– Нет, не сегодня, – покачал головой Жакоб, чувствуя на себе взгляд Матильды.

Он не станет потакать капризам Сильви. Хватит играть с ним в кошки-мышки, да еще при посторонних. Следует объясниться с ней наедине.

– Ну а тем из нас, кто предпочитает иной вид влаги, могу предложить кофе, – весело сказал Поль Эзар. – Потом можно прогуляться. Вечер сегодня чудесный.


Сильви, еще не вполне обсохшая после купания в пруду, завернулась в длинный халат и тихонько вышла из своей комнаты. Она прокралась по длинному коридору к двери Жакоба, подняла руку постучать, но передумала. Лучше войти без стука. Возможно, Жакоб уже спит, да и стук могут услышать посторонние. Она осторожно повернула ручку и увидела постель, освещенную мягким светом лампы. В постели никого не было.

Значит, ее подозрения верны! Руки Сильви задрожали. Жакоб у принцессы Мэт! А ведь бабушка ее предупреждала – никогда не пускай мужчину в свое тело.

Сильви выбежала из дома, ища убежища среди деревьев. Луна взошла, но в небе ярко светили звезды. В Польше леса совсем другие – звезд там не разглядишь. В древнем, густом, диком бору водятся кабаны и олени, маленькие поляны кажутся волшебными проблесками света. Дом егеря находился на одной из таких полян. Сцена, которую Сильви так долго пыталась изгнать из своей памяти, обрушилась на нее во всей своей устрашающей мощи.

Тадеуш заболел, и отчаянно скучающая девочка была вынуждена играть в одиночку. Как-то под вечер она оказалась возле домика егеря и, следуя давней привычке, заглянула в кухонное окно. Внутри было пусто. Даже этого развлечения сегодня не будет!

Вдруг сзади треснула ветка. Сильви обернулась и увидела егеря. Его глаза горели черными угольями под растрепанной копной волос. Сильви бросилась наутек, слыша за спиной топот тяжелых сапог. Сердце ее колотилось как бешеное. Потом она споткнулась и упала.

Секунду спустя сильные руки схватили ее за плечи и развернули назад.

– Я предупреждал тебя. Я тебе говорил – будешь шпионить…

Угроза, звучавшая в этих словах, была подкреплена сильным шлепком по ягодицам. Сильви прикусила губу, чтобы не закричать. Этот негодяй не дождется, чтобы она кричала. Егерь шлепнул ее еще раз, и взгляд Сильви случайно опустился вниз. Она увидела, что пуговицы у него на ширинке расстегнуты. Сквозь прореху виднелись волосы и что-то двигающееся.

После третьего шлепка Сильви застонала, но взгляд ее был прикован к тому же месту.

Егерь прошипел:

– Так вот что тебе нужно, курва.

Свободной рукой он спустил штаны, и Сильви завороженно увидела, что его член растет прямо на глазах. У нее подкосились ноги. И в то же время она испытывала странное возбуждение, ощущение своего всесилья. Дыхание егеря стало учащенным.

– Так ты этого хочешь? Ну-ка, погладь.

Это был полуприказ, полумольба.

Сильви дотронулась, как он велел, и ощутила под пальцами нечто похожее на гладкую кость, но только горячую и живую. Эта плоть жила своей собственной жизнью. Девочка ахнула.

– Курва, – повторил егерь и, обхватив ее руку своей лапой, сжал что было силы.

Сильви подняла голову и взглянула ему в лицо. Она поняла, что он сейчас ничего не видит. Его черты были искажены чудовищной гримасой, в которой крайняя степень возбуждения смешивалась с отвращением. Впервые девочке стало страшно. Она выдернула руку и бросилась бежать. Егерь беспомощно захлопал глазами, но тут же опомнился и в два прыжка догнал свою жертву. Он повалил Сильви на землю, прижал всей своей тушей. Задыхаясь, Сильви закричала – ее пронзительный голос разорвал ночную тишину. Огромная ручища зажала ей рот, и в тот же самый миг в самую чувствительную часть ее тела ткнулось что-то огромное и твердое. Последнее, что запомнила Сильви перед тем, как провалиться в черноту, был голос, шептавший ей в ухо:

– Кому скажешь – шкуру сдеру, как с зайца.

Когда Сильви пришла в себя, ее несли куда-то на руках. Она слышала приглушенный голос матери, отца. Да, ее нес папа. Она вдохнула его запах, в котором ощущались аромат лимона и табака. Сильви прижалась к отцу, но он настороженно отодвинулся, словно боялся испачкаться. Сквозь прикрытые веки Сильви украдкой взглянула на отца. Они находились в доме, в тускло освещенном коридоре. Отец смотрел на тело дочери с плохо скрываемым омерзением. Сильви быстро зажмурилась, у нее отчаянно заныло в висках.

– Иди и как следует вымойся, – сказал ее папуш. – Слуги не должны увидеть следов крови.

– Так Стасек говорит, что нашел ее в лесу? – с гневным подозрением в голосе спросила мать. – Он лжет. Я никогда не верила этому твоему егерю!

– Если бы это сделал Стасек, он не принес бы ее сюда, – сердито буркнул отец. – Ты посмотри на нее, она вся в крови!

Папуш, которого Сильви так любила, бесцеремонно бросил дочь на кровать и поспешно шагнул в сторону.

А вскоре ее отправили в школу, в Париж. Она была изгнана из собственной семьи. Сильви сидела на заднем сиденье просторного автомобиля и смотрела назад, на большой дом с круглыми башенками и розовым фасадом. Дом становился все меньше, уползал вдаль. Провожал Сильви один лишь Тадеуш – он стоял перед домом и долго махал ей вслед. Папуш, красивый папуш в белой накрахмаленной рубашке, с наманикюренными ногтями, даже не попрощался со своей дочкой. Больше они никогда не увидятся.


Сильви поплотнее закуталась в купальный халат. Ей стало очень холодно – не столько от ночного воздуха, сколько от страшного воспоминания.

«Никогда не пускай мужчину внутрь своего тела», – говорила бабушка.

Она была права! Стоило одному из мужчин проникнуть в тело Сильви, и она навсегда потеряла своего папуша. Прошло несколько недель, прежде чем ее отправили во Францию, и все это время девочка хотела объяснить отцу, что она ни в чем не виновата, но не сделала этого – потому что боялась вспоминать, боялась егеря, а еще больше боялась глаз папуша, которые теперь отказывались на нее смотреть. Все же она ежеминутно чувствовала исходящее от отца презрение, отвращение, словно дочь вдруг стала запятнанной, нечистой. Вот что происходит, когда впускаешь в себя мужчину. От тебя уходит сила. Раньше папуш смотрел на нее с любовью и лаской, обнимал, целовал, она могла добиться от него всего, чего желала.

И вот с Жакобом все повторилось опять. В глазах Сильви заблестели слезы. Она сама впустила его в себя, он не насиловал ее. Правда, на сей раз близкий человек не стал смотреть на нее с презрением, но она все равно его потеряла. Она утратила над ним власть. Сильви тяжело поднялась с пенька, на котором сидела, и побрела назад к дому. Лицо ее было мокрым от слез, когда она бесшумно открыла дверь в комнату Каролин, приблизилась к постели и легла рядом со своей лучшей подругой.

Той давней ночью, несколько лет назад, когда Сильви лежала одна в темной, холодной спальне монастырской школы, точно так же к ней пришла Каролин. За неделю до этого стало известно об авиакатастрофе, и монахини устроили вокруг «несчастной сиротки» целый переполох. Каждый вечер на мессе школьницы должны были молиться за упокой родителей Сильви Ковальской, дабы их души беспрепятственно попали в рай. Сама Сильви не плакала. Она представляла себе, что родители и брат обзавелись крыльями и летят вверх, на самые небеса, выше архангелов. Ее молитвы прибавляли легкости и стремительности их полету. Но чем больше Сильви молилась, тем забавнее казалась ей эта картина. Временами она начинала хихикать, чувствуя на себе осуждающие взгляды монахинь. Тогда Сильви стала молиться в одиночку. Она уходила в маленькую часовню, простиралась ниц перед симпатичной Девой Марией, немного похожей на ее мать. Но сосредоточиться на молитве никак не удавалось. В голову лезло все время одно и то же: большая дохлая крыса, которую она и Тадеуш однажды обнаружили в амбаре. Глаза крысы были широко раскрыты, но сама она лежала неподвижно. Кто-то одним ударом отсек ей голову.

Тадеуш потыкал в труп палкой и с важным видом объявил:

– Видишь, она мертвая. Это значит, что она не может двигаться. Она никогда больше не будет двигаться.

Ночью Сильви в первый раз расплакалась. Тадеуш мертв. Он никогда больше не будет двигаться, даже если за него помолиться. Ничто уже его не оживит. Ничто! Она рыдала в подушку, колотила по ней кулаками. Как было бы хорошо, если бы смерть пришла не к Тадеушу, а к ней. Это было бы правильнее. Сильви ненавидела школу, ненавидела холодные угрюмые коридоры, постоянную слежку. Лучше я умру, думала она, а остальные девочки пускай молятся, чтобы я попала на небеса. В этот миг ее плеча коснулась холодная рука, и Сильви вздрогнула.

– Тише, – прошептала Каролин, ее соседка по комнате. – Подвинься-ка.

Она легла рядом с Сильви и натянула одеяло им на головы.

– Будем дружить, – объявила Каролин.

Она обняла Сильви, погладила ее по волосам, и постепенно слезы высохли. Тело Каролин было теплым, руки легли на грудь Сильви. Потом одна из них спустилась ниже.

Сильви затаила дыхание. У нее сладко защемило в низу живота. Это было знакомое ощущение – иногда она испытывала его, когда слушала чудесную музыку. И еще это происходило всякий раз, когда она подглядывала в окошко за егерем и его женой. Каролин дышала чаще, чем раньше, прижималась к Сильви, гладила ее тело руками. Девочке стало очень легко, беззаботно. На прощание Каролин легко поцеловала ее в лоб и вернулась в свою кровать.

И вот годы спустя Сильви сама пришла к подруге, легла рядом, и ее пальцы стали гладить упругое, крепкое тело Каролин. Та проснулась и возмущенно запротестовала:

– Нет! Я тебе сказала, что с этим покончено. Мы теперь слишком взрослые.

– Но почему? Только из-за того, что мы закончили школу? Ты думаешь, если мы перестали молиться каждый день, наши грехи останутся непрощенными?

Сильви ехидно засмеялась. Она знала, что Каролин относилась к молитвам серьезно, словно этот обряд и мелкие епитимьи, которые она накладывала на себя, снимали с нее ночной грех. Дело в том, что после первой ночи их игры постепенно становились все более сложными и откровенными. Девочки знали, когда дежурная монахиня совершает ночной обход, поэтому попались лишь полгода спустя – одна из монахинь вдруг почему-то решила нарушить заведенный распорядок. После этого грешниц сурово наказали и расселили по разным спальням. Теперь они предавались своей забаве по выходным – реже, но зато еще бесстыднее.