— Я не просто так расспрашиваю тебя о твоих спутниках, еврей, — заявил караванщик. — По пустыне прошла весть, что совсем недавно проклятые кафиры с их шайтаном Мелеком Риком совершили неслыханное — напали на огромный караван, шедший из Египта в Иерусалим. И хотя караван хорошо охранялся, стражи не смогли противостоять яростным крестоносцам, которые полностью разграбили его, забрав и золото, и товары, какие везли султану Салах ад-Дину. Вот я и волнуюсь, гадая, кем могут быть твои спутники, еврей. Сохрани Аллах, чтобы это были лазутчики неверных.

— О, нет, нет! — замахал руками Иосиф. — Я никогда не привел бы на торговую тропу крестоносцев, клянусь в том самим богом Авраама. Мое имя Иосиф бен Ашер, мой отец Ашер из Никеи хорошо известен среди евреев. Я вижу в твоем караване моих единоверцев, которые могут подтвердить, что никто в моем роду не дружен с завоевателями с севера.

— Ладно, — махнул рукой караванщик. — Пристраивайтесь в конце каравана, как и положено тем, кто примыкает к торговому поезду. И хотя мы рассчитываем быть в Хевроне уже через пару дней, плату я возьму как за неделю, ибо времена ныне опасные и цены за охрану торговцев выросли вдвое.

Иосиф хотел было поспорить, но Мартин упросил его не перечить караван-баши и при возможности расспросить его о крестоносцах, узнать, где они ныне могут находиться.

Позже, ведя в поводу верблюда Джоанны, он поведал сообщенные Иосифом новости:

— Твои единоверцы были рядом всего несколько дней назад. Ими захвачен караван, получена огромная добыча, воины Саладина в страхе разбегаются, но, тем не менее, войско крестоносцев ушло от Иерусалима обратно к морскому побережью.

— О нет! — ахнула Джоанна. — Но отчего же Ричард увел войско? Ведь он снова находился у самих стен Иерусалима!

Мартин только пожал плечами. Но утешил Джоанну соображением о том, что отступление крестоносцев для них имеет и свою выгоду: они не окажутся в горниле войны между соперниками, не попадут между молотом и наковальней при ударе двух армий. Они смогут прибыть в Иерусалим вполне спокойно вместе с караваном, а уже оттуда направятся к побережью, куда ныне отступили силы короля Ричарда.

Джоанну это не сильно утешило. Ричард отступил… И Гроб Господень остался в руках язычников… Однако ее утешило то, о чем болтали торговцы в караване: многие считали, что пора бы Саладину начать переговоры с кафирами, ибо они подозревали, что отступление Ричарда — это лишь временный маневр и скоро он снова пойдет на Иерусалим, в котором укрывается султан. Не говоря уже о том, что все побережье осталось в руках неверных, а караваны из Египта после нападения крестоносцев больше не рискуют отправляться по торговой дороге к Святому Граду.

— Султан и слышать не желает о договоре с Мелеком Риком, — продолжали торговцы, с тревогой вглядываясь в окрестные темно-медные холмы. — Однако даже Пророк предписывает вести войну лишь тем, кто уверен в победе. Отчего же медлит Саладин? Неужели ради священного джихада он готов полить эти земли кровью своих единоверцев? Ведь всем известно, что Мелек Рик непобедим!

Джоанна прислушивалась к этим разговорам, покачиваясь на спине верблюда, и мечтала о том, чтобы скорее настал мир и ее единоверцы наконец пришли к соглашению с мусульманами, какие давно живут на этой земле и не отдадут ее, как бы ни ратовали за отвоевание Иерусалима христиане. Сарацины считают Ричарда Английского непобедимым, это хорошо, однако сама она, проведя столько времени среди мусульман, начала понимать, насколько местные жители более подходят к этой земле с ее зноем, опасными дорогами, особым укладом, столь отличным от всего, к чему христиане привыкли в Европе. Бесспорно, за годы существования Иерусалимского королевства крестоносцы облагородили этот край, но они всегда оставались тут в меньшинстве, а мусульмане живут тут уже несколько столетий и ни за что не откажутся от этой земли.

По сути это были неподобающие мысли для христианки, желающей победы своим единоверцам. Джоанна списывала их на усталость от долгого пути, опасности и тревоги. Сквозь темную завесу паранджи она смотрела на окружающий ее мир, где одно ущелье сменялось другим, и ей казалось, что она уже вечность бредет по этой обожженной солнцем земле. Перед глазами женщины все плыло от жары и духоты, кружилась голова.

Наконец после очередного перехода через горный хребет англичанка увидела совсем иной пейзаж: впереди простиралась равнина, покрытая зарослями оливковых деревьев, многочисленными финиковыми пальмами и зелеными рядами виноградников. А потом показался город Хеврон — светлые жилища с плоскими крышами, башни, мощная каменная стена, какую явно возвели еще при крестоносцах. Даже замок прежних владельцев, внушительная цитадель с зубчатым парапетом наверху, как и прежде, стоял неподалеку от въезда в город. Крестоносцы переименовали древний Хеврон в Кастеллум, что по латыни означало «крепость». Но ныне над донжоном Кастеллума высился шест с развевающимся черным знаменем — знаменем цвета рода Айюбидов. Когда горячий ветер с окрестных гор трепал его длинное полотнище, можно было увидеть длинную витиеватую надпись из Корана, вытканную на темном полотне светлыми нитками.

— Хеврон! Прославленный Халил ал-Рахман! — услышала Джоанна скрипучий голос бродячего дервиша, который трусил на своем вислоухом ослике неподалеку от ее верблюда. Заметив, что всадница оглянулась, дервиш даже помахал ей рукой: — Возблагодарите Аллаха, госпожа, что вы наконец прибыли в сей благословенный град, называемый «другом Бога»!

Его худое лицо с растущей клочьями седой бородой было испещрено узорами татуировки, сам он был достаточно рослым, но сильно сутулился. Этот старик в вонючих козьих шкурах был одним из тех искателей истины, как называют дервишей, какие порой пристают к караванам и следуют за ними, питаясь подаянием. Он то и дело оказывался неподалеку от Джоанны, и у англичанки мелькнула мысль, что дервиш уж очень внимательно приглядывается к ней. Или к ним? Джоанна заметила, как дервиш иногда обращает свое худое носатое лицо в сторону Мартина и пристально смотрит на голубоглазого мавали. Но когда она сказала об этом Мартину и он подъехал к дервишу, тот что-то забормотал, надвинул на лицо овчинный колпак (и как он его носит в такую жару?) и убежал, что-то выкрикивая и размахивая суковатым посохом.

— Я тоже обратил на него внимание, — поделился с Джоанной Мартин. — Даже справлялся о нем у нашего караванщика. Тот сказал, что это полусумасшедший Мамед-Заки, ставший дервишем после того, как при сильном землетрясении его жена и дети провалились в разверзшуюся землю. Мамед-Заки уже несколько месяцев бродит то с одним караваном, то с другим по Дороге Царей, а теперь пристал к этому поезду и плачется путникам на свою горькую судьбу.

— Бедняга, — вздохнула Джоанна. — Прошлой ночью он все время стоял неподалеку от нашего костра, смотрел на нас, напевая что-то грустное и протяжное.

Мартин заметил Джоанне, что, проведя немало времени среди сарацин, она стала куда терпимее к ним относиться, теперь она видит в них не только врагов, но и просто людей, пусть и другой веры. И все же, оглядываясь на трусившего на своем ослике дервиша, Мартин признался, что ему как-то не по себе, когда рядом крутится этот нищий попрошайка. Есть в нем нечто странное, вызывающее неприязнь.

— Кнутом бы его отогнать, — буркнул ехавший неподалеку от них Эйрик. — Воняет от него, как от козла. И пялится все время своими размалеванными глазами.

— Нельзя его кнутом, — покачал головой Иосиф. — Дервишей обижать не принято — они божьи люди. Ничего, скоро мы окажемся в Хевроне, расположимся в удобном караван-сарае, а дервиш побредет молиться к пещере Махпела.

При этом лицо Иосифа просветлело — мысль о священной пещере Махпела, где по преданию были похоронены почитаемые как мусульманами, так и иудеями патриархи и их жены, воодушевила его, и он стал негромко напевать псалом.

Когда караван уже приближался к воротам, им пришлось замедлить ход, так как с другой стороны показался большой отряд воинов-мусульман.

— Это воины джарида, — пояснил Иосиф своим спутникам, — арабо-тюркская легкая конница.

Воинственные всадники ехали на рыжих, золотистых и белых как снег скакунах. Эти кони были мельче рыцарских коней и не могли нести воина в полном боевом облачении, но, как говорят, были способны бежать без устали около полутора суток. Сами же воины джарида были в легких пластинчато-чешуйчатых доспехах, головы их чаще покрывали тюрбаны, нежели шлемы, многие из них везли с собой связки коротких метательных копий и луки с двойным изгибом, которые хорошо бьют на скаку.

— Султан со всех подвластных земель скликает к Иерусалиму верных ему эмиров, — произнес Мартин, наблюдая за проезжающим мимо большим отрядом, который, подняв тучи пыли, удалялся от них. Торговцы из каравана поспешно отъезжали в сторону, уступая им путь.

Джоанна хотела спросить, отчего султан так спешит со сбором войск, если крестоносцы отступили, но тут она увидела всадника, ехавшего во главе отряда, и, позабыв, что ее лицо скрыто паранджой, согнулась в седле, издав невольный возглас.

— В чем дело, милая? — спросил Мартин, тут же оказавшийся рядом.

— Это он… Абу Хасан, черный бедуин!

Теперь и Мартин рассмотрел высокого воина в нарядном казаганде и черной, разлетающейся от скачки куфии. Похоже, именно он привел этих воинов джарида и сейчас следил, как они въезжают в ворота, но при этом успевал осмотреть и всадников в караване. У Мартина похолодело сердце, когда Абу Хасан задержал взгляд на склонившейся, почти висевшей на верблюде Джоанне, но возблагодарил про себя мусульманский обычай, позволявший женщинам прятать лица под паранджой. Через миг Абу Хасан проскакал мимо, и Мартин постарался утешить Джоанну:

— Ты одета и выглядишь как мусульманка. Абу Хасан не посмеет вызвать возмущение, сорвав с женщины покрывало. К тому же у него теперь иная забота — сопровождать в Иерусалим воинов султана.