Оксана Сергеева - Палитра счастья

Он не двигался медленно, а продолжил, так же как и вошёл — резко, необузданно, подстёгиваемый её стонами, чувствуя её реакцию, ощущая мелкие сокращения в её горячих глубинах. Сначала мелкие, плавно переросшие в судорогу, когда мышцы её сократились, обхватив её, когда он переживаемой остроты ощущений она впилась зубами в его плечо, поскуливая. Он чувствовал её, переживал с ней её оргазм и свой, переживая собственное удовольствие, пропуская через себя всё, что случилось, впитывая её эмоции.

Она постепенно расслабилась, глаза были закрыты, но на лице играла улыбка.

— Что это было, Эви? — спросил он позже, когда удобно устроил её, прижав спиной к груди.

— Что? — сонно спросила она, выходя из состояния полудрёмы. Совершенно было лень шевелиться и разговаривать тоже.

— Твоя истерика? Я никогда за тобой такого не замечал.

— Сама не знаю, — еле слышно прошептала она.

— Я даже подумал, что ещё минута, и ты выхватишь из ящика нож и прирежешь меня на месте. Поэтому дал тебе тарелку. Лучше перебей всю посуду, но обойдёмся без кровопролития.

Она ничего не ответила, улыбнулась и затихла. Дыхание было ровное, какое и должно быть у крепко спящего человека. Он погладил её по щеке, убрал волосы от лица, тихо позвал, поцеловал в висок, но она даже не пошевелилась.

Не пошевелилась она, и когда он крепче стиснул её, не дрогнула и тогда, когда прошептал ей на ухо «Я люблю тебя… Боже, как я люблю тебя…»

Lineage 21.03.2011 15:27» Отчаянье неистовых глубин… Lineage

Ксю, как я и ожидала, твоя 29 глава вдохновила меня на стихотворение

В нем не совсем те слова, но эмоции схожи. То что я чувствую) Хочу поделиться с тобой

* * *

Отчаянье неистовых глубин…

Люби, рискуй — эмоции предела.

Причины позабыв весенних зим,

И то, как снов мечта от страсти пела.

Я не хочу потом, что завтра. Не хочу!

Останься, навсегда, останься, умоляю.

Я замолчу! Любую цену заплачу.

Я изменю себя, и роль, что исполняю.

Предам, убью в себе все, что люблю,

Лишь потому, что без тебя все дико.

И в одиночестве все с горя утоплю,

И воздух содрогнется в силе крика.

Не покидай, что б не случилось, я твоя!

Пусть не любовь, но чувство нерушимо!

Я верю, что сейчас для нас заря,

Я верю, покоренная вершина.

А что потом — не важно, не хочу

И знать, и слышать, думать, что там, завтра.

Сейчас я забываю, я молчу,

Закрыв глаза, убив всех знаний правду.

Сейчас все хорошо, а как придет закат,

Так будет жизни этой окончание.

Сомкнутся ледяных объятья врат.

Оправдан риск — неистово отчаянье…

И снова я, убитая собой,

И снова по крупицам душу собираю.

Не важно! Пусть лишь миг, но ты был мой.

И это в памяти я нежно охраняю.

Отчаянье неистовых глубин…

Люби, рискуй — эмоции предела.

Я помню, как душа от страсти пела.

Я знаю покорение вершин.

март 2011

Перед глазами замелькали белые пятна. Белые, потом цветные и радужные. А после свет ослепил его. Обычный дневной свет, от которого резало глаза. Он тут же прикрыл их, и это простое движение век отдалось болью в голове и во всем теле. Собственно, и тела он не чувствовал, только одну лишь боль — тупую и тяжёлую. А потом снова темнота. Только на поверхности сознания, на той узкой и зыбкой её полосе, которая отделяла его от былого забвения, слышались громкие голоса. Кто-то настойчиво звал его по имени, но он не мог отозваться. Никак не мог, хотя и пытался.

Яркими вспышками возникли последние моменты, что он запомнил. Как упал, так и не поняв в чем дело. Тело не слушалось, рухнуло на землю. Он только прикоснулся к левой стороне чуть выше сердца, почувствовав под пальцами тёплую липкую влагу.

«Опять…» — пронеслось в голове, и это было последнее, что он помнил.

Суета вокруг всё не унималась.

Господи, какой противный голос!

А окутывающая темнота была такой приятной… Мягкой… Густой…

Он чувствовал себя как в желе. В приятном желе. Не скользком и подрагивающем, а в упругом, крепком, то выпускающим его на поверхность, то снова засасывающим на глубину. На тёмную холодную глубину, а в те редкие короткие моменты прояснения кроме светлых размытых бликов ничто больше не связывало его с окружающей действительностью. Что-то мешало выйти и остаться там, что-то тянуло обратно, грозя больше никогда не выпустить…

Голоса затихли, остался только неясный гул, утихший с затопившей разум чернильной темнотой.

— Что с тобой?

— А что со мной?

— Ты выглядишь чуть лучше, чем сама смерть — вот что с тобой. Нельзя себя так изводить, — он смотрел на неё таким пристальным взглядом, словно хотел прочитать её мысли и это начало раздражать. Не собираясь поддаваться очередному приступу, Эва опустила веки и глубоко вздохнула, но удержаться от колкости всё же не смогла.

— Спасибо за комплимент. И я не извожу себя, просто плохо чувствую.

Сегодня она еле выползла из кровати. Тело болело, будто по ней проехалась машина или она сутки провела в спортзале, выдавая спортивные рекорды. Непонятная тяжесть давила на плечи, так и клонив её в горизонтальное положение. Она побродила по квартире, уговорила себя на душ, но самочувствие не улучшилось. Мысли о еде не внесли долгожданного позитива, поэтому прекратив сопротивление, она перебралась в гостиную и приняла лежачее положение на удобном диване.

— Эва, прекрати, — он мягко одёрнул её. — Я даже уверен, что ты сегодня ещё ничего не ела.

Нехотя она села, подобрав под себя ноги. Рычать на Даниэлла не было смысла, тем более ко всем её бедам он не имеет никакого отношения.

— Извини, просто сейчас я не самый приятный собеседник, — начала оправдываться она. — Не обращай внимания. А вообще, я и вправду сегодня ничего не ела, — прозвучало признание, и шумное урчание подтвердило её слова. Она приложила руку к животу, несколько секунд словно прислушивалась, а потом потянулась, чувствуя, что ломота в теле почти исчезла.

— Эва, возьми себя в руки, — услышала следующие его слова. Он не собирался давать советов и лезть в душу, но её непреходящая депрессия начала беспокоить и он всё-таки решился начать этот разговор. — Я понимаю, что тебе тяжело… Я никогда не видел тебя в таком состоянии. Это меня пугает.

Всем своим видом Эва выразила неприятие его слов, пренебрежительно скривившись. Ну почему всё думают, что ей только сейчас и нужно, что выслушивать лекции о том, что нужно взять себя в руки и жить дальше!

— Прости, Даниэлл, но меньше всего на свете я хочу слушать твои нотации на тему моего депрессивного состояния. Меньше всего, Даниэлл… — апатично произнесла она, надеясь, что он прекратит свои доставания.

— Прости, если я лезу не в своё дело. Не хотел тебя расстроить, ты должна понять, что я беспокоюсь, — сказал он твёрдым тоном с лёгкими извиняющимися нотками.

— Я понимаю. Поэтому могу тебя заверить, что всё в порядке. Это нормальное состояние для женщины в моем положении, — произнесла она будничным тоном.

— В каком смысле, Эва? — переспросил он, не совсем понимая, какое положение она имеет ввиду.

— В прямом смысле, Даниэлл… — пустилась она в объяснения, заодно придумывая чего бы ей поесть. — Я злюсь, нервничаю, расстраиваюсь — это обыкновенная игра гормонов, — равнодушно она посмотрела на свои ногти, отметив, что пора сделать маникюр, а ещё не мешало бы и питательную маску.

— Каких гормонов? — очередной вопрос начал потихоньку бесить её.

— Таких гормонов… И отсутствие аппетита объясняется тем же самым, она покрутилась на месте и приподняла диванную подушку в поисках заколки для волос, которую сняла, перед тем как лечь.

— Я что-то тебя не понимаю… — он с сомнением посмотрел на неё.

— Что тут непонятного? — она рыскала по дивану, но никак не могла найти свою любимую шпильку. — Токсикоз. У меня обыкновенный токсикоз, какой бывает у всех беременных. У кого-то в большей степени… у кого-то в меньшей… — обнаружив искомый предмет она нашла ему нужное применение, заколов волосы. — У меня очень сильный, я вообще есть ничего не могу.

Даже после такого подробного разъяснения уверенности в том, что допрос будет окончен, совсем не было. Она прекрасно знала Даниэлла, чтобы легко предсказать его реакцию на свои слова. Однако раздумывать над этим она не собиралась. Единственное что её волновало сейчас, да и последнее время, это лишь то, чтобы её оставили в покое. Всё. Хотя с переездом в Нью-Йорк из «всех» остался только Даниэлл.

— Эва… — она была, как всегда, права на его счёт. Сказать, что на его лице отразилось удивление — это ничего не сказать. Он был в шоке. Не с широко разинутым ртом и округлёнными глазами, но то, что она своими словами ввела его в ступор, было очевидно.

— Даниэлл… Боже, неужели я должна тебе объяснять, откуда берутся дети? — воскликнула она, и встала с намерением удалиться на кухню.

— Ты беременна?! — наконец выдал он, подобрав слова, но так и не найдя нужных.

— Ну что ты на меня так смотришь? — она взвилась и фыркнула, испытав непривычное желание высказаться и уязвить его. — Когда живёшь с мужчиной… занимаешься с ним сексом… то можно и забеременеть! — резко бросила она и продолжила непринуждённым тоном, понимая, что её грубость начинает переходить дозволенные границы. Даниэлл не знал и не мог знать о её состоянии и его вопросы, по сути, вполне оправданы. Она поправляла слегка помятую одежду, поэтому не видела эмоций, на миг отразившихся на его лице. — Слушай, мне точно пора поесть. Пойду чего-нибудь найду в холодильнике. А ты посиди, посмотри пока телевизор. Я там сама разберусь, — не дожидаясь ответа, она ушла на кухню, оставив его переваривать услышанную информацию, чем он и занялся. Ему хватило пары минут, после чего он потянулся за пультом и включил телевизор. Вдоволь насмотревшись об играх гиен в брачный период, он пролистал каналы, вещавшие о братьях наших меньших.