Он заставлял переживать её несколько стадий. И не оставляло чувство, что он делал это сознательно. Сначала она сожалела о своих словах и не находила себе места. Переваривала всё и переживала заново. Потом её начали бесить его пренебрежение и наплевательское отношение, проявляющиеся в отсутствии телефонных звонков и любой информации о нём. Потом прошло и это. Осталось только голое беспокойство. Ничем не прикрытое беспокойство о нём. И уже не важно, где он был, и где провёл полночи, а может быть и не важно с кем, только бы он вернулся домой живой и здоровый. Но при всём при этом, она так и не решилась сама ему позвонить.

Была уже поздняя ночь. И наверное скоро утро, но она так и не ложилась. Не поднималась в спальню. Не могла. Сидела на диване, завернувшись в плед. На том самом диване, где накануне они занимались… Сексом? Любовью? Конечно, любовью… Он всегда так говорил. И любил её… Нежно и трепетно заботился о ней во время их близости, превращая это в нечто особенное. Совсем личное… Совсем интимное… Совсем… Его «совсем» не знало границ…

«Ты же художница, давай испробуем твою фантазию…», — говорил он, когда они перебрались в спальню.

И они испробовали. Он пробовал. Её. Как и обещал. Он ласкал её, целовал её, а она ассоциировала его прикосновения с цветом. Алые — жгучие; пурпурные — насыщенные; розовые — лёгкие. Они были разные. Их было так много.

И это была цветная ночь…

И она говорила.

Боже, она научилась говорить во время секса!

Он её научил. Говорить. И даже смеяться. Улыбаться.

Она улыбалась. Всегда млела после этого с улыбкой на губах.

А теперь она сидела на этом диване в компании телевизора. И не могла лечь спать. Не хотела подниматься в спальню, хотя глаза уже закрывались. Продолжала сидеть здесь, будто там, в той огромной кровати, её ждало чудовище.

И оно, там было. Ждало её. И имя ему Одиночество.

Теперь стало не так важно, почему он оставил её и вернулся. Сейчас это перестало быть проблемой. И не это есть их проблема. Проблема была в том, что она никак не хотела отступить от себя. Цеплялась за любую возможность, чтобы этого не сделать. Цеплялась за его предательство. И съедала сама себя…

Она заснула под утро. Так и осталась в гостиной, постепенно провалившись в сон под тихий и монотонный гул телевизора.

Проснулась в ужасном состоянии. Голова болела, нос заложило, в горле невозможно першило. Поспала в гостиной…

Она позвонила своему доктору и справилась, что ей теперь делать и как лечиться. Получив несколько советов, она воспользовалась пока только одним: развела себе чай с мёдом. Много чаю. Самую большую кружку, которая была в доме. И снова вернулась на диван, предварительно сомкнув стеклянные перегородки выходящих на террасу дверей.

Кружка с горячим чаем нашла своё место на столике рядом с диваном. Слишком он был горяч.

— Кажется, моя маленькая, мы с тобой заболели, — она положила руки на живот. — Но мы полечимся… Наша добрый доктор дала мне кучу советов. Мы испробуем их все. Потом.

После чая стало немного лучше. Утренняя тяжесть прошла. Клонило в сон и она не стала сопротивляться. Так и прошёл её день.

А телефон всё молчал.

Теперь у неё тем более не было желания набирать его номер, потому что смысла в телефонном разговоре не было и вовсе. Но, что ожидать от личной встречи, она вообще не представляла. Он не оставил ей такой возможности, проявив полное равнодушие, после тех памятных слов.

Да, он позаботился о ней: поправил подушку, укрыл, поинтересовался самочувствием и принёс лёд. Но это было сделано не так, как обычно и всегда. Совсем не так…

Когда он пришёл, она занервничала. Хотя, казалось, была абсолютно спокойна. И была она спокойна не потому, что не волновалась или была в чём-то уверена. Просто за всё это время, которое провела в одиночестве, она переварила все свои эмоции. Не осталось ничего, над чем бы она не подумала. Но услышав его, она заволновалась.

Застала его на кухне. Он снимал пиджак. И слышал её шаги, но не обернулся. А она подошла к нему, но сразу отпрянула. От него несло алкоголем. Но не это её оттолкнуло. Не алкоголь её беспокоил и заставил отпрянуть, а запах женских духов. Стойкий и противный до тошноты.

— Где ты был? — естественно, первый вопрос, который она задала.

Он глянул на неё, но не ответил сразу. Налил коньяк.

— Тебя это так волнует? — издевательски.

Она опешила от его пренебрежительного тона.

— Господи… как мерзко, — с отвращением проговорила она, — ты вернулся непонятно откуда… весь пропахший дешёвыми духами… — не хватало слов, чтобы выразить омерзение, что накатило на неё.

— Почему же, — спокойно сказал он и развернулся к ней. Встал облокотившись на кухонный шкаф. — Это очень дорогие духи. Но ты права, пахнут они отвратительно. Мне не нравится. Я привык к другим.

Не нужно было слов, лицо её говорило само за себя. Поэтому Ян шагнул к барной стойке и положил руку на полозья с бокалами.

— Нет. Не надо. Это мы уже проходили. Не нужно бить посуду, — так же равнодушно.

Она шагнула назад. Просто потому что рядом с ним было физически неприятно находиться. Такой он её убивал. Перед ней снова был тот Ян: холодный, расчётливый равнодушный и циничный. Она не чувствовала ни капельки душевного тепла, какое было накануне утром до их разговора. Сейчас в нём вообще этого не было. Настолько ошеломительно было это различие.

Он долго на неё смотрел, потом вытащил из кармана брюк связку ключей. Подержал их навесу и кинул на стол. Они резко звякнули. Она перевела взгляд с Яна на ключи, и обратно.

— Ключи, — сказал он, будто это и так не было понятно. — Ты хотела жить отдельно. Это ключи от городской квартиры.

Примерно с минуту у неё ушло на осознание того, что он ей сказал.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Ты хотела уйти. У тебя есть такая возможность. Вот ключи от городской квартиры, — повторил он, чётко разделяя слова.

— Когда? — выдохнула она.

— Что когда? — переспросил и глотнул из стакана.

— Когда ты хочешь чтобы я ушла? — она смотрела на него, но его лицо ничего не выражало. И было бы странно, если бы оно что-нибудь выражало.

— Сегодня… завтра… послезавтра… Я не ставлю тебе никаких условий. Это твоё решение.

— Я уйду, — сказала она, и резко развернувшись, покинула кухню.

Поднялась в спальню и направилась прямиком в гардеробную. Начала вытаскивать свои вещи из шкафов. Постепенно вывалила их все на кровать. Начала раскладывать по стопочкам. В голове царил хаос, разбавляемый осознанием провальности их брака. Полного краха их семейной жизни, если вообще её можно назвать таковой.

Может, и правда, лучше им разойтись. Разъехаться. И не мучить друг друга. Не терзать непониманием. Не ждать большего и неизвестно чего. Оставить друг друга в покое…

Ян поднялся следом, скинул с себя одежду и скрылся в ванной. Она не подняла головы, не посмотрела на него. Слышала, как зашумела вода в душе. Пребывала в оцепенение. Всё-таки с трудом осознавала, что они пришли к такому финалу.

Он вышел. Бросил на неё взгляд. Прошёл в гардеробную и оделся. Потом выбросил мокрое полотенце в корзину для белья.

Она всё так же не смотрела на него. Демонстративно продолжала аккуратно складывать вещи. Ровненько. По стопочкам. Он не сказал ни слова. Уже шагнул к двери.

— Ты хочешь развестись? — высокомерно задрав подбородок спросила она. Вложила в голос всё безразличие, какое могла.

— Нет, — соизволил даже повернуться к ней. — Нет, развода я тебе не дам. У тебя будет всё, что ты только захочешь и пожелаешь… по первому требованию. У тебя будет всё, и ты ни в чём не будешь нуждаться. Никогда. И ребёнок наш будет расти в браке, даже если мы будем жить отдельно, — он взялся за ручку двери, намереваясь выйти из спальни.

— Если ты хочешь жить отдельно, в чём смысл нашего брака? — продолжила она в том же тоне.

— Я вряд ли женюсь второй раз.

Она сразу посмотрела на его левую руку. Он не снял кольцо.

Ушёл, а она заплакала. Было бы слишком напоминать ему о том, что, может быть, она захочет выйти замуж. Хотелось разрыдаться, но этого не получалось. Только несколько слезинок скатилось из глаз. Но это не принесло никакого облегчения, огромный ком в груди мешал дышать. Её оцепенение начало проходить. Начало потряхивать. Хотелось что-то сделать. Что-то сказать и высказать. И очень хотелось встряхнуть его.

Он был в гостиной. Щёлкал каналы на телевизоре и даже не взглянул на неё, когда она подошла.

— Неужели тебе всё равно? Ты же видишь в каком я состоянии и тебе всё равно! — взволнованно обвинила она его. Прочти выкрикнула, чтобы достучаться. Чтобы пробить равнодушную броню.

— Мне не всё равно, — произнёс он, однако не оторвался от телевизора.

— Тогда почему ты так себя ведёшь? — слёзы полились из глаз. Она не стала их останавливать. Просто вытерла ладошкой.

— Как?

Он выводил её из себя. Она готова была разораться и заистерить от его спокойного тона. Упрямо загородила ему обзор и выкрикнула в лицо:

— Бездушно и бессердечно! — странно, что голос не сорвался.

— Ты изменила своё решение, Эва? — он посмотрел на неё. Взглянул в глаза.

— Нет, — упрямо сказала она.

Он пожал плечами, демонстрируя, что разговор не имеет смысла.

Она сорвалась с места, чтобы вернуться в спальню и продолжить свои сборы. Разревелась ещё больше. Он слышал, но не пошёл за ней. Однако, захлопнув дверь, не притронулась к вещам. Обессиленно села на кровать. Потом легла и зарылась лицом в подушку. Всхлипывала и плакала до тех пор, пока силы не кончились и слёзы не иссякли. С горечью осознала, что не может справиться ни собой ни с ним. Бьётся об него. Ударяется всё больнее. И ничего не может поделать…