадить ему, Сильви каждый раз отправлялась именно в эту клинику. В лечебнице ей было хорошо. Хороши были пухлые медсестры в обычной цивильной одежде, эксцентричные пациентки, покладистые врачи. Здесь можно было делать все, что угодно, – запрещались лишь спиртные напитки. С этим ограничением Сильви охотно мирилась – вместо алкоголя ей давали таблетки, благодаря которым окружающий мир начинал расплываться, окутываться туманом, явь сменялась фантазиями. Эти чудесные таблетки Жакоб не одобрял.

Особенно Сильви любила окрестности клиники – рощи, поля, так мало похожие на уродливый и зловонный городской пейзаж.

Но на этот раз, в отличие от предыдущих, среди пациентов клиники появился мальчик – лет восьми, кудрявый, смуглый, выглядящий куда младше своих лет. Он всегда сидел в одном и том же углу, сидел совершенно неподвижно – лишь по бледным щекам время от времени сбегали слезы. Почему-то вид этого мальчугана приносил Сильви успокоение. Мальчик напоминал ей о ком-то или о чем-то – возможно, о потаенном участке собственной души.

Сильви садилась неподалеку, но все же сохраняла некоторую дистанцию. Она наблюдала за ребенком и видела, что он отказывается от всего – от еды, от разговоров, от заботы окружающих. Однако было заметно, что мальчик обращал на нее внимание. Сильви это чувствовала. Она держалась не слишком близко и не слишком далеко от него. И вот, в один прекрасный день, он взглянул в ее сторону.

Сильви подождала, пока это повторится, а потом подошла к нему.

– Я иду погулять, – сказала она. – Если хочешь, пойдем со мной…

Она не слишком настаивала, приглашение не должно было прозвучать назойливо. Мальчик с сомнением посмотрел на нее. Сильви стояла и ждала – минуть пять, а то и больше. Потом он кивнул.

Медленно, не говоря ни слова, они гуляли по парку. Сильви достала из кармана яблоко, надкусила, предложила ему. Ребенок озадаченно посмотрел на яблоко, а в следующую секунду жадно впился в него зубами. За все время не было произнесено ни единого слова, но на следующий день и послезавтра прогулки повторялись. На третий день Сильви спросила, как его зовут. Мальчик ответил не сразу. Лишь когда они обошли пруд, он произнес: «Иванов». Потом, чуть изменив интонацию, добавил: «Иван».

– Иванов Иван, – повторила Сильви. В ее сердце шевельнулось какое-то смутное воспоминание, но тут же поблекло.

– Хорошее имя, – сказала она.

На следующий день Иван начал с ней разговаривать – сначала с запинкой, бессвязно. Он говорил на странном английском, понять который было непросто. Мальчик приехал в Соединенные Штаты несколько месяцев назад. Он оказался не русским, а венгром. Мать отослала его из охваченной гражданской войной страны в Америку. У него теперь были новые приемные родители. Они были добры к нему, но не понимали, не могли понять – и дело было не только в языке. В конце концов, отчаявшись, приемные родители послали мальчика лечиться.

Зато Сильви его понимала. Понимала его мечты, мучившие его видения, нежелание воспринимать окружающую действительность. Таким же был маленький Габриэль и прочие сироты большой войны. Сильви обняла ребенка и с тех пор старалась не отходить от него ни на шаг. Когда он начинал говорить, она слушала.

Когда он плакал, она прижимала его к себе.

Однажды во время прогулки он спросил:

– У тебя уже есть маленький мальчик, как я?

Спросил – и умоляюще стиснул ее руку.

Его слова подействовали на Сильви странным образом – словно отворили какие-то невидимые дверцы, пробежали лучом света по темным углам. Сильви посмотрела на маленького Ивана, наклонилась и поцеловала его.

– Нет, маленького мальчика у меня нет. А жаль.

В ее памяти возникла картина: родительский дом, переставший быть родным. Первый послевоенный год. Две женщины, лежащие в кроватях. Их крики, рвущиеся из перекошенных ртов. Сильви увидела обеих страдалиц как бы сверху, потом оказалась внутри одного из этих тел. Это было ее собственное тело, Сильви рожала. Медсестры то лаяли, как гиены, то по-ослиному кричали. Шум, слишком много шума. На соседней койке тоненькая девушка. Как же ее звали? Ганка. Она бледная, заходится от крика. И еще там был мужчина. Да-да, его тоже звали Иван. Иван Макаров.

Воспоминание померкло, но затаилось где-то недалеко от поверхности, не давая рассудку успокоиться.

Сильви провела в клинике еще три недели, не расставаясь с Иваном. Она перестала принимать таблетки. Гуляя с мальчиком или просто сидя в гостиной, она вспоминала прошлое, пыталась связать воедино бессвязные эпизоды. Когда маленький Иван отправился к родителям, сжимая в кулачке бумажку с адресом Сильви, та тоже не стала задерживаться в клинике. Она загорелась новой, почти неосуществимой идеей.

О членах своей семьи Сильви не думала. Вернувшись в Нью-Йорк, она смотрела на них с ненавистью. Жакобу о своем решении рассказывать не стала – он наверняка подумал бы, что она бредит, воспринял бы ее замысел как проявление болезни. Или во всяком случае сразу стал бы копаться в причинах и мотивах, убеждать, отговаривать. Сильви ненавидела Жакоба – за то, что он давно перестал заниматься с ней любовью.

И еще она ненавидела Катрин.

Ее буквально передергивало от отвращения, когда она читала в холодных серых глазах девочки безмолвный упрек. Сильви ненавидела дочь за вечно испуганное выражение лица, за чистую кожу, за стройную фигуру, слишком часто оказывающуюся в объятиях Жакоба. Ненависть была настолько жгучей, что по временам даже заставляла забыть о новой идее.

Поначалу она собиралась посвятить в свой план сына, но затем передумала. Дело в том, что сыскное агентство, к услугам которого обратилась Сильви, не только не смогло ей помочь, но и отнеслось к клиентке как к ненормальной. Ведь у нее ничего не было, кроме имени и места рождения того, кого она хотела найти. Сильви решила, что Лео скорее всего тоже сочтет ее сумасшедшей. Да и чем мог ей помочь юноша, увлеченный своей собственной жизнью и учебой в университете? Возможно даже, что они поссорятся, а Сильви не хотела ссориться с любимым сыном.

Тогда она решила обратиться за помощью к принцессе. Матильда наверняка знала, как поступать в подобных случаях. Кроме того, у нее повсюду были связи: знакомые послы, крупные чиновники и так далее. Сильви вылетела в Швейцарию.

Она не посвятила принцессу во все подробности. Хотя бы потому, что таинственность всегда была ей по вкусу. Тайна оживляла Сильви, создавала атмосферу настоящего приключения. Принцессе Сильви сказала, что ищет сына своего друга Анджея Потацкого – того самого, который сражался и погиб в партизанском отряде вскоре после войны. Сильви сообщила Матильде, что мальчик был отдан на воспитание одному русскому офицеру, знакомому Анджея. Да, действительно странно, что у Анджея был друг из числа советских солдат, но чего на свете не бывает. Русского звали Иван Макаров. Кажется, он был кадровым офицером. Необходимо во что бы то ни стало найти этого человека. В Польше творится черт знает что, в Советском Союзе – тем более. Однако в последние годы железный занавес чуть-чуть приоткрылся. Может быть, удастся найти мальчика? Сильви хотела бы встретиться с ним, помочь ему.

Принцесса выслушала ее с некоторым удивлением, но в конце концов Сильви удалось ее убедить. Она взяла с Матильды обещание хранить все в тайне. Сильви догадывалась, что Матильда считает Анджея Потацкого ее любовником, но это лишь делало легенду более правдоподобной. Какая разница, что думает принцесса? Лишь бы помогла.

И принцесса помогла. Она знала, куда следует обращаться в такой ситуации, была лично знакома и с польским, и с советским послом.

Поиски заняли много времени. Так много, что Сильви почти утратила надежду. За это время она побывала в клинике несколько раз.

Минувшим летом, наконец, поиски дали результат. Выяснилось, что сына Ивана Макарова – о чудо! – усыновил богатый миланский промышленник. Охваченная радостным нетерпением, Сильви немедленно вылетела в Италию. Она сама не знала, что намерена предпринять, но хотела во что бы то ни стало увидеть мальчика.

Палаццо Сильви нашла без труда, но великолепие этого дворца несколько пригасило ее пыл. Она решила выждать – затаилась напротив и стала ждать, пока мальчик выйдет. Утром Сильви впервые увидела его – стройного юношу с густыми темными волосами и ярко-синими глазами. Я узнала бы его по одним глазам, подумала Сильви. Ей захотелось броситься к юноше, но какая-то сила удержала ее на месте. Сильви провела возле палаццо еще три дня. Темные очки создавали у нее иллюзию анонимности.

Однажды она не выдержала и окликнула юношу. Но когда он обернулся, Сильви бросилась бежать. Она не знала, что ему сказать.

Она вернулась в Нью-Йорк. Американская жизнь показалась ей еще большим кошмаром, чем прежде. Присутствие Катрин было невыносимо. Эта девочка казалась воплощением всего, что не сложилось в жизни Сильви. Кроме того, она совершенно непозволительно ластилась к Жакобу и Лео. Вселенная Сильви заполнилась ненавистью. Вскоре снова началось пьянство, Сильви взяла нового любовника, но все это не приносило облегчения.