– Нам придется знакомиться друг с другом с самого начала, не правда ли? – сказала она скорее самой себе, чем кому-либо другому, но шофер еще только пошел распорядиться насчет багажа, а она уже думала совсем о другом – о закладной на огромную сумму под безусловное право собственности на помещения компании на Мэдисон-авеню и о четырех миллионах, занятых в Сити-банк под ее долю акций в компании. Деньги сразу же попали в работу, и уже через несколько дней самые умелые редакторы и самые известные авторы получили предложения, от которых им трудно было отказаться.

Это была опасная, чрезвычайно рискованная игра, но долгие годы ожидания обострили в ней жажду успеха, он нужен ей сразу. Когда она мечтала о власти, которую однажды получит по наследству, Лайза наметила людей, которые станут ей тогда нужны. План был готов, требовались только смерть Вернона Блэсса и твердость данного им слова, чтобы немедленно запустить этот план в действие.

Лайза шагала к «роллс-ройсу», ведя за руку с любопытством поглядывавшего на нее сына, и одновременно говорила через плечо с одним из секретарей.

– Направьте напоминание Кену Фэрлоу из «Райте», чтобы он выставил книгу Энн Либерманн на аукцион для торговых домов, имеющих дело с изданиями в мягких обложках, как только она будет готова к печати. И сообщите ему, что я жду хорошей цены. Мне не нужно никакого цыплячьего дерьма. Хорошо?

– А что нам делать с заказом сети кабельного телевидения на наши мини-сериалы?

– В задницу мини-сериалы, давайте сначала хорошо продадим книгу. Извините, няня.

– В задницу, – сказал Скотт и хихикнул.

– Воспитанные маленькие мальчики не говорят таких нехороших слов, – сказала няня, обращаясь скорее к Лайзе, чем к Скотту.

Но Лайза не заметила упрека. Она вернулась. Теперь она едет в правильном направлении. От моста Саутерн-бульвар вдоль берега. Няня и поведение маленьких детей уже вылетели у нее из головы. Что ей нужно сейчас, так это сорвать большой кущ на книге Либерманн, чтобы добиться притока денег к новому издательству «Бласс». А потом… а потом придет черед вкусить того холодного блюда, на которое она настроилась всем сердцем уже так давно.

* * *

Кристи Стэнсфилд съела слишком много бабушкиного шоколадного торта и теперь чувствовала себя не очень хорошо. Но она не собиралась говорить об. этом, потому что это могло помешать тому, чего она так ждала всю неделю. Поэтому она сидела, как маленький ангел, каковым она, в сущности, и была, со своими голубыми глазами и светлыми кудряшками, и надеялась, что расстройство в животике пройдет.

Бобби Стэнсфилд любовно глядел на нее, сидя по другую сторону накрытого безупречно белой скатертью чайного стола своей матери. Некоторые явления невозможно объяснить, и одно из них – его дочь. Какие бы Свойства ни характеризовали ее мать, отсутствие в ней доброты просто бросалось в глаза, и Бобби был в достаточной степени реалистом, чтобы признать, что ни один из родителей Кристи объективно не заслуживал эпитета «хороший». Однако по какой-то причуде судьбы они произвели на свет Кристи – самого милого и доброго ребенка, какого только возможно себе представить.

Кристи была совершенно не похожа на других детей. Спокойная и безмятежная, она почти и не плакала, когда была грудным младенцем. Первые ужасные с самого начала два года – период сдерживаемого страха, который выпадает на длю большинства родителей, – оказались заполненными мягкими разъяснениями и ненастойчивым обучением. Кристи никогда не приходилось просить поделиться с другими детьми своими игрушками. Наоборот, трудно было отучить ее раздавать их. Казалось, она желала только одного: чтобы все люди вокруг нее были счастливы, и она добивалась этого с целеустремленностью ребенка, воистину ниспосланного Богом. Если у нее и были какие-то пороки, то только один, из-за которого она сейчас тайно страдала. Она очень любила поесть и не могла устоять ни. перед чем, что было покрыто шоколадом. Поэтому, хотя лицо ее могло бы свести с ума Боттичелли, уже становилось ясно, что в подростковом возрасте ее детская пухлость может превратиться в серьезную проблему. Бобби, который до этого отчаянно хотел сына, что объяснялось традиционными для Стэнсфилдов причинами, в отношении дочери оказался чем-то вроде заново родившегося и новообращенного. Он любил ее так, как никогда и не думал, что сможет. Любил ее и немало за нее боялся.

– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил он неуверенно, посматривая на дочь из-за стола.

– Да, спасибо, папа, чай чудесный, – соврала она. Ей было немного стыдно за это вранье, но не хотелось нарушать традиционного покоя и размеренности этих случавшихся раз в неделю чаепитий отца и бабушки.

Она знала, с каким нетерпением оба ждали очередной встречи.

– Еще кусочек торта, дорогая?

Кэролайн Стэнсфилд ничуть не утратила присущей ей способности немедленно улавливать самые важные нюансы момента. Всем в Палм-Бич был хорошо известен восхитительный вкус замечательных тортов из кондитерской «Туджейс».

– Нет, спасибо, бабушка, но я выпила бы еще чаю. Кэролайн Стэнсфилд управлялась с тонким лиможским фарфором с привычной ловкостью человека, рожденного в богатом особняке: сначала немного холодного молока, потом заварки через старинное георганское ситечко, немного горячей воды из серебряного кувшина времен Георга Третьего; сахарницу она передала внучке вместе с чашкой и блюдцем. Ее старые руки действовали умело, красноречиво свидетельствуя о том, что годы не поколебали ясности ее мыслей.

– Думаю, нам потребуется еще немного горячей воды, Браун.

Старый дворецкий несколько неловко выплыл из тени террасы, чтобы выполнить просьбу своей хозяйки. О чае позаботились, теперь настал черед поговорить о политике. Это была их постоянная тема.

– Как у тебя с поддержкой в Далласе?

– Все, что у нас есть, задействовано. Долгие годы работы с фундаменталистами принесли свои плоды. Беда в том, что их поддержка – это палка о двух концах.

– Сейчас это, может быть, и так, – задумчиво отозвалась Кэролайн. Она потрогала двойную нитку жемчуга на морщинистой шее. – Но я чувствую, что настроение в Америке изменилось. Появилась жажда целей: стремление к духовному возрождению. Автомобили и стиральные машины уже в прошлом. Игнорировать духовные запросы общества опасно для политиков. Через десять лет мы можем не узнать нашей страны. – Она замолчала, словно в неуверенности, хочется ей или нет признать это. Потом решилась. Все будет нормально, пока кто-то из Стэнсфилдов находится у руля. – Думаю, тебе стоит держаться поближе к фанатикам, Бобби. Может быть, сегодня они и фанатики, но если учесть, как все меняется, то вчерашние консерваторы сейчас представляются тайными социалистами.

– Я склонен согласиться с этим, мама.

Ой, в животе у Кристи заурчало. Очевидно, чай не помог. То, что представлялось отвлеченно возможным, стало определенно вероятным.

– Бабушка, можно я спущусь вниз? Мне нужно в ванную. – Она молила Бога, чтобы никто не заметил, как она побледнела.

– Конечно, дорогая.

Кэролайн Стэнсфилд воспользовалась отсутствием Кристи, чтобы коснуться деликатного вопроса. В каком-то смысле это тоже имело отношение к политике.

– Какой прекрасный, милый ребенок, Бобби. А как ее мать?

Кэролайн стремилась избегать упоминания Джо Энн по имени. Это всегда было «твоя жена», «мать Кристи», а иногда и нечто гораздо менее лестное.

Бобби небрежно усмехнулся.

– О, ты знаешь Джо Энн. Занята своими светскими играми, как будто вся жизнь ее зависит от этого. После того как умерла Марджори Донахью, она просто увязла во всем этом. Если бы она отдавала моей политической деятельности хоть малую долю той энергии, что расходует на свои благотворительные мероприятия и вечера, мне не о чем было бы беспокоиться.

На лице Кэролайн появилось довольно лукавое выражение. Она внимательно посмотрела на сына. Так хорошо смотрится. Определенно подходящий материал для изготовления президента. И шансы неплохи. Лучше, чем у бедного старого Фреда. А еще не так давно она была совсем не уверена, хочет ли он этого.

– Я слышала, Лайза Блэсс вернулась в город. Очевидно, старый Вернон оставил ей все, что у него было. За пятилетние труды недурно.

Легкая тень набежала на лицо Бобби. Лайза Старр. Его Лайза. Замужем за древним стариком. Родила ему сына. Избавившись от его, Бобби, ребенка.

В воображении своем он видел ее лицо, полное боли от его жестоких слов. Он вспомнил ее ужас, ненависть, исказившую ее черты, яд, изливавшийся из ее глаз. Он уже и не знал, каковы теперь его чувства к ней, но он никогда не забывал ее, а его политический опыт подсказывал, что каким-то неведомым образом она может представлять для него угрозу. Особенно сейчас, когда она наконец обрела богатство.

В туалете, этажом ниже, Кристи Стэнсфилд было совсем плохо. Но никто не должен знать об этом. Она все сделает, умоется и вернется так, словно ничего и не произошло. Шоколадный торт. Он всегда заканчивался для нее плохо. Шоколадный торт. У-у-у-у! Она склонила маленькую головку над унитазом и ждала неизбежного, и пока ее отец предавался размышлениям о девушке, с которой он так плохо обошелся, о женщине, которая теперь обретет влияние в Палм-Бич, Кристи вывернуло наизнанку в кристально-чистые воды безупречно белого унитаза.

Глава 17

Скотт Блэсс задумчиво лежал на обитом шелком диване и смотрел на свою мать. Выражение угрюмого безразличия на его лице было обычным для богатых подростков по всему свету, но в данном случае оно скрывало чувства, далеко не ординарные. Ощущения были противоречивы, и невероятно переплетены – мучительное сочетание роз и колючей проволоки, острых шипов и сладостных ароматов, восхищения и ненависти.

Забыв о том, как она действует на своего семнадцатилетнего сына, Лайза Блэсс говорила по телефону с целеустремленностью прирожденного бизнесмена. Она вкладывала в разговор свое очарование, энергию, страсть, а Скотту было бы вполне достаточно и какого-нибудь одного из этих качеств. Так было всегда с того момента, когда он впервые увидел ее. Когда она спускалась по эскалатору в международном аэропорту Палм-Бич, и от нее исходил волшебный аромат, а похожа она была на изумленную богиню. С тех пор он был влюблен в нее, и до сего момента его любовь все еще оставалась невостребованной. Пока это, несомненно, было самым большим разочарованием в его жизни. Разве мать не должна любить своего сына? Беспрестанно он был занят поисками причины ее безразличия к нему и, оказавшись не в состоянии обнаружить ее, пришел к заключению, что причина, очевидно, в нем самом. Какой-то чудовищный изъян в его личности таинственным образом мешал полюбить его, сделал его недостойным материнской привязанности.