– Да я только рад этому буду, – пробормотал он. – Спасибо тебе огромное, Лидочка, такое прекрасное, любимое всеми создание! Спасибо, что сама решила мою проблему… Не приходи. Не появляйся. Сгинь навеки! – Последние слова он произнес, приблизившись ко мне, так что я почувствовала его горькое сигаретное дыхание.

Поморщившись, я встала. Особо собираться мне было нечего. Я забрала свои вещи из комнаты и оделась в коридоре. Туда же, зевая, выглянула Мария Ивановна.

– Лидочка, ты куда, детка? Боже, еще даже шести нет. Немедленно ложись спать, я тебя никуда не пущу. В такую-то рань…

– Нет-нет, Мариванна, мне срочно, дела! – пропищала я жалобно. – Пожалуйста, закройте за мной… Да, и Наташе привет, я ей потом позвоню!

Я сбежала из дома Исаевых столь стремительно, что даже не подумала о том, что общественный транспорт, возможно, еще не работает. Но мне было все равно.

Я постучала в стекло авто, стоявшего у метро. Таксист проснулся.

…Оказавшись дома, я первым делом принялась за уборку. Меня обуяла необъяснимая жажда деятельности. Я вытерла всю пыль со шкафов и принялась протирать под ними, двигая мебель.

В стенку постучала Тугина, недовольно заорав:

– Лид, ты чего там! Люди же спят еще!

Я мысленно выругалась и легла на кровать с томиком любимого Гете. Читала и тут же шептала вслух перевод, стараясь, чтобы получалось так же красиво и складно, как у знаменитых переводчиков. Но складно не выходило, совсем. Я читала чужие стихи и с безнадежностью понимала, что поэзия, да и литература вообще – не мое.

Я проснулась часов в двенадцать, вздрогнула и открыла глаза – кто-то трезвонил в нашу квартиру.

Добравшись до глазка, я распахнула входную дверь – на пороге стоял совершенно седой, благообразного вида мужчина. Это был Павел, бывший муж Алевтины.

– Лидочка, добрый день, извини, что беспокою… Не смог до Алечки дозвониться, вот и приехал, – голос у него был тихий, интонации – деликатные.

– А… у нас телефон до сих пор отключен. Да вы проходите, Павел. Алевтина Антоновна, наверное, в магазин ушла, скоро придет.

Дверь в комнату Тугиной была закрыта, и я предложила Павлу посидеть на кухне.

– Если не помешаю… – скромно произнес он.

– Ну что вы! Конечно, не помешаете.

Я вернулась в комнату и снова взялась за томик Гете, но минут через десять вскочила и подошла к зеркалу. Что значит: «Вроде и не уродина», что за «брр!»?

Из зеркала на меня смотрела мрачная и бледная особа, со спутанными, довольно длинными светло-русыми волосами и примятой челкой. Помнится, Наталья мне когда-то сказала, что носить челки неактуально. А я проглотила. Вот попробуй сказать ей о том, что ее коса уже давно смотрится нелепо, что Наталье она уже не идет…

И что имела в виду Наташа, когда говорила о том, что у меня скандинавская внешность? Я не уродина, это правда. Но что-то деревенское в моих чертах лица, кажется, проступает. Наверняка в генах есть что-то от северных крестьян. Наследие финно-угорских народностей? Хотя что-то в моем облике напоминает и о Норвегии, Дании, Швеции. Нечто скандинавское в моей наружности и правда присутствует. Если я надену свитер с оленями, то стану походить на жительницу этих суровых, холодных стран. Да и по характеру я всегда была сдержанной, молчаливой, спокойной. Депрессовала, но не устраивала истерик. До недавних пор, до вчерашнего дня…

Я заглянула на нашу крошечную, шестиметровую кухню. Павел сидел у окна, смиренно сложив руки на груди. Перед ним на столе лежала старомодная кепка. «Сколько ему? Кажется, пятьдесят. Он младше Алевтины года на два. И при этом совсем седой!» Мужчина вскинул голову, когда я вошла.

– Ее все нет? – сочувственно спросила я, хотя и без того знала, что моя соседка еще не вернулась. – Хотите, я передам ей, что вы заходили, она сама перезвонит…

– Нет, спасибо, Лидочка, я уж дождусь Алю. Мне ей деньги надо передать. Лично в руки. Нет-нет, – тут же смутился он, – я доверяю вам, но Аля… – Он не договорил и улыбнулся, показав свои белые, даже слишком идеальные зубы.

И мне вдруг стало так жалко Павла… Мученик совести. Совсем себя изгрыз, съел, иссушил. Состарился раньше времени. Хотел так мало от жизни, от брака – собственного ребенка, и только, а Алевтина и в этом ему отказала. Он долго терпел и устал ожидать, потому и сбежал к кроткой Гуле, которой в радость было жить со своим мужем… Мне всегда казалось, что дети – это радость, а не тяжкий крест и не нудная обязаловка, если они рождаются в любви, тогда есть и счастье…

– Павел, а зачем вы даете ей деньги? – вдруг вырвалось у меня.

Мужчина вздрогнул, с каким-то ужасом посмотрел на меня, потом заморгал смущенно. Он, всегда такой деликатный, никак не ждал от меня, «хорошей Лиды», подобной бестактности.

– Нет, правда? – настойчиво спросила я. – Сколько уже вы с Алевтиной в официальном разводе? Лет десять, не так ли? Зачем же давать ей деньги, молодой еще, в сущности, женщине? Она ведь далеко не пенсионерка! И здорова физически…

– Аля здорова?.. Ах, Лидочка, у нее столько болячек… – смущенно пробормотал Павел.

– Каких именно? То, что Алевтина любит плакаться на свое здоровье, не значит, что она тяжко больна. Просто она таким образом вызывает у вас чувство вины, Павел. Она манипулирует вами, давя на жалость! Была бы действительно больна ваша бывшая супруга – уж давно выбила бы себе инвалидность у государства, я вас уверяю!

– Но в ее года трудно найти работу, у нас же дискриминация по возрасту, Лида! Не с голоду же ей умирать… – пытался сопротивляться Павел.

– Она десять лет живет за ваш счет, неужели за десять лет нельзя найти работу в Москве? Да, секретарем на ресепшен ее не возьмут, но в посудомойки – пожалуйста! Вон, в ресторане за углом висит объявление.

– В посудомойки?!

– Да. А что тут такого? Паразитировать десять лет на бывшем муже можно, а в посудомойки пойти нельзя?

– Она же пропадет…

– Такие, как ваша Алевтина, не пропадают.

– Но кому она нужна, кто ей еще поможет…

– У нее есть взрослая дочь в Америке. Вот пусть и помогает. А вы ей уже никто. У нее есть ближайшая родня, которая обязана ей помогать, но не вы. Если вы перестанете давать Алевтине деньги, я вас уверяю, она быстренько пересядет на шею своей дочери.

– Но там дети, насколько я знаю… Внуки!

– И что? Если у женщины есть дети, она что, автоматически должна перестать помогать своей родной матери?

– Господи, Лида, вот уж не ожидал, что вы окажетесь столь жестокой девушкой! – голос у Павла задрожал. – Я все понимаю, и я согласен с вашими доводами, в них есть рациональное зерно, только вот надо еще учитывать некие индивидуальные особенности человека… Аля – это большой ребенок. Да-да, я уже давно ей не муж, но я чувствую перед ней свою ответственность, я так жестоко с ней поступил когда-то…

– Жестоко? – перебила я Павла. – Ха-ха. Это она с вами поступила жестоко, когда не пошла вам навстречу, отказалась завести ребенка, хотя могла…

– Не могла!

– Могла! – многозначительно усмехнулась я. – Я в этой квартире столько лет живу – за соседней стеной в условиях идеальной слышимости… Да я больше вас знаю про здоровье и физические возможности Алевтины, чем вы. Наслушалась ее разговоров с подружками, вот! – Я провела пальцем по горлу.

Павел побледнел. Я же продолжила наступление:

– Вы живой человек, вы имели право на счастье, вы не обязаны были гробить свою жизнь в угоду этой женщине… Вы тысячу раз давали ей шанс все изменить… Это не вы, а она виновата в том, что ваш с ней брак развалился, на ней и ответственность! И да, да, она имела право не рожать, она имела право не хотеть ребенка! Не у всех есть материнский инстинкт, бывает! Но и отпустила бы вас тогда, не обманывала бы, не цеплялась бы за вас!

Кажется, я уже не вполне владела собой. Я бушевала, обличая Тугину, а Павел, весь бледный, испуганно смотрел на меня. Потом вдруг, ни слова не говоря, подхватил свою кепку и побежал прочь из кухни. Еще секунда – и за его спиной захлопнулась входная дверь.

На смену Павлу пришла тишина. Раздавались лишь звуки воды, что капала из крана в ванной. Тугина опять не до конца закрутила вентиль. Однажды кран был повернут в сторону, на пол, и вода просочилась на нижний этаж… Ленивая, беспечная пофигистка. Неаккуратная, вполне способная сотворить какую-нибудь бытовую катастрофу тетка…

Меня колотило от ненависти и раздражения. Я не узнавала себя.

Я ушла к себе в комнату, закрыла дверь изнутри на ключ. На всякий случай. Вдруг Алевтина узнает от Павла, встретив его по пути, что я о ней наговорила… Она же меня убьет.

Да, Тугина по большей части ленивая и добродушная, но добродушная – не значит добрая. Она не злилась без причины, но умела огрызаться. Алевтина, если вывести ее из себя, полноценно ругалась и скандалила. Помнится, даже с кем-то подралась в магазине: она рассказывала, как у нее из-под носа пытались увести последний товар с полки, что продавался по особо выгодной цене… Словом, моя соседка была вовсе не из тех кротких и всепрощающих созданий, готовых на все, лишь бы избежать конфликта.

Раздалась трель мобильного. «Наталья» – высветилось на экране.

Некоторое время я раздумывала, держа вибрирующий телефон в руке. Мне сейчас совсем не хотелось общаться с подругой. Да. Вот так. В первый раз за все время дружбы с Наташей меня не тянуло ей отвечать! Захотелось вдруг сбросить звонок, и… и все. Сбросить и просто не думать ни о чем и ни о ком.

Однако я себя пересилила.

– Алло, – с трудом выдавила я из себя.

– Лида, ну куда ты сбежала утром? Ах, я так волновалась… Ты как себя чувствуешь, все в порядке?

– Сейчас – да. Вполне.

– Как ты доехала? Ты же чуть ли не ночью сбежала…

– На такси. У метро поймала.

– Лида, это такой риск! Мало ли кто ошивается у метро, какие-то левые бомбилы… А если бы маньяк?..

Она отчитывала меня, точно старшая сестра – младшую. Или мать – дочь. С одной стороны, это выглядело мило и приятно (заботится, как о родной!), но, с другой стороны, глупо. Потому что не к месту и не по адресу. Мы с Натальей равны, она не должна меня опекать. Душит ведь, буквально душит своими советами… Она же тем временем тараторила: