Нож с выдвижным лезвием уже блеснул в его руке. «Боже правый! Это же сутенер. Тот, которого зовут Клайв». В его бешеных, остекленевших глазах Джо Энн прочла, что сейчас произойдет. Он причинит ей боль. Возмездие настигнет ее. В конце концов пришла расплата за все эти долгие, долгие годы. Она видела только боль, боль и ее жуткие, непоправимые последствия. Она будет изуродована. Прислонившись к ножке кровати, она наблюдала за участниками драмы. Их было трое, включая ее, встретившихся на краткий миг на подмостках.

Она была в буквальном смысле слова вне себя, горящая от вожделения, растворенная во времени и пространстве, неприкрытым ужасом. Как предотвратить то, что должно случиться? Одно разумное слово, точный жест – и этот кошмарный спектакль прекратится. Она откинется на кровати и будет смеяться, страх испарится, все успокоятся, а происходящее сведется к шутке. И правда, все очень смешно. Страшно, но смешно. Но, позволяя себе на что-то надеяться, Джо Энн одновременно знала, что надежда эта безосновательна. Рожденной жаждой жизни, надежде этой суждено было погибнуть в пустыне смерти.

Клайв шагнул к ней, приставил нож к животу, собрав в складки тончайший шелк ее блузки; исходившая от него ярость волной накатилась на Джо Энн.

Она пошевелила шершавым, пересохшим языком, пытаясь протестовать.

– Нет, – прошептала Джо Энн.

– Да, – был ответ.

Джо Энн набралась смелости и взглянула вниз на стиснутые пальцы. Она увидела, как напряглись мышцы его сильной руки, и внутри у нее похолодело. По позвоночнику вверх и вниз пробежали ледяные пальцы смерти. Джо Энн замерла, словно неподвижность могла принести ей спасение.

Как ягненок, предназначенный для заклания, она посмотрела в глаза человека, державшего нож. В них был холод зимних снегов и мертвенная темень ночного леса. В это мгновение бытия между ними возникла общность, близость обреченных, чьи души соприкоснулись у края пропасти.

Напрасно Джо Энн пыталась найти отклик в его пустых глазах. Они ничего не выражали. Там, внутри, ничего не было.

В ее смятенном сознании одна безумная мысль наталкивалась на другую, мысли нагромождались друг на друга в поисках выхода. Эти мысли были словно обрывки, куски чего-то целого, и, сложив эту головоломку, она могла спасти свою жизнь. Улицы Нью-Йорка, гонка и борьба, головы сильных этого мира у нее на коленях.

Голова бедного Питера в кровавом облаке, жена сенатора, такая спокойная и элегантная у трибуны. Простая еда и еда изысканная, дешевые и дорогие трюки – и всегда, везде звучит этот музыкальный фон, вкрадчивое пение струн секса, тех самых, что звучали несколько минут назад.

Ей, надо сказать, повезло, что все ее мысли перепутались. В благословенной дымке нереальности она и не почувствует боли. От этого все-таки легче. Боль придет потом. Но для приличия ей все же следовало бы закричать. В подобной ситуации любой порядочный человек поступил бы именно так.

И Джо Энн Стэнсфилд принялась вяло, без всякого воодушевления кричать, а нож тем временем превратился в акулий плавник. Он поплыл на север. Медленно, без усилий разрезая спокойную морскую гладь внизу ее живота. За ним тянулась аккуратная красная линия, сначала тонкая и четкая, потом неровная и расплывающаяся, как расплывается кильватерный след. Плавник подплывает прямо к ее лицу, пройдет меж двух холмов ее груди, вдоль точеной шеи, у выступающего мыса подбородка. Тогда она наконец сможет немного отдохнуть от издаваемого кем-то ужасного шума. Но покой наступал даже быстрее, чем она ожидала. Чудесное царство сна. А что еще девушке нужно в конце слишком уж долгой жизни. И, ощущая слабое удивление из-за легкости происходящего, Джо Энн оставила этот мир, грациозно нырнув в небытие.

Глава 21

Был один из тех самых знойных флоридских дней, когда воспаленное небо грозит всеми возможными неприятностями, и настроение у Бобби Стэнсфилда полностью соответствовало погоде. Последние шесть месяцев были катастрофическими. Сразу же за попыткой самоубийства дочери последовало злодейское убийство Джо Энн. Первое повлияло на него даже сильнее, чем второе, но именно гибель Джо Энн грозила полностью изменить его жизнь. Даже теперь репортеры не оставляли его в покое. Они все еще толпились на ведущей к дому дорожке со своими фотоаппаратами и блокнотами. Всегда бывший знаменитостью, он был низвергнут сомнительными обстоятельствами кончины своей жены в категорию скандально известных – для человека, носящего фамилию Стэнсфилд, это было все равно, что быть приговоренным к каторжным работам. Его как никогда радужные перспективы в политике по вине Джо Энн полностью рухнули. За это – больше, чем за столь легкомысленную и эксцентричную измену, – он никогда не простит ее.

Уныло смотрел он на бурное морс и акробатические трюки, которые выделывали ловившие порывы ветра пеликаны. Есть ли какой-нибудь выход из этого тупика? Снова и снова он перебирал различные варианты. В конце концов, Тедди выбрался из ямы, в которую попал после автокатастрофы в Чэппеквиддике, а Никсону удавалось возвращаться на круги своя чаще, чем Фрэнку Синатре. Должен быть выход.

Он обернулся, и в сердце его засиял свет, словно на него упал солнечный луч, пробившийся через черные тучи. Он не потерял Кристи. Вот она, калачиком свернулась на диване, – светлое пятно в этом мерзком мире. Как только она пересилила свое собственное горе, она стала опорой отцу. Потеря матери, вдобавок к оставшимся тайной событиям, которые причинили Кристи столько страданий, могла бы сломить менее стойких, но Кристи выдержала этот шторм. Теперь их оставалось только двое. Они были одни в этом мире. Бобби знал, что никогда не сможет понять ее. Она была так непохожа на него. О том, что ввергло ее в случившуюся с ней бурю чувств, никогда не говорилось, если не считать задиристых вопросов некоего далеко не глупого политика. Бобби лишь было известно, что она любила кого-то, и он предал ее. Больше ничего. Иногда по задумчивому, устремленному вдаль взгляду Кристи было видно, что, кем бы этот кто-то ни был, он не вычеркнут из ее памяти.

– Ты знаешь, папа, ты не должен сдаваться. Знаю, что уже говорила это тебе, но это правда. Стэнсфилды никогда не сдаются, ведь так? Это, я думаю, выгравировано у меня на сердце.

Бобби засмеялся. Предполагалось, что это так. Конечно, он всегда в это верил. И об этом по-прежнему твердит его мать. Буквально на днях она произнесла то, что, по ее мнению, было целой маленькой вдохновляющей речью.

«Все меняется, дорогой. Новое время требует новых лидеров. Посмотри на де Голля. Посмотри на Черчилля. Когда все идет гладко, выбирают человека, у которого нет связей с мафией и самая красивая улыбка. Но это излишняя роскошь. Когда становится туго, выбор падает на самого крепкого. Ужасное происшествие с Джо Энн позабудется, если наступят по-настоящему трудные времена. И тогда пробьет твой час. Все еще далеко не кончено».

Бобби снова громко рассмеялся при мысли о столь нехарактерной для матери резкости. За всю свою жизнь он не слышал от нее ничего подобного, но сказанное произвело на него именно то воздействие, на которое делался расчет. Все было сформулировано предельно ясно. Бывает, что нужно демонстрировать учтивость и хорошие манеры, но если жмешь изо всех сил, надо быть готовым брать лопату и разгребать дерьмо.

– Это правда, Кристи, и я не собираюсь сдаваться. Улыбка осветила его красивое лицо, подчеркнув обаятельную ассиметрию перебитого носа. Перед этой, состоящей из одного человека аудиторией он ощутил, как к нему возвращается прежняя уверенность. Он подошел к дивану и уселся рядом с дочерью.

– А если бы ты руководила моей избирательной кампанией, что бы ты посоветовала мне предпринять?

– Я точно знаю, что тебе следует предпринять.

– Так скажи мне.

– Тебе надо снова жениться.

– Дорогая моя дочь… и на ком же, по-твоему, мне следует жениться?

– Тебе надо жениться на Лайзе Блэсс. Словно докрасна раскаленная игла пронзила сознание Бобби Стэнсфилда. Лайза, которая за все эти годы так и не простила ему его честолюбия, из-за которого он от нее отказался. Ее крепкое тело и нежная кожа. Лайза, такая горячая в любви – и такая холодная в ненависти. Лайза Старр. Она была беременна его ребенком и избавилась от этого ребенка, когда он бросил ее. Девчонка с задворок, которая поднялась к высотам, каких достигали мало какие женщины. Как часто он вспоминал ее, как ему не хватало ее понимания и терпения, ее сводящего с ума прикосновения. Вместо этого ему досталась Джо Энн Дьюк. Он женился на шлюхе ради миллионов, необходимых для его честолюбивых замыслов. Это был выбор, о котором он никогда не переставал сожалеть и за который, как он думал, никогда не будет прощения.

– Кристи, ты ведь понимаешь, что говоришь? Лайза Блэсс ненавидит меня. Ты этого не знала, но ты и не могла этого знать. Боюсь, я не. очень хорошо вел себя с ней. Я дурно с ней обошелся. Я этого не хотел, но, тем не менее, сделал, и все эти годы она ненавидела и меня, и твою мать. Она мне очень нравилась…

Бобби увидел, как словно облако набежало на лицо Кристи. Огорчение? У нее был такой вид, будто она начала понимать то, что давно не давало ей покоя.

– Пыталась ли она когда-нибудь навредить тебе?

Я хочу сказать, что, имея в распоряжении такую компанию, она, мне кажется, вполне могла бы это сделать. Помнишь, какую ужасную книжку о нас написали? Ну, которую тебе прислали несколько лет назад? Никто не стал ее печатать, но она могла бы, если бы очень хотела нам навредить.

Бобби задумчиво посмотрел на дочь.

– Ну что ж, это так. Конечно. Но она всегда избегала нас, как чумных, а в нашем городе, ты знаешь, это не так просто.

– Ты любил ее?

– Что это? Допрос с пристрастием? – Бобби снова засмеялся. Именно этот его смех зажигал толпы. Потом он добавил уже задумчиво:

– Да. Да, я любил ее. Очень сильно. Она была чудесной. Чудесной.