— И после всего… Да плевать мне на твою злость, знаешь ли!

— И мне Эва. И мне сейчас плевать даже на то, что тебе нельзя волноваться. Сейчас я тебе могу сказать всё что хочешь! И всё что не хочешь тоже!

Она испуганно отступила и инстинктивно прижала руки к животу. Он проследил за её жестом, потом посмотрел ей в глаза.

— Так, что лучше собирайся! Я с удовольствием помогу!

— Всю жизнь мечтала! — съязвила она, хотя готова была заплакать. — Я тоже всю жизнь мечтал о детях! Видишь, Эва… Мечты сбываются! Иногда, когда ты совсем этого не ждёшь!

Почему это звучало как оскорбление?

Почему, когда вся её сущность желает услышать именно эти слова, они звучат как язвительное оскорбление.

Или нет?

Она запуталась и перестала понимать его. В таком состоянии она вообще перестала понимать его.

Они замолчали на мгновение. Сверля друг друга взглядами. Эва, как заговорённая, не могла оторваться от него, а он пытался что-то прочесть в её блестящем, от накативших слёз, взгляде.

Зазвонил её телефон. Она бросила мимолётный взгляд на свою сумку, откуда раздавалась мелодия, но не двинулась с места.

— Ну? Ответь же! — он шагнул ближе и засунул руки в карманы пальто, ожидая её действий.

Она не двинулась. Тогда он подошёл к дивану, на котором и валялась её сумочка. Достал телефон и посмотрел на дисплей.

— Ответь ему. Попрощайся навсегда, и скажи, что уезжаешь, — осторожно он положил телефон на журнальный столик, будто боялся, что не выдержит и разобьёт его об стенку. Хотя и это вряд ли. Это был тот самый телефон, что он ей подарил. Ян развернулся и вышел из комнаты.

Эва так и не взяла трубку и звонок прекратился. Обессиленно она села на диван. Некоторое время бездумно смотрела перед собой. Уставилась в пол, рассматривая ковёр. Потом вскочила. Принялась расстёгивать пальто негнущимися пальцами. Руки не слушались. Пальцы дрожали. Хотелось поотрывать все пуговицы к чёртовой матери, но сомнительно, что на это у неё хватило бы сил.

Она со злостью швырнула пальто на диван, когда ей, наконец, удалось справиться со злосчастными пуговицами и кинулась за ним. Слышала, как громко хлопали двери комнат и с треском раскрывались и захлопывались дверцы шкафов. Она заскочила в комнату и застыла на месте, смущённая выражением его лица. На нём была написана боль. Без сомнений, это была она. Такая боль, что он закусил кулак.

— Если ты из-за ребёнка… — растерянно сказала она, глядя на него. Он отнял руку от лица. С трудом перевёл дыхание. Не ответил, только переложил чемодан из левой руки в правую и бросил его на кровать. Помимо чемодана, на кровати лежали её вещи. Бесцеремонно сваленные в кучу вместе с вешалками. Он просто содрал их с перекладины без разбора.

— Конечно, Эва… — сдавленно проговорил он. — Конечно из-за ребёнка! Я ведь не могу просто полюбить тебя! Для счастья же нужен веский повод, правда?

Она заметила, как он притронулся к левому плечу, но быстро одёрнул руку.

— Ты… О чём… Ты явился… Ни здравствуйте вам, ни привет и до свидания! Разорался! Да, какое ты вообще имеешь право! — воскликнула она, чувствуя свою полнейшую беспомощность, переводя взгляд с него на груду вещей.

— Тебе напомнить о моих правах? — жёстко спросил он.

— Да я и слушать тебя не хочу, — слабо сказала она. Еле выдавила, потому что в этот момент её снова замутило. Она прикрыла рот ладошкой. В это время он расщёлкнул замки на чемодане.

— Придётся. Тебе придётся меня выслушать, — откинул крышку.

— Да не нужно мне это! Не нужно, Ян! И ты мне не нужен! Уходи и оставь меня в покое… — последние слова она проговорила в прижатую ко рту ладонь на пути в ванную.

— И не подумаю! — он бросился вслед за ней.

Эва склонилась над раковиной. Её вырвало тем томатным соком, будто кровью. Такого зловещего цвета была жидкость. От одного этого вида её замутило ещё больше. Она вцепилась в края раковины, но ноги упрямо подгибались. Ян прижал её правой рукой к себе, крепко обхватив за талию. Эва облегчённо вздохнула. Без его помощи она бы не удержалась на ногах. Он убрал ей волосы от лица, прихватив левой рукой.

— Умойся, Эви. Давай, моя девочка, умойся, — почти прошептал он. Тихо сказал, удерживая её, положив руку на живот.

— Угу, — она кивнула, но не имела сил пошевелиться. Даже отцепить пальцы от раковины и то не могла. Она прикрыла веки, всё равно перед глазами всё плыло, только усиливая и без того тошнотворные ощущения.

Ян включил холодную воду. Намочив ладонь, приложил её Эве к лицу. Потом набрал ещё пригоршню и смыл томатный сок с её губ.

— Угу, — ещё раз промычала она. — Сейчас. Сейчас я сама, — еле вышептала, но нашла силы оторваться от раковины. Дрожащими руками она умылась. Потом прополоскала рот. Он развернул её к себе и обнял. Она уткнулась носом ему в грудь, вцепившись руками в лацканы пальто.

— Эви… — руки её ослабли, и она начала сползать по нему. — Я ведь даже не смогу… — он подхватил её, но она уже не откликалась, а безвольно повисла у него на руках. — Не смогу поднять тебя…

Но ему пришлось. Не мог же он оставить её на полу в ванной. Ян не стал поднимать её на руки. Не выдержал бы такой нагрузки. Но приподнял Эву над полом и прижал к себе. Этого, однако, хватило, чтобы испытать адскую, почти непереносимую боль. В глазах потемнело, но он дотащил её до кровати и сел вместе с ней, умостив её у себя на коленях. Прижал к себе как ребёнка на мгновение, и замер, сжав зубы, ожидая пока собственный приступ боли ослабнет. Отпустит его, пока он сжимает её в объятьях. Он прижал её голову к своей груди, смахнул капельки воды и отвёл мокрые прядки. Обхватил ладонью мокрое лицо. Когда ощущения стихли, он стянул с неё сапожки.

Она была такая бледная. Белая как полотно. Ни кровинки на щеках. Он забеспокоился, запаниковал.

— Эви… — позвал её, провёл кончиками пальцев по лицу.

И это её чёрное платье только подчёркивало бледность лица.

Ну, надо же! Эва в чёрном платье! Немыслимо!

Никогда не видел её в чёрном. Но и в этом, казалось, мрачном одеянии она выглядела блестяще. Такая нежная и сверкающая. Такая красивая и яркая. Он обомлел, когда увидел её там, в кафе. Всё исчезло, кроме неё. И потом, он видел, как она подходила к дому. Задумчивая и далёкая. В чёрном пальто и сапожках на каблуках. Утончённая и ласковая… Слегка незнакомая и чуть-чуть чужая…

Но его Эва… Его… С растрёпанными ветром золотистыми кудрями. Блестящими лучистыми, а сейчас печальными глазами. Так не хотел он видеть эту печаль. Хотел счастье в её глазах… Веселье… Готов был на что угодно, что бы вернуть это. Так хотел вернуть это.

Теперь был даже рад внезапным болезненным ощущениям. Очень рад. Боль захлестнула, затмив всё остальное. Прогнала другие ощущения: и ревность, и злость, и гнев. Она покончила с его неуправляемостью, закрыла рот его обвинениям. Он знал. Слышал, что обмороки при беременности очень частое явление, но всё равно беспокойно вглядывался в её лицо.

Ну, почему так всё сложно? Так невыносимо? Когда на самом деле всё проще простого. Любить и всё. Быть вместе и никого больше не надо. Только она, как целый мир. Теперь они. Она и его малыш. Он положил руку ей на живот. Живота, в сущности, ещё не было, но он знал, что там его малыш.

Она теперь должна есть и пить за двоих, думать за двоих, страдать за двоих и говорить за двоих. А он за троих… За себя, за неё и их ребёнка.

Она зашевелилась, почувствовав его руку у себя на животе. Протестующе заёрзала, словно он пытается забрать что-то у неё, а он всего лишь прикоснулся к тому месту, где рос её ребёнок. Их ребёнок.

— Тихо… — прошептал он и чуть ослабил хватку. — Тихо.

Она перестала двигаться. На это и сил особых не было. Даже слова вымолвить невозможно.

— Помоги мне, Эви… — попросил он. — Подержись за меня. Крепче…

Эва вцепилась рукой в серый кашемир и другой рукой обняла его за талию, просунув руку под пальто. Ян привстал, отодвинувшись дальше на кровати и подхватив её ноги под коленями, уложил на кровать.

Эва зажмурилась от сладостных ощущений. Приятных и расслабляющих. Ян сжал её ступню, потом лёгкими массирующими движениями двинулся вверх по икре. Слегка сжимал мышцы. Поглаживал, скользя по тонкому чёрному капрону.

— Эви…

Говорить она не могла. От слабости и язык не ворочался. Она подняла руку к его лицу. Прикрыла рот ладонью. Он взял её руку, сжал крепко, пытаясь согреть холодные пальчики, сплёл со своими, прижал к губам.

— Замолчи… пожалуйста… — тихо проговорила она. — Я прошу не надо… — слушать его было больно. Невыносимо. Словно переживать всё в который раз. Не во второй. И даже не в третий.

Почему так? Даниэлл столько сделал для неё, но не смог заслужить и малую капельку того чувства, что она испытывала к Яну. Испытывала и ничего не могла с этим поделать. Как бы она хотела ненавидеть его! Но не могла! Стоило ему только появиться… Стоило только оказаться рядом… И всё такое знакомое: и тепло, и запах, и прикосновения… Будто тысячу лет была в спячке, и проснулась… Зажила… И тело привычно реагировало, и душа отступала от тех барьеров, что она старательно строила эти месяцы.

Бороться с собой, как с ветряной мельницей…

Бороться с ним — пытаться посчитать пузырьки с бокале с шампанским…

— Тебе лучше?

Она кивнула.

— Не молчи. Расскажи мне, Эва…

— Что?

— Что-нибудь. Как ты себя чувствуешь? — такие нотки были в его голосе. Что у неё защемило сердце. И ему, как никому другому, захотелось всё высказать и пожаловаться. Прямо сейчас. Именно сейчас, несмотря на слабость и муть в желудке. Вот как раз самое нужное время.