На другой день Джоанну осматривали лекари. К облегчению Мартина, все они — и госпитальер, и хаким, и врачеватель от восточной церкви — заверили, что молодая женщина набирается сил, рана ее заживает и скоро она поправится.

— Прежде всего вам надо благодарить еврея Иосифа за своевременно оказанную помощь, — подытожил хаким. — Уж не знаю, где его обучали лекарской науке, но он действовал разумно и со знанием дела. Думаю, при таком ранении он поступил не хуже, чем сам мудрый Маймонид, — закончил с улыбкой мусульманский врач.

«Мою возлюбленную спас человек, чья сестра, по сути, погибла из-за меня, — ошеломленно подумал Мартин. — Человек, отец которого все еще надеется уничтожить меня. Но я никогда не стану мстить Ашеру. Ибо он родитель Иосифа, моего друга… лучшего друга, какого только можно себе пожелать».

Мартин не стал тревожить Джоанну сообщением, что в Иерусалиме могут быть люди его бывшего нанимателя Ашера бен Соломона. К тому же, побродив вчера по городу, он убедился, что если они есть, то вряд ли в таком скоплении людей смогут напасть на его след, распознав в одном из голубоглазых мавали того, кому все еще хочет мстить их наниматель.

— В Иерусалиме сейчас немало народу, — рассказывал Мартин Джоанне. — Много беженцев из окрестных поселений, много рабов, согнанных на ремонт укреплений, еще тут собрались призванные султаном воины, готовые защищать город от крестоносцев. Видела бы ты, как они подготовились к обороне! На плоских крышах домов уложили слой земли, чтобы во время осады выращивать злаки и овощи; там, где были скопления нищих лачуг в переходах, расчистили дорогу для проезда отрядов, а на террасах установили орудия для метания камней, огромные катапульты и баллисты. И все же немало жителей уехало из города. Страх перед крестоносцами так велик, что эмиры не послушали ни самого султана, ни его советников и покинули службу, а некоторые даже стали поговаривать о возможном перемирии с королем Ричардом. Саладин их не слушает, и вот недавно был ограблен огромный караван, что вызвало еще большую панику. Однако же, когда все впали в отчаяние, стало известно, что Ричард отступил. Сарацины сперва даже не смели поверить в такую удачу. А муллы и суфии султана немедленно провозгласили, что это всемогущий Аллах оградил правоверных от шайтана Мелека Рика.

— Все это уже не играет никакой роли, — тихо произнесла Джоанна. — Ричард ушел и более не сможет позволить себе совершить новый поход на Святой Град.

Она поведала Мартину о том, что узнала еще от аль-Адиля в Монреале: пока Ричард сражался за Гроб Господень в Святой земле, в его собственном королевстве созрел заговор. И если Ричард второй раз отступил от стен Святого Града, то, похоже, на этом его поход и закончился. Теперь долг английского короля — позаботиться о своих собственных владениях в Европе.

Мартин внимательно поглядел на Джоанну. Она знала то, о чем мало кому было известно, — о причинах, влияющих на решения владык целых государств. И Мартин в очередной раз подумал о том, какая огромная разница между ним и его возлюбленной: она — из круга высшей знати, а он — из тех, кто просто должен охранять и оберегать ее.

Джоанна выздоравливала, стала подниматься, понемногу ходить. Мартин поддерживал ее, а когда она отдыхала, отправлялся помогать служителям в Бифезде: ухаживал за ослабевшими, разносил воду, раздавал похлебку. Он не отказывался ни от какой работы, поэтому к нему стали тут приветливо относиться, он общался как с лекарями-госпитальерами, так и с христианами восточного толка, которым было позволено оставаться в Иерусалиме, — армянами, греками, коптами. Их длиннобородые священники в темных одеяниях сновали среди больных и при этом вполне миролюбиво держались с госпитальерами, ибо их объединяла одна забота — уход за теми, кто пришел в священную Бифезду молить об исцелении. Помогали им и лекари-мусульмане. Причем последние даже не выражали недовольства, когда в Бифезде появлялись те рабы-христиане, которые не смогли освободиться при захвате города султаном. Надеялись ли они, что воинство Креста еще вернется к Иерусалиму? Мартин видел их удрученные лица и понимал, что последняя надежда оставила рабов-католиков после второго ухода крестоносцев.

Однажды, когда Мартин мыл полы в переходах, мимо него прошла закутанная в переливающееся покрывало женщина, обдав его густым ароматом сладких благовоний. Мартин и ранее замечал тут эту женщину, она была из тех, кто попал в гарем, но порой посещала подземную часовню крестоносцев, а значит, оставалась христианкой. Он невольно задержал на ней взгляд, заметив, что незнакомка из гарема остановилась у ниши, в которой спала Джоанна. Потом она прошла мимо Мартина, продолжавшего драить ступеньки.

Но уже через несколько минут его окликнул один из лекарей-госпитальеров — брат Ивон.

— Послушайте доброго совета, друг мой, — взволнованно произнес он шепотом. — Немедленно забирайте свою женщину и уходите из Бифезды. Ибо ее узнали.

Он указал в сторону перехода, где только что прошла женщина в богатом покрывале, и пояснил, что эта дама из гарема самого Саладина. Она неизлечимо больна, приходит сюда помолиться, но в этот раз она увидела за занавеской спящую Джоанну и была поражена, застав ее здесь.

— Вы говорите о Марии Триполийской, одной из наложниц султана? — догадался Мартин.

Госпитальер оглянулся, словно опасался, что это имя будет услышано, но потом вновь зашептал:

— Кто бы ни была эта женщина, она слепо предана султану. А ведь ваша раненая — очень знатная особа, как мы догадались. Да и не нужны нам неприятности, учитывая, что мы живем в Святом Граде на птичьих правах.

Мартин не знал, что делать. Куда идти? Где укрыться? В городе было немало беженцев, можно было бы затеряться среди них, но их селили просто в нищенских условиях, а Джоанна еще слаба и нуждается в уходе.

И тут, к своему облегчению, Мартин увидел пришедшего навестить их Эйрика. Рыжий порой появлялся в Бифезде, справлялся о здоровье англичанки, но в этот раз его столь своевременное появление было в буквальном смысле спасением. Ибо Эйрик сразу понял, что надо делать.

— Забирай свою красавицу и пойдем к моей жене Теодоре. Она не откажется принять вас, если я попрошу.

Мартин почувствовал непередаваемое облегчение, и друзья поспешили перенести носилки с Джоанной в дом коптской жены Эйрика. Рыжий, правда, сурово предупредил Джоанну, чтобы та не вздумала сообщать Теодоре о его браке с ее служанкой Саннивой или о сватовстве к бедуинке Эсфирь, но англичанка и сама понимала, что следует помалкивать.

Дом Теодоры располагался в так называемом Нижнем городе. Из окошка комнаты, предоставленной Джоанне и Мартину, можно было видеть квадратную колоколенку былой церкви Святой Марии Алеманской, с которой уже скинули крест, — теперь оттуда пять раз в день звучал призыв муэдзина. Но Джоанна уже привыкла к тому, что все христианские храмы в Иерусалиме были превращены в мечети, зато в комнате, где находилась выздоравливающая, на стене висела коптская икона Божьей Матери — непривычная, большеглазая, более схожая на византийскую иконопись. Джоанна молилась перед ней, и это вносило в ее душу успокоение.

Понравилась ей и сама Теодора — высокая тонкая египтянка с узкими миндалевидными глазами и жесткими черными волосами, уложенными в высокую прическу. Она была красива особой экзотической красотой, а когда улыбалась, в уголках ее глаз лучились легкие тонкие морщинки.

— Я рада оказать помощь друзьям моего мужа, — говорила Теодора, наливая в пиалу густые свежие сливки и протягивая ее Джоанне. — Эйрик так редко появляется в Иерусалиме, но я его не виню: после того как город оказался под властью мусульман, моему рыжему северянину непросто навещать нас. Хотя, признаюсь, что и раньше он нечасто баловал нас вниманием. Зато почти в каждый свой приезд умудрялся наградить меня новым ребенком. Ах, в нем столько силы и страсти! — добавляла она, с любовью глядя на супруга, окруженного тремя ее сыновьями.

Джоанна тоже смотрела, как огромный Эйрик возится с детьми. Двое были еще малышами, а вот старшему, Эхмосу, уже исполнилось шестнадцать, и он очень походил на Эйрика — такой же рослый, крепкий, весь в веснушках. Эйрик, несмотря на то что был зрелым мужчиной, часто вел себя как беспечный юнец, и теперь Джоанна поразилась, узнав, что у него есть взрослый сын.

Эйрик гордился Эхмосом, хотя и ворчал, что супруга выбрала парню такое имечко. Ну что это за имя для сына воина? На что Теодора со смехом отвечала, что, если бы ее неугомонный супруг был дома, когда она рожала своего первенца, она позволила бы ему назвать мальчика на свой лад, а так… — ну чем, скажите, плохо имя Эхмос, старинное египетское имя.

Копты были потомками тех египтян, которые одними из первых признали веру в Иисуса Христа и не отказались от нее по сей день. Сама Теодора родилась в Каире, но ее семья переехала в Иерусалим, когда она была еще ребенком, они давно жили тут и вели торговлю. И однажды в их лавку зашел этот огромный рыжий воин, который смотрел на Теодору с таким восхищением, что она улыбнулась ему. А потом они стали встречаться, и Эйрик с готовностью согласился обвенчаться с Теодорой в одной из коптских церквей.

— Я сразу же понесла от него, — рассказывала Теодора. — Потом были еще дети. Второму сыну Эйрик сам дал имя — Снорри, и я не ропщу, что оно такое странное. Позже родился Марк. Были еще и девочки, но обе наши малышки умерли. Увы, маленькие дети часто болеют и Господь забирает их к себе.

Теодора даже не догадывалась, какое волнение вызвали ее слова в душе гостьи. И когда Мартин позже вошел в комнату Джоанны, он увидел, что она стоит коленопреклоненной и молится перед коптской иконой.

— Я молюсь Святой Деве о нашей Хильде, — сказала Джоанна. — Я столько времени не имела о ней вестей, ее увезли от меня такой крошкой. Что с ней? Жива ли она? Здорова ли?

— Непременно, — поспешил успокоить ее Мартин. — По прибытии в Яффу мы сразу же найдем ее.