— Эва… ну бывает… ну надо как-то жить дальше, — ласково он поглаживал её по голове, приговаривая слова ободрения, а она примостилась у него на груди.

— О чём ты говоришь? — хрипло спросила она, не открывая глаз и не глядя на него.

— О том, что надо взять себя в руки…

— Альфи, где ты начитался этих бредней? Всё это туфта полная! — возмущённо воскликнула она и привстала. Села выпрямившись.

— Что туфта?

— Да то… Про тех сильных женщин, что после такого задрали нос к верху и пошли… Жить… Работать… Они сильные… Всё могут… — хлюпала она носом утирая слёзы. — Это всё хрень собачья! Так можно… Но только после двадцати бутыльков успокоительного, когда тебе на всё по барабану… даже на себя… А когда действие лекарства закончится, снова будешь биться в истерике…

— Эва…

— Что Эва? Что? Перестань! Так мне только хуже! Я не могу… Понимаешь? Я так не могу! — зарыдала она снова. — Я не могу встать, отряхнуться и пойти, как некоторые. Меня никогда не обижали! Так меня никогда не обижали! Поэтому я не могу! Я не знаю и не умею… не могу справиться.

И она не могла. Не знала, что с собой делать. Не привыкла быть раздавленной вот так. Не имела понятия, что такое быть обиженной и уязвлённой. В жизни не знала, что такое быть отвергнутой. Что с собой делать и куда себя деть? Куда деться от себя самой? От своих чувств, которые переворачивали её с ног на голову.

— И это всё? — спросил он, когда она немного успокоилась.

— Да, а что ещё? — она шмыгнула носом.

— Ну как что? Он тебе сказал вот это по телефону, и ты собрала вещички и умотала?

— Да…

— Ну, и дура…

— Чего?

— Дура, говорю. Надо было никуда не уходить, а остаться и устроить ему хорошую нервотрёпку. Устроить такую разборку, чтобы мало не показалось. Ну… чтобы выяснить правильно ли ты вообще его поняла. На это ты точно имеешь право. А потом бы ушла со спокойной душой.

— Я и так ему устраивала их всю последнюю неделю, — буркнула Эва.

— По поводу?

— И без повода тоже. Теперь не важно…

— Ещё как важно. Расскажи.

— Альфи ты садист. Я вообще не хочу об этом говорить, но ты упорно добиваешь меня.

— Говори уже.

— Он хотел меня отправить отдыхать.

— И что?

— Как что? Я сказала, что не поеду без него.

— А он?

— Что он? Сказал, что приедет позже, но я не согласилась.

— Почему?

— Как почему? Альфи, ты идиот? Он собирался отправить меня в чужую страну… к какому-то шейху… в эти… как их… Эмираты, — снова шмыгнула она. — На кой хрен мне ехать туда одной? Чтобы меня там в проститутки продали?

— Ну, ты загнула! — изумлённо проговорил Альфи.

— Нормально загнула… Придумал тоже…

— И потом?

— Всё! Надоело…

— Эва, знаешь… У мужиков тоже бывают всякие бзики… Так что ты подожди немного, может он придёт к тебе. Всё прояснится. Вы поговорите… Ну… в жизни всякое бывает. Ну, вот например, дадим ему срок две недели. После двух недель считай всё кончено. А так… Успокойся пока…

Альфи умел уговаривать. Эва успокоилась. Не совсем, но прекратила свою истерику и решила попробовать дать Яну такой срок, и себе тоже. А Альфи как в воду глядел, потому что Ян пришёл. Только чуть позже, чем через две недели, когда она всё решила. Когда она решила тоже отобрать у него кое-что…


Она решила отобрать его ребёнка. Лишить, не зная, нужен ли он ему вообще. Впрочем, не представляя, как сама вынесет это «напоминание» о нём. А что если он… или она будет копия своего отца? Эва не сомневалась, что так и будет. Просто так он её не отпустит.

Вот так она и сидела в раздумьях об отношении к своему пока новому состоянию, второй день, глядя на бумажку с диагнозом. Вернее не день, а ночь. Спать не могла. Пошла в душ, освежилась и закуталась в тёплый халат. Собрала мокрые волосы и заколола шпилькой. Включила телевизор, хотя не могла его смотреть. Но оставаться наедине со своими мыслями было ещё страшнее. Она щелкала каналы, в поисках чего-нибудь нейтрального, не вызывающего очередного плаксивого приступа. Те две недели, что они дали ему с Альфи уже прошли. Даже больше. Подходила к концу уже третья неделя.

Всё…

Всё кончено…

Глухо вместе с сердечным стуком отдавались в ней эти слова, отбивая ритм, заставляя привыкать.

Она так и не успела найти ничего приличного. В дверь позвонили. Она с удивлением повернула голову в сторону входной двери. Звонок задребезжал ещё раз. Время было очень позднее, стало не по себе. Кто бы мог прийти к ней в такое время. Время глухой ночи. Её захватило любопытство, хотя открывать дверь она не собиралась. На цыпочках, будто её могли услышать, она подкралась и глянула в глазок. Едва различив силуэт за дверью, отшатнулась. Почти отскочила, словно её ошпарили, на секунду подумав, что это обман зрения, и она сошла с ума. Но нет, снова приблизившись, она убедилась в своей правоте. С горечью и болью она уверилась, что Ян собственной персоной стоит за её дверью.

Пальцы коснулись защёлки замка, но она одёрнула руку. Закусив губу, прислонилась спиной к двери. Отойти не могла, открыть тем более, но постоять спиной к нему, совсем рядом. Всего в нескольких сантиметрах. Побыть вот так последний раз. Последний, так как уже разговаривала с Даниэллом. Он обещал помочь. Он, как всегда, ни в чём ей не отказывал, обещал увезти её в Нью-Йорк, хорошо знакомый ей город. Мегаполис больших перспектив, больших денег и больших преступлений. Она сказала ему, что хочет поучаствовать в выставке. Однако с трудом представляла, как ей это удастся.

Эва скрестила руки на груди, вцепилась в халат, чтобы даже не дёрнуться; прикусила губу до боли, чтобы не всхлипнуть. Медленно сползла по двери и села на пол. Внутри пылала пустота и терзала безысходность. Хотя, почему безысходность….

Выход есть, и она его нашла — уехать. Скрыться, чтобы никогда больше не видеть и не слышать его. Никогда не встречаться и попытаться жить заново. Там, далеко от него, она снова предастся грустным мыслям, истерике и плачу, выплеснет всё, что накопилось и успокоится. Не важно, сколько понадобится времени. Неделя, месяц или год, но она переживёт это. Должна пережить.

Но сейчас она не откроет дверь и не важно, что он хотел ей сказать. Зачем пришёл… И что хотел… Всё равно… Она уже ничего не хотела. Слишком самонадеянно, но вполне в его духе, просто прийти и позвонить в дверь, как ни в чём не бывало. Что он скажет? «Привет как дела?» Её даже затошнило от отвращения к этой ситуации; к себе и к нему; к ним обоим за то, что они вообще встретились на этой земле.

Она больше не смотрела в глазок, но знала, что он так и стоит за дверью. Чувствовала всей душой, как и всегда, потому что душа её была там за дверью вместе с ним. Последний раз можно. Можно признать, как сильно она его любит и как он этого не достоин.

С удивлением, обнаружила, что лицо её снова мокрое. Она ругала себя за слабость и несдержанность, за то, что снова начала оплакивать свои чувства. А ведь последние дни стойко держалась. Ей даже показалось, что она почти отошла, и стало легче, но оказалось это просто временное забытье. Она ни за что не откроет ему. Даже если проклянёт себя после этого… даже если сделает самую большею ошибку в своей жизни. Не пустит его, потому что уже приняла решение и менять его не будет.

«И ты думаешь, я открою тебе?»

«Не откроет… она не откроет…»

На что он надеялся, когда приехал? Когда сорвался с места и как полоумный понёсся через весь город, после того как побывал в доме. Впервые после их разрыва он был там. Заехал забрать кое-какие вещи. Долго стоял на террасе, потом прошёл в кухню. Пошарился в ящиках, хотя на самом деле ничего там не искал. Не мог заставить себя подняться в спальню. Невыносимо. В душе поднялась злость… огромная волна. Тоска… затопила головой. Ненависть… ко всему, что с ней связано… что сейчас убивало… собственная вина, что была просто несоизмерима ни с чем. Он так чётко мог разделить эту смену чувств, что становилось страшно. Обескураживало… давило со всех сторон… Он чувствовал себя наркоманом, в момент ломки. Только своей дозы ему не получить. Выворачивало так, что почти физически больно. Сколько он выдержит? Если бы был способ избавиться от этого… он понимал что нет… Две недели как в клетке… в клетке наедине с самим собой, хотя вокруг всегда были люди. Лучше палача не придумать. Самоистязание лучшая пытка. Не надо и выдумывать. Можно съесть себя живьём. Легко… не подавившись…

Эти две недели прошли точно по расписанию Селесты, без малейшего отклонения. По её расписанию и по его установке. Он рано приходил, уходил позже всех; ездил на встречи; посещал мероприятия; присутствовал не деловых обедах. И был безупречно вежлив с подчинёнными; безукоризненно спокоен до тошноты. Потому что боялся сорваться. Не смел даже вспылить. Не позволял себе всплеснуться. Боялся, что загонится в агрессии, если позволит себе хоть малейшее её проявление. Утонет в гневе и в собственном бешенстве.

Он читал документы по десять раз, не меньше, с трудом вникая, что читает. Поэтому и читал по десять раз, потому что в таком состоянии, подай ему приговор о собственной смертной казни, он и его подписал бы тоже.

Поражался своей слабости, своей привязанности, но понимал, что не вырвет её из сердца. Даже не пытался. Берёг и лелеял, наказывая себя каждым мгновением, пережитым с ней. С ней целая жизнь… Целый мир… Который растворился с её уходом. Остались лишь яркие вспышки красочных воспоминаний. Таких же ярких, как она. Он старался вспоминать как можно реже, иначе не мог. Ещё не мог делать это спокойно. И сможет ли? Знал себя. Понимал, что нет. Пока ещё было невыносимо делать это, но иногда эти отголоски счастья заставали его врасплох. И начиналась настоящая мука. Одиночество, тоска слишком слабые понятия. Размытые и ничего не выражающие. Нет, он не тосковал, ему не было одиноко, он просто боялся слететь с катушек. Боялся, что не сможет выдержать. Впервые в жизни не был в себе уверен. Не уверен в своей выдержке. Не уверен в своей способности выдержать всё это. А надо было…