— Ветер забвения, — негромко ответил аль-Адиль. — Но тебе нечего опасаться, услада моего сердца. Едкий дым проходит через воду и очищается. Будут только ароматы и грезы. Я специально привез тебе это средство из Багдада.

«Он хочет одурманить меня», — подумала Джоанна. Она знала о восточных снадобьях, воспламеняющих чувственные желания. Ну и пусть. Разве она уже не смирилась? Другое дело, что она еще не выполнила того, ради чего приняла условия эмира, — не спросила о своей дочери.

Полуприкрыв веки, сквозь бахрому длинных ресниц Джоанна наблюдала, как напряженно смотрит на нее аль-Адиль, слышала его учащенное дыхание. Он был так близко, что ей захотелось его коснуться, погладить по смуглой щеке, притронуться к сильной выпуклой груди, видимой в вырезе распахнутого халата. Но она сдержалась.

— Вы были в Багдаде, Малик?

— Ты так решила, потому что я сказал, что зелье из Багдада?

— Нет, я видела, с какой стороны вы приехали в Монреаль. Это отнюдь не та дорога, какая ведет от Иерусалима.

Аль-Адиль удивился: она не просто тосковала и вынашивала дитя в Монреале, она присматривалась, даже определяла направление. Кто знает, что таится в красивой головке этой выглядевшей такой покладистой пленницы. О, она способна на изощренное коварство! Ему всегда надо помнить об этом.

Эмир откинулся на софу, заложив руки за голову, и стал рассказывать о сказочном Багдаде, в котором и впрямь побывал. Этот город стоит того, чтобы на него посмотреть. Белые дворцы и пышные кроны пальм, изгиб реки Тигр, ароматы роз и специй…

— Когда-нибудь я отвезу туда тебя, моя дивная пери, — говорил он, прикрыв глаза. — Ты увидишь дворец халифа, стены которого украшены серебряной и золотой плиткой. Среди розовых колонн внутреннего двора есть изысканная мраморная чаша, наполненная ртутью, и отражающийся в ней солнечный свет просто ослепляет, разбрасывая вокруг яркое сияние. Во дворце слышится шум фонтанов и искусственных ручьев, текущих из зала в зал. Именно там, среди роскоши и блеска, восседает на троне великий повелитель мусульманского мира — халиф Ахмад ан-Насир Лидиниллах, к которому я ездил за благословением.

— Разве вам, брату великого султана Салах ад-Дина, так необходимо благоволение багдадского халифа? — спросила Джоанна. — Хотя, припоминаю, он не всегда поддерживал его. Но так ли это важно для султана?

Аль-Адиль медленно повернулся на бок, подпер голову рукой. Ох уж эта англичанка! Ее не прельстишь описанием дивных красот, она хочет понимать. Но почему бы ему и не объяснить ей? Эмиру всегда нравились неглупые женщины, а эта, бесспорно, разумна и любознательна. Ему доставляло удовольствие беседовать с ней.

— Халифы Багдада происходят из древней династии Аббасидов, и они являются потомками пророка Мухаммада. Поэтому все правоверные сунниты почитают багдадского калифа своим духовным главой.

Джоанна только слегка кивнула. У нее кружилась голова, и ей очень хотелось прилечь подле эмира. Она уже не ощущала смятения, она была покорна и жаждала его прикосновений.

Эмир наблюдал, как она поправила одну из завитых и напомаженных прядей у виска. Ее ногти были выкрашены в цвет лосося, ажурные подвески на браслетах издавали мелодичный звон. Она опять взяла кусочек арбуза и, откусив белыми зубами немного розовой мякоти, облизала пальцы, коснувшись ими губ. Аль-Адиль возбужденно следил за движениями кончика ее языка. У него появилось ощущение, что она специально дразнит его.

— Иди ко мне, — глухо произнес Малик, протянув руку.

Она игриво отклонилась и поглядела на него почти с вызовом.

— Я обязана повиноваться? Я ваша рабыня?

— Ты моя мечта, — шепнул он и поцеловал ее руку у сгиба локтя.

Джоанна почувствовала, как по коже пошли мурашки.

Аль-Адиль стал покрывать ее руку поцелуями, медленно поднимаясь к обнаженному плечу.

— Я мечтал о тебе, я готов целовать следы твоих ног, благоухающих, словно розы. Разве можно остаться равнодушным, узрев твою красоту? Черны как ночь твои волосы, и втянут живот, и бедра — холмы песка, и стан, точно ветвь ивы…

Он уже целовал ее шею, ласково, медленно, жадно. Голова Джоанны непроизвольно откинулась назад, будто увлекаемая потоком тяжелых волос. Малик едва касался ее, но Джоанна слышала его бурное дыхание и сама дышала так же тяжело.

Постепенно тело англичанки расслабилось, она чувствовала нежные касания горячего языка Малика и, довольная, даже застонала, когда его губы прильнули к ее груди. Ах, как же хочется полностью довериться, просто отдаться ему и ни о чем не думать! Но ей надо было… Мысли разлетались. И когда губы эмира сомкнулись вокруг его соска и принялись нежно сосать, тело Джоанны выгнулось в его руках, она поддалась, и он уложил ее на пятнистый мех барса.

Какой-то звук заставил аль-Адиля отвлечься — звук рога снаружи, гортанные выкрики, приказывающие отворить ворота, топот бегущих ног. Кто бы ни прибыл в крепость, его не посмеют побеспокоить в этот миг… такой миг!

Однако Джоанна тоже услышала сторонний шум и заставила себя очнуться. Она мягко отстранилась и отошла. Длинная золотистая вуаль сползла с нее, оставшись лежать подле эмира.

— Я покорена вашей… нежностью… и добротой, Малик, — произнесла она, теребя подвески на браслетах. — И вы милы мне. Но есть нечто, что не позволяет мне полностью отдаться вам. Вы можете завлечь меня, можете заставить мой разум подчиниться зову плоти, но я бы хотела любить вас. А для этого мне нужно знать, что с моей дочерью. Малышка, какую я родила…

— Да, да, я знаю. — Аль-Адиль потянулся к ней, поймал ее руку и вновь заставил опуститься на софу подле себя. — У тебя родилась очаровательная светленькая малышка, которую тебе было позволено крестить и наречь именем Хильда. Видишь, роза моя, я ни в чем не причинил зла ни тебе, ни твоему ребенку.

Он умолк и опять вслушался во внешние звуки — громкие голоса, скрип поднимаемого засова. О, пусть шайтан заберет любого, кто осмелится их побеспокоить!

Джоанна старалась сдерживать волнение. Сейчас или никогда… О, она готова на все, если эмир вернет ей дитя!

Она видела, что его волнуют эти сторонние звуки, но по-прежнему тихая музыка наполняла покой, плавная и одновременно дикая мелодия без начала и конца, звучащая, словно вздох тоскующего сердца.

— О, мой Малик, я прошу…

— О чем, услада моей души? Ах да, о своей малышке. Дочь. Это тоже неплохо, но благословение Божье на сыновьях. Когда рождается девочка, мать у нас утешают старинной восточной поговоркой: «Родила девочку, родишь и мальчика».

И опять Джоанна оказалась в его сильных ласковых руках, он усадил ее к себе на колени, гладил ее обнаженные руки, коснулся груди, нежно ее сжал. Каждое его прикосновение отдавалось в ее теле горячей волной, она страстно желала его, но сдержала порыв и не обняла Малика, а только слушала, что он говорил ей сквозь прерывистое дыхание:

— В Коране сказано: «Женщины — ваше поле. Это ваше дело, как вы его засеете». Да, твоя дочь не с тобой, но я засею твое лоно своими соками, как дождь наполняет землю животворящей силой. Ты сама хочешь этого. И это естественно, как сама жизнь. Ибо сказано в суре «Стол»: «Половые сношения нужны человеку так же, как и еда».

О, эти его прикосновения, поцелуи на ее пылающей коже! В какой-то миг из горла молодой женщины вырвался звук, похожий на мурлыканье. Малик довольно рассмеялся.

— Ты родишь мне много прекрасных сыновей, моя неуловимая, гордая христианка. Моя мечта, свет моей любви, — шептал аль-Адиль между поцелуями.

Джоанна задыхалась. У нее все сильнее билось сердце, внизу живота стало горячо. Она сама обняла аль-Адиля, запустила пальцы в его жесткие напомаженные волосы. Голос разума становился все глуше, все сильнее подступало желание. Тем не менее она не забыла, почему решилась на это.

— Я рожу вам много прекрасных и сильных сыновей, Малик. Но разве вам так трудно избавить меня от печали, что царит в моем сердце, и вернуть мне мою маленькую Хильду?

Он не ответил, снова стал целовать ее, однако в какой-то миг Джоанна заставила себя выскользнуть из его объятий.

— Господин Малик…

Она задыхалась.

— Я буду ваша, вы мне нравитесь, и я… я хочу вас. Но мое счастье не будет полным, пока я ничего не знаю о судьбе моей Хильды.

Теперь она начала пятиться от него, пока не уперлась спиной в пестрый ковер на стене. Все, дальше ходу не было. Эмир мог снова приманить ее, и она не знала, как тогда поступит. Разбуженное им желание и одновременно боль и тревога за дочь переполняли молодую женщину. Но сейчас либо все решится, либо… Она боялась представить, что будет, если эмир ей откажет.

— Вы добрый и великодушный человек, Малик. Разве вы не понимаете, что все эти дни я провела в печали о моей малышке? О, сжальтесь, скажите, где она? Что с ней? Ибо как бы мне ни хотелось любить вас, но тревога за мою дочь…

— С ней все в порядке. — Аль-Адиль резко сел на софе.

По-прежнему звучала долгая нескончаемая мелодия, заглушая его бурное дыхание. Но теперь не от страсти. Похоже, он был раздражен. Однако Джоанна не желала уступать, пока не добьется своего. Если он только скажет, что вернет Хильду… О, она готова сама броситься ему в объятия, ласкать и целовать его, лечь под него, сплести с ним ноги… Но если эмир откажет…

Аль-Адиль заговорил, на этот раз несколько сухо:

— Неужели ты, моя дивная пери, думаешь, что я пришел бы к тебе, если бы причинил зло твоей малютке? Нет, я позаботился о ней. И одновременно убрал с нашего пути. О, не хмурь свои лукообразные брови, моя красавица. Твоя дочь в добром здравии, и о ней заботятся преданные люди.

— Но она так нужна мне! Она не помешает мне любить вас, Малик. Без нее же мое сердце разрывается!..

Джоанна умоляюще сложила руки. Глаза блестели от подступивших слез, она часто дышала, грудь ее вздымалась. В этот миг Джоанна даже не представляла, как она прекрасна. Будто сияя неким внезапно вспыхнувшим в душе солнцем, она поражала своей красотой.