Эмир неотрывно смотрел на нее. «А этот глупец Фазиль даже уверял, что она из тех женщин, которые равнодушны к своим детям», — подумал он с досадой.

— Успокойся, Джоанна. Маленькая Хильда ныне находится среди твоих единоверцев. Мои верные люди отвезли ее в Яффу и передали твоему супругу Обри де Ринелю. Причем приложили записку, что это его дочь. Видишь, я просто вернул ребенка отцу. Теперь он позаботится о малютке.

Джоанна ошеломленно молчала. У нее в душе словно случился обвал — так стало больно и страшно. Ее маленькая Хильда у Обри? У человека, который знает, что это не его дитя? У Обри, для которого нет ничего святого? Который не чтит ни родственных, ни божеских законов? О Господи, что же он сделает с ее крошкой?

— Вы отдали ребенка Обри? — как будто со стороны услышала Джоанна свой голос, показавшийся ей чужим. От напряжения у нее перехватило дыхание и она едва могла вдохнуть.

— Да, — невозмутимо ответил эмир. — Вы жили с рыцарем Обри как супруги, он ее отец. Я поступил, как и положено. Теперь можешь больше не волноваться о ребенке.

Не волноваться? О, святые угодники! Она даже не может ничего объяснить! Да и зачем? Обри теперь распоряжается жизнью подброшенного ему ребенка… Джоанне страшно было и думать, что ждет маленькую Хильду!

Кулаки ее невольно сжались. Она на миг закрыла глаза, а когда открыла… Если бы ее взгляд обладал смертоносной силой, аль-Адиль был бы просто испепелен.

— Я ненавижу вас, Малик! Не считаясь со мной, ничего не зная, вы поступили как злейший мой враг. Будьте же вы прокляты! Будь проклята и я, которая…

Она не договорила, задыхаясь от ужаса и безысходности.

Но эмиру уже стала надоедать ее настойчивость.

— Успокойся, женщина, и не испытывай больше моего терпения. Твои требования и упреки чрезмерны. У нас говорят: лишняя соломинка может и верблюду спину сломать. А твое поведение…

Но Джоанна уже не слышала его слов. Ее мысли разлетелись, все заполнили боль и ярость.

Она поняла одно — из-за бесцеремонной выходки аль-Адиля, не посчитавшегося с волей матери, она навсегда потеряла свое дитя. Более того, своим решением он просто погубил ее дочь.

Больше Джоанна не владела собой. Сосуд кальяна первым попался ей под руку, и она запустила им в пораженного эмира. Потом, будто силы ее удесятерились, она опрокинула на него столик со всеми яствами и кувшинами с напитками и сама кинулась на него, будто намеревалась выцарапать ему глаза.

— Вы убили мое дитя, вы убили…

Эмир отбросил ее с неожиданной силой, так что Джоанна буквально покатилась по ковру, но в следующий миг была уже на ногах и, крича, рыдая и не помня себя от гнева, вновь кинулась на этого человека, который обращался с ней как с рабыней, который не считался с ней и ломал ее жизнь…

Аль-Адиль был ловок и силен, ему не составило труда скрутить ее, но она продолжала биться, кричать и вырываться, не слыша его слов, которые вскоре тоже перешли в крик.

— Угомонись, бесноватая кошка! — тряс ее эмир. — Иначе я прикажу тебя выпороть! Как ты смеешь!..

Он повалил Джоанну на кровать, затрещала ткань ее одежды, разметались волосы, она извивалась под ним.

— Вы погубили моего ребенка! — забывшись, рычала она сквозь стиснутые зубы.

Теперь Джоанна совсем уже не напоминала нежную гурию, какая еще недавно мило заигрывала с эмиром, теперь это была злобная фурия… рыдающая, ругающаяся, даже опасная, ибо силы ее многократно умножились.

Аль-Адиль охнул, когда она расцарапала ему лицо, и, поймав и заломив ей руку, навалился сверху. А потом вдруг стремительно раздвинул коленом ее ноги, стал срывать удерживающий шаровары тонкий поясок. Англичанка не хочет подчиниться? Ну, тогда он поступит с ней так, как поступают воины с пленницами на войне.

Откуда у нее столько сил? Аль-Адиль задыхался, порой шикал, будто это могло успокоить потерявшую рассудок женщину, но охнул, когда Джоанна сильно боднула его головой в лицо. Удар пришелся в нос, боль ослепила. Тогда он схватил ее за волосы и отшвырнул на разбросанные по покою подушки. Она продолжала рыдать, сотрясаясь всем телом.

— Вы погубили мое дитя! — кричала Джоанна. — Я ненавижу вас! Я скорее умру, чем стану вашей!..

Все еще тяжело дыша, аль-Адиль приблизился, посмотрел на нее сверху вниз. Ни разу с ним не случалось подобного. О, Аллах, что он не так сделал, почему вызвал в ней такую ярость?

В дверь стучали, но он не сразу обратил на это внимание.

— Благородный Малик, к вам прибыли. Это срочно!

Аль-Адиль провел руками по лицу, убирая со лба разметавшиеся волосы, оправил халат. К нему прибыли? Это даже кстати. Ибо сейчас он и помыслить не мог, чтобы продолжить подобное… гм… подобное свидание с женщиной, которую еще недавно так желал.

Абу Хасан склонился, когда Малик показался на пороге.

— О, господин? — только и вымолвил он, увидев исцарапанное лицо эмира.

Аль-Адиль резко захлопнул за собой дверь, где уже не звучала музыка, а раздавались только горестные рыдания англичанки.

— Как ты посмел меня побеспокоить?

У Абу Хасана чуть дернулся уголок рта, но он произнес вполне спокойно:

— Я бы не дерзнул, господин, но прибыл советник вашего брата Баха аль-Дин с повелением от султана, да пребудет на много лет с ним милость Аллаха! Бахе аль-Дину поручено разыскать вас, дабы вы немедленно спешили в Иерусалим. — И добавил уже тише: — Мелек Рик выступил в новый поход.

Аль-Адиль замер. Он был поражен. А как же все эти вести о том, что крестоносцам ныне не до войны? Что Мелек Рик собирается отбыть, дабы сохранить собственный престол?

Эмир был слишком ошеломлен, чтобы сразу собраться с мыслями, поэтому велел передать для Бахи аль-Дина, чтобы сей почтенный муж ожидал, пока он соизволит его принять. Сам же отправился в свои покои, велел привести себя в порядок. И когда аль-Адиль вышел к посланцу султана, одетый в строгий темно-зеленый кафтан и малиновую чалму, он уже полностью взял себя в руки и выглядел как должно. Только царапины на его щеке багровели да переносица была слегка опухшей.

Ученый муж и друг Саладина Баха аль-Дин говорил неспешно, все время поглаживая свои пышные завитые усы.

— Хвала Аллаху, позволившему мне так скоро разыскать вас. Ибо меня послал наш султан и повелитель Юсуф ибн Айюб, да пребудет с ним вечно милость небес! Султану необходимо, чтобы его прославленный военачальник и брат как можно скорее оказался подле него в Иерусалиме. Ибо стало известно, что этот неугомонный Мелек Рик отказался от своих планов вернуться в Европу и направляется с войском кафиров по яффской дороге к Эль-Кудс. Пару дней назад он был уже в Бланш-Гарде и со дня на день может бросить свои основные силы на Святой Град. Султан Салах ад-Дин пребывает в крайнем волнении и требует вас к себе незамедлительно! Вы должны поспешить, благородный Малик, и да просветит Аллах ваше сердце!

Ричард на пути к Иерусалиму? Весть стоила того, чтобы немедленно выехать и забыть об этой бесноватой кошке Джоанне де Ринель.

— Что повелел владыка, то свято! — только и отозвался аль-Адиль и велел готовиться к скорейшему отъезду.

Когда он уже садился в седло, Абу Хасан посмел коснуться его стремени.

— Как господин прикажет поступить с невольницей? Может, на хлопчатник ее продать? Или солдатам — пусть развлекаются?

Абу Хасан совершил ошибку, дав понять аль-Адилю, что прекрасно понимает, чем закончилось свидание его господина с англичанкой. Малик почувствовал себя уязвленным. К тому же он все еще был заинтригован и не понимал, как вышло, что эта женщина не оценила его доброе намерение передать дочь ее мужу и отцу ребенка. С Джоанной следовало переговорить… если у него еще возникнет такое желание. В любом случае Джоанна де Ринель из-за нового наступления крестоносцев вновь становилась ценной заложницей. Поэтому, уже разворачивая к воротам скакуна, аль-Адиль только и бросил через плечо:

— Пусть все остается, как и ранее. Охраняй ее для меня. Головой отвечаешь за эту пленницу, Абу Хасан!

Глава 5

Караван, как огромная гусеница, медленно передвигался по Дороге Царей под палящими лучами солнца. В длинной веренице насчитывалось больше трехсот груженых верблюдов, примерно столько же лошадей, больше двухсот ослов и мулов, а еще гнали целое стадо баранов и овец, часть из которых предназначалась для пропитания тысячи двигавшихся в караване людей — торговцев, охранников, паломников, рабов.

После того как они миновали холмистые земли вокруг прежней столицы Заиорданских земель Керака Моавского, местность стала плоской, однообразной, унылой — взгляду не за что зацепиться. Зато охранники каравана как будто повеселели: среди этих открытых, опаленных солнцем пространств уже не нужно было следить за каждым холмом и оврагом, откуда могли появиться бедуины-разбойники, привлеченные богатством каравана, как ос привлекает мед. Теперь можно было и расслабиться, даже подремать, покачиваясь в седле, если кто-то был способен на это в такую жару.

Мартин ехал от самого Дамаска в качестве одного из охранников направляющихся в Аравию испанских евреев сафардов. И если сперва своим обликом мавали он и обращал на себя внимание людей в караване, то за долгие дни путешествия уже ни у кого не вызывал интереса — просто один из назареян-ренегатов, нанявшийся на службу за плату. Какой-то персидский торговец лошадьми даже попытался выменять у Мартина его гнедого белоногого коня Незерби на трех верблюдов.

— Это хорошая сделка, соглашайся, — причмокивал губами торговец, но Мартин не собирался отдавать доставшегося ему от маршала де Шампера скакуна.

Этот конь был на редкость выносливым — возможно, сказалась в нем арабская примесь его предков или Незерби уже свыкся с жарким местным климатом за то время, что ходил под прежним хозяином-тамплиером, — но он никогда не доставлял Мартину хлопот. Статью гнедой был гораздо крупнее изящных арабских скакунов, однако отличался красивыми формами, что и привлекло к нему внимание лошадиного барышника. Последний то и дело донимал Мартина просьбами, говоря, что этот белоногий жеребец очень подошел бы для улучшения породы в его табуне. И опять предлагал Мартину своих верблюдов. Надоел, как навязчивая муха! Впрочем, Мартину за время медлительного шествия каравана все тут надоело — и эти неспешно вышагивающие верблюды под тюками товаров, и покачивающиеся паланкины, и блеющие овцы, и пешие путники — рабы, женщины, мужчины, дети, даже старики, а также паломники, совершающие хадж в священную для мусульман Мекку.