— Аминь, — только и ответил Ричард.

Старик по-прежнему улыбался.

— Завтра к полудню душа моя отлетит, но перед этим я должен кое-что сообщить тебе, Ричард Английский. Ты многое сделал для отвоевания у неверных Святого Града, ты шел по этому пути, несмотря на все трудности и козни врагов, и Господь ценит твой подвиг. Однако в трудах моих, молитве и посте было дано мне откровение, что час, когда Иерусалим вернется в руки христиан, еще не настал. Не пришло еще время, когда Бог счел бы людей своих достаточно чистыми и освятившимися, чтобы Святая земля и Храм Гроба Господнего были переданы в их руки. Христиане расколоты, ссоры и недоразумения разъединяют их, гордыня заставляет порицать друг друга. А разве затем Спаситель пожертвовал собой, чтобы почитающие Его обвиняли друг друга, обличали и клеймили еретиками, хотя каждый из них в душе несет любовь к Господу, но отнюдь не к Его подобию в лице своих единоверцев. Грех живет в сердцах людей, даже среди лучших из них. И если Господь прощает их и любит такими, все равно Святой Град они не могут получить. Поэтому смирись, Ричард Английский, умерь свою гордыню и уезжай туда, где ты более сможешь проявить себя по воле Божьей.

Ричард нахмурил брови. Ответил бы он этому старцу… при всем почтении. Но что бы он сказал? Что сам понимает, что Иерусалим им не взять? А если и возьмут… то не имеют сил удержать. И все же за ним стоит целое войско, перед которым он в ответе.

— Но как же мои люди — они поверили мне и пошли за мной, — произнес он глухо. — Я всего лишь орудие в руках Всевышнего, я готов смириться, но что я скажу своим воинам, которые шли за мной с верой в душе?

— Пока человек живет, что только не переполняет его душу, — вздохнул Маврикий. — Человек слаб и подвержен козням дьявола. Какие мелочные заботы порой тревожат его, какие суетные устремления! Ты великий человек, король Ричард, но ты должен понимать, что подобных тебе немного, а простым людям нужно что-то попроще. Вон за тобой стоит человек, не посмевший приблизиться. Что его волнует?

Ричард оглянулся на смущенно переминавшегося у входа в пещеру парижанина.

— Что волнует? — повторил король. — Не так давно он упрекал меня в нерешительности, что я не веду войска на Иерусалим.

— А зачем ему Иерусалим? Да, находясь среди людей одной с ним веры, он говорит, что прибыл сюда ради священной войны. Но мысли его… Какие-то мешочки с пряностями, что он хранит в своей суме, радуют его куда больше возможности помолиться у гробницы Иисуса Христа. Какой-то жемчуг, который он рассчитывает продать и обогатиться. Этот человек пришел сюда, ссылаясь на благую цель, но в душе алчет не столько славы Господней, сколько наживы. Таким ли людям отдать Святой Град? Ведь иметь веру — это почти то же самое, что иметь крылья. А люди привыкли ходить по земле, не думая о душе, считая, что вера — это что-то не столь важное, как каждодневная пища и теплая постель. Они хотят получать награду. Вот и дай им это.

— Я и так им плачу. Что я еще могу им дать… Если я правильно понял твои слова о награде.

Старик прикрыл глаза и сделал глубокий вздох.

— Через несколько дней ты одержишь неожиданную победу, Ричард. Но не под стенами Святого Града, а у так называемого Круглого водоема под Хевроном. И там твои люди получат то, ради чего многие из них прибыли в далекую Палестину. Это умерит их пыл, пусть и оставит недовольными их души. Да, они будут по-прежнему роптать на тебя, ибо всегда находят, в чем обвинить своих предводителей, однако все же они смирятся. Тогда ты будешь волен поступить так, как сочтешь разумным. А сейчас ты считаешь более важным и разумным защищать то, что было получено тобой по праву рождения.

Ричард вздрогнул. Откуда этот отшельник из глухой пустыни знает, что он ни днем, ни ночью не находит успокоения, волнуясь о своем троне? Он и впрямь провидец? Ричард был слишком циничен в душе, чтобы вот так сразу поверить, что этот отшельник, проводивший дни в этой глуши со своими козами и сухими травами, может понять всю ответственность коронованной особы.

— Благой отец, как я понял, ты позвал меня для того, чтобы я отказался от похода на Иерусалим. И это разбивает мне сердце. Одному Господу ведомо, сколько надежд я возлагал на этот поход. Я христианин, и душа моя болит, оттого что Храм Гроба Господнего находится в руках неверных и лишен притока паломников, какие бы восславили Иисуса Христа в Святом Граде.

— Так это все, что тебя волнует? Тогда приложи усилия, чтобы христиане могли входить в Иерусалим с молитвой, а не с мечом. Это как раз то, что ты вполне можешь им дать. Нынешний правитель сарацин не будет тебе препятствовать, если сумеешь найти к нему подход. А чтобы ты был уверен в своих силах, я дам тебе то, что храню уже почти пять лет, дожидаясь того, кто достоин будет это принять. Именно тебя я считаю достойным получить эту реликвию.

С этими словами Маврикий приподнялся, белый бурнус чуть соскользнул с него, открыв изможденное тело, торчащие ребра и впалый живот.

— Вон там, — указал он исхудалой рукой в сторону алтаря, — за распятием… Пять лет назад я был свидетелем, как конница сарацин промчалась по песку, где двое тамплиеров закопали величайшую святыню христиан. Да, я был там, король Ричард, был при Хаттине и видел, как было погублено королевство Иерусалимское. Не важно, как я там оказался… так же, как и все, кто надеялся на победу, а увидел кровавый закат. И на моих глазах копыта сарацинских коней разбили то святое древо, на котором страдал Спаситель.

— О, раны Господни! Так неужели мы лишились Святого Креста! Сарацины растоптали его!.. Да за одно это я готов буду сражаться с ними, пока дышу, и они ответят мне…

— Месть надлежит оставить Господу! — прервал короля отшельник, голос которого прозвучал неожиданно громко, а в его темных глазах мелькнул гневный блеск. Но он тут же откинулся на спину, и губы его стали тихо шевелиться — старик шептал молитву.

Ричард медленно поднялся и приблизился к алтарю. За распятием, сказал ему Маврикий. Ричард приподнял свечу и, оглядывая стену, заметил, что камень, на котором оно висело, явно вставной. Он протянул руку, когда услышал, что отшельник его зовет.

— Король, ты увидишь лишь то, что мои слабые руки смогли принести с кровавого поля боя под Хаттином. И с тех пор я живу, оберегая его, молясь и не вкушая иной пищи, кроме трав, иного питья, кроме воды. Я грешен, чтобы обладать таким сокровищем, и я нерешителен, чтобы во всеуслышание объявить, что владею им. Но ты-то силен, Ричард Английский. И моим последним деянием в миру будет передача этой святой реликвии тому, кто достоин ее. А сейчас позови своего спутника, — неожиданно приказал он.

Ричард был удивлен. При чем тут этот Тибо-парижанин, если Маврикий недавно сам не очень-то лестно отозвался об этом крестоносце? Но старик словно угадал его мысли.

— Святой Крест очищает душу и дает благость. Твоему спутнику-крестоносцу это не повредит.

Тибо, все время топтавшийся в стороне, нерешительно приблизился по знаку короля. До этого он лишь изредка улавливал, о чем разговаривали король и святой старец, и очень разволновался, услышав, что отшельник рассказывает королю о его жемчужинах. «Как отшельник узнал о моем богатстве? Что они задумали?» — гадал Тибо, снимая со стены распятие, а потом, сопя и напрягаясь, стал выдвигать камень из стены.

Ричард стоял рядом, светя ему огнем, но вот в нише за камнем показался кусок какой-то доски, свеча задрожала в руках короля, и Тибо увидел, как Львиное Сердце опустился на колени и стал читать Te Deum.

И тут Тибо догадался. Его пронзила дрожь, сердце стало биться гулко и глубоко, на глаза навернулись слезы. Плача и раскачиваясь, он опустился на колени подле короля и стал вторить ему сквозь сотрясавшие его рыдания.

— Прости меня, Господи, прости! — стонал Тибо, когда Ричард уже поднялся и протянул руки к кресту.

Ричард колебался только миг, не зная, смеет ли он просто так взять святыню в свои руки. Но старик на ложе сказал: «Смелей», и король решился. Правда, предварительно надел перчатки: ему казалось кощунственным прикоснуться к древу, на котором страдал Спаситель.

Позже, когда Ричард с величайшей осторожностью передал святыню магистру Гарнье и своим спутникам, он снова вернулся к отшельнику.

— Вы сделали для меня… для всех христиан великое дело, сохранив частицу от Животворящего Креста. А этот лживый пес Саладин все утверждал, что он у него. Ох, простите за грубые слова, благой отец! Вы слышите меня, отче? — позвал он вновь, когда старик не ответил.

Казалось, тот спал. Или умер, настолько безжизненным было его лицо. Не отозвался он и после того, как Ричард легко коснулся его плеча. Однако, когда к его ложу подполз все еще всхлипывающий Тибо и стал просить отпустить ему грехи, Маврикий вновь поднял веки.

— Я сделал, что было должно, король. Теперь тебе незачем тут оставаться. Уходи и дай мне спокойно умереть.

— Но ты говорил, что вскоре меня ожидает победа у Хеврона, — настаивал Ричард. — О какой победе идет речь? С кем мы сразимся? И как мне уговорить Саладина впустить паломников, если он поклялся убивать всякого крестоносца, который подойдет к Иерусалиму? Ответь же мне, отшельник!

В голосе короля звучали нетерпеливые, даже раздраженные интонации, но тут парижанин Тибо заслонил собой лежавшего старца, требуя, чтобы Львиное Сердце оставил святого отшельника в покое. Ричард даже опешил от подобной наглости, но не стал спорить с простолюдином, да еще у ложа умирающего.

И все-таки, уже садясь на коня, он приказал Тибо:

— Останешься тут, парижанин. Старик сказал, что к полудню умрет. Может, так, а может, и до рассвета не дотянет — уж больно он плох. Хотя, возможно, к рассвету ему полегчает. В любом случае ты останешься здесь и удостоверишься, насколько верны его слова о собственной кончине. Позже приедешь и обо всем доложишь.