— Мистер Джеферсон, — так же вежливо, в тон ему начал Данте и сел в кресло напротив, — я очень ценю Ваш профессионализм, а также Вашу заботу о близких мне людях. Я безумно за это благодарен, но у меня есть ещё одна просьба.

Доктор обречённо вздохнул, не выражая особой радости по этому поводу, но отложил ручку.

— Я Вас слушаю. И надеюсь, она последняя… Хотя бы на сегодня…

— Думаю, да, док, — пообещал Данте. — Я хочу, чтобы вы пропустили к Лисандро одного посетителя.

— Нет, — сразу категорично отказал Джеферсон.

— Точнее… посетительницу, — добавил Данте.

— Нет. Это исключено и я Вам об этом уже говорил, — никак не хотел отступать от правил доктор.

— Это его женщина, — снова вставил слово Данте, давя на него взглядом.

— Никаких посетителей, — так же твёрдо отказал Джеферсон.

— Точнее… его невеста, — он словно не слышал слова доктора, а вставлял свои реплики, словно это не было разорванным предложением, а целым высказыванием.

— Я же сказал нет, — последнее прозвучало не так уверенно. Данте постучал кончиками пальцев по столу, спокойно глядя в лицо Джеферсону. Доктор невольно сосредоточился на этом звуке, ставшим единственным в установившейся тишине кабинета. Он даже бросил взгляд на руку итальянца. Данте сразу перестал барабанить по столу и положил раскрытую ладонь на полированную поверхность. Помолчал ещё секунду, выдерживая паузу, а потом снова пошёл в наступление.

— Док… Я, конечно, всё понимаю. Только всё равно не уйду отсюда, пока не услышу «да».

— Мистер Конти де Лука Коста, Вы меня достали за сегодняшний день, — раздражённо отреагировал на его самонадеянные слова доктор. И это было чистой правдой, потому что в этот момент, даже всегда хладнокровный и бесстрастный Джеферсон, потерял всякое терпение.

— Согласен. Поэтому проще будет разрешить Селесте повидать жениха. Док, девочка в истерике. Ещё минут пятнадцать и она впадёт в кому, и тогда Вам точно придётся впустить её в палату к Лисандро. Только уже в качестве пациентки, потому что успокоительные средства уже не помогают. Неужели Вы бы стояли в стороне, случись, не дай Бог, подобное несчастье с кем-то из Ваших близких? Думаю, пять минут ей хватит. А может и три… Просто, чтобы удостовериться, что он живой.

* * *

Дверь тихонько закрылась. Но она так и стояла на пороге, не решаясь шагнуть дальше.

«О, Господи!», — выдохнула она и приложила дрожащие пальцы к губам. — «Господи…», — к горлу подкатил огромный ком боли и сожаления. Так самонадеянно она себя повела, настаивая на желании увидеть его, а сейчас не могла сделать и шагу.

Она с трудом сглотнула и подавила очередной слёзный приступ. Так ужасно и неестественно было видеть его здесь обездвиженного, с множеством трубочек и с капельницей. И этот пикающий звук неизвестных ей медицинских приборов раздражал…

Она несколько секунд слушала эти ужасные «пики», в страхе, что вот-вот они прекратятся, а вместе с этим…

Об этом она даже боялась думать…

Не хотела…

Попросту в это не верила…

Первый маленький шажочек дался с трудом. Она пошатнулась, словно была пьяна. Так почти и было: пьяна от собственного отчаяния и непреодолимого чувства безысходности, что давили камнем на сердце.

Ладони повлажнели, она распрямила их и вытерла о юбку. Раздался тихий звон, когда цепочка выпала из её слабых рук. Чертыхаясь, она подняла с пола золотой плетёный жгутик, аккуратно держа за застёжку. Под весом кулона цепочка распрямилась и свободно повисла в воздухе, поддерживаемая только тонкими пальчиками девушки. Она бросила сумку тут же у кровати, потянулась к нему и осторожно, боясь потревожить, надела ему на шею золотую цепочку. Долго возилась, застёгивая замочек неловкими непослушными пальцами.

Всё это время она прерывисто вздыхала, чтобы не дать волю слезам, до боли закусив губу. Потом подвинула стул и присела рядом. Взяла его за руку и уже не смогла сдержаться. Пыталась, но это было невозможно. Рука его была чуть тёплой, не такой горячей как раньше; губы почти бескровными и сухими; и сам весь какой-то безжизненный и серый, без былого рвения и темперамента, но со смертельным спокойствием.

Она разрыдалась в голос, потом затихла, задержав дыхание, опять — таки, чтобы не потревожить его.

Сколько ласковых прикосновений он ей подарил! Сколько нежных поцелуев она получила! А теперь он собирался оставить её!

— Только попробуй бросить меня… Слышишь? Только попробуй оставить меня! Ты мне столько всего обещал! А теперь собираешься бросить меня! — начала она свой монолог. Говорят, что находясь в коме, люди слышат, если с ними разговаривают. Вот и она собиралась просто поговорить с ним. Пришла сказать, как он важен для неё. Но как только увидела его в таком состоянии, просто начала голосить и плакать. Все заготовленные речи потеряли смысл, она плакала, приговаривая, пытаясь убедить его словами, что он просто обязан вернуться.

— Ты мне обещал весь мир, — с обидой в голосе говорила она. — Обещал… И ты мне обещал детей. Я так хочу детей, а ты мне обещал! — она прикрыла лицо руками, стараясь заглушить рыданья, показалось кощунством разводить здесь шум. Притихла, подавила всхлипы и позволила слезам просто бежать по лицу. Крепко сжала его руку и склонила голову. Не стала дотрагиваться до его лица, боялась уловить те различия, что так сильно ощущались. Не хотела чувствовать под пальцами прохладу кожи, не хотела почувствовать его почти смертельное спокойствие.

— Как ты можешь бросить меня? Ты не можешь… — говорила она уже спокойнее, еле слышно. — Ты обещал на мне жениться… Когда ты проснёшься… — она сознательно употребила это слово, — а ты обязательно проснёшься, я скажу тебе «да»… Я хочу в Италию… Ты сказал, что увезёшь меня туда… — она замолчала, впав в какое-то оцепенение. Потом показалось, что пальцы его дрогнули в её хрупкой ладошке. Она встрепенулась, подняла голову, долго всматривалась в его лицо, перевела взгляд на руку, когда-то сильную, а теперь слабую и недвижимую.

«Показалось…», — промелькнуло в голове, но она всё ещё продолжала пристально глядеть на него, чтобы заметить какую-то реакцию. Но нет. Он был в таком же положении и состоянии, каким она его застала.

— Ты только вернись… Ты только, пожалуйста, обязательно вернись ко мне… — повторяла она как заклинание, тиха всхлипывая, и никак не находя в себе силы остановиться.

Только шум прибора вентилирующего его лёгкие, собственное прерывистое дыхание и нечастые вздохи наполняли палату; злостное пиканье, которому она была несказанно рада, и которое отмечало ровный и спокойный стук его сердца.

— Ну что ты тут надрываешься? — Селеста вздрогнула. Она задумалась настолько, что не слышала, как Данте зашёл в палату. А скорее всего он сделал это тихо, сомнительно, что он стал бы хлопать дверью.

— Я… — она вытерла мокрые щёки, но так и не договорила. Поправила волосы, рассыпавшиеся по плечам рыжеватой гривой. Провела пальцами по вьющимся прядям.

— Хватит убиваться Селеста. Ему бы это не понравилось. Он не хотел бы видеть свою женщину в таком состоянии, — он говорил тихо, но отчётливо. То, как тщательно он проговаривал слова, создавало ощущение некой грубоватости тона. Он увидел цепочку на Лисандро и лицо его чуть просветлено, стирая мрачное выражение. Он притронулся ко лбу брата, поправил ему волосы безотчётным жестом, поддёрнул тонкое больничное одеяло.

— Пойдём отсюда, — но Селеста даже не двинулась с места. Тогда он взял её за руку и почти силком вытащил из палаты таким же способом, как и привёл — стальными тисками ухватив за локоть.

— Где твой характер? Куда делась та жизнерадостная цветущая женщина, которую я видел? Куда делась та женщина, которую он полюбил? Ты нравишься ему такой. Так, что давай… возьми себя в руки и успокойся. Ещё трёх дней не прошло… Вот через три дня можешь хоть волком выть, а сейчас рано ещё. — Она молчала. Шла ведомая им, вцепившись в собственную сумку, будто она поможет удержаться «на плаву» и не утонуть в пучине отчаяния; не захлебнуться собственными слезами. Будучи почти у выхода она вдруг остановилась и попыталась развернуться.

— Подожди. Я хочу зайти к Яну, — спохватилась она. — Мне нужно его увидеть, — она даже сделала шаг в обратную сторону, но он резко подтянул её обратно.

— Куда… Куда ты собралась в таком состоянии? Ему уже относительно лучше, но таким видом ты точно не приободришь его, — она позволила вывести себя из здания клиники.

— Как ты добралась сюда?

— Что? — отрешённо переспросила она.

— Понятно, — резюмировал он и потащил её в ту сторону, где был припаркован его автомобиль. Через минуту он впихнул её на переднее сиденье, через вторую выехал на центральную магистраль. — Адрес говори.

— А? — она была как сомнамбула, едва ли понимая, о чём он её спрашивает. — А-а… адрес… — Сел назвала ему улицу и номер дома.

Как во сне она сидела, прижав сжатый кулачок к губам, изредка пуская горячие слезинки. Заходящее солнце посылало меж домов пурпурные лучи, оттеняя сочную зелень багряным цветом. Она зажмурилась, не желая смотреть на это. Багряные вечерние краски напоминали цвет крови. Они пугали и отбирали такую нужную ей сейчас надежду.

— Селеста… — позвал он её. — Сколько можно плакать? Ты хочешь выплакать всё за один день? — она только хмыкнула и снова размазала слёзы по щеке. До этого дня и сама не знала, что может вот так, не переставая лить слезы сплошным потоком. — Если ты сегодня всё выплачешь, у тебя на завтра ничего не останется. А вдруг он завтра ещё не придёт в себя? И что ты тогда будешь делать? — он искоса глянул на неё и заметил полный возмущения взгляд. Она же увидев его полуулыбку усмехнулась. — Так-то лучше… — кивнул он одобряюще. — Приходи в себя. Возьми себя в руки.