– Вы должны отдавать себе отчет в том, что этот способ опасен. Поскольку вы никогда раньше не принимали таких лекарств, я не знаю, как они подействуют на ваш организм, а для того, чтобы излечиться быстро, вам придется принимать их в очень больших дозах. Вы можете умереть. Вы понимаете это?

– Я все прекрасно понимаю, – холодно сказала я, – но если мне не удастся быстро излечиться, то дальнейшая жизнь будет лишена для меня смысла. Поэтому давайте начнем, не откладывая.

Я представила себе, как Дэвид Прескотт видит мое лицо, обезображенное сифилитическими рубцами, – мысль была не из приятных.

Белль все еще пыталась спорить, но я не обращала на нее внимания, и доктор, дав мне первую дозу лекарства, ушел. После его ухода я рассказала Белль о своих последних днях, проведенных с Чартерисом. Она слушала меня со страхом, но без удивления, поскольку ей, видимо, уже приходилось слышать о подобных случаях.

– Так он намеренно заразил тебя? Ах, он, грязная… – возмутилась Белль, но я знаком велела ей молчать. На пороге, словно ангел мщения, стояла Марта.

– Это правда? – спросила она своим необычным глубоким голосом, входя в комнату. – Он сознательно причинил вам зло?

Меня всегда удивляла ее старомодная манера выражаться.

– Нет, Марта, – поспешно заговорила я, стараясь смягчить ее мрачную решимость. – Такая опасность всегда существует при нашей жизни.

Ее сверкающие глаза пытливо вглядывались в мое лицо, словно пытаясь проникнуть в мои мысли.

– Если он посеял ветер, то пожнет бурю, – мрачно проговорила она и зловеще улыбнулась.

– Марта, – сурово сказала я, как всегда, чувствуя испуг перед безднами, таившимися в этой женщине, – ты ничего не должна предпринимать в связи с этим. Ты слышишь меня? С Чартерисом покончено, и я не хочу, чтобы у меня были неприятности в связи с ним.

– Да что же может сделать бедная невежественная деревенская женщина вроде меня с таким богатым джентльменом, как капитан Чартерис? – с усмешкой ответила она и, неслышно ступая, выплыла из комнаты.

Доктор был прав: лекарство оказало на меня страшное воздействие, и в течение трех дней я была буквально прикована к постели. Марта не отходила от меня, а Джереми бегал по всему дому, словно взбудораженный будущий папаша в ожидании своего первенца. Однако потом крепкий организм, которым благословил меня Господь, стал брать верх над болезнью: через неделю я пошла на поправку и вскоре встала на ноги, хотя была еще очень слаба. На моем теле не осталось ни одного рубца. Я снова победила Джона Чартериса.

Поправившись окончательно, я послала за Люси Барлоу и объяснила ей свою идею. Я беру в аренду магазин и обеспечиваю ее всем необходимым. Люси станет работать модисткой, а я – вести всю отчетность. В течение первого года я буду забирать шестьдесят процентов дохода, а ей останется сорок. Затем, если дела пойдут хорошо, мы сможем продлить наше соглашение еще на пять лет из расчета равного участия в прибылях, а после этого, если она проявит добрую волю, я соглашусь отдавать ей шестьдесят процентов выручки. Через десять лет она сможет выкупить мою долю и стать единоличным владельцем этого предприятия. Люси была в восторге, хотя и несколько напугана перспективой собственного дела, и мы приступили к выполнению этого плана.

Мы с Белль очень помогли Люси на первых порах, посылая к ней всех женщин, которых знали. Даже мужчины не остались в стороне: им казалось чрезвычайно забавным купить шляпку для своей благоверной в магазине Прекрасной Элизабет. Впрочем, чаще всего благоверные вскоре после этого приходили сами и меняли подаренные шляпки на те, которые нравились им самим.

Однако истинный талант, когда ему открывают дорогу, уже не нуждается в поддержке. Дар Люси в скором времени сделал ее изделия настолько популярными, что ей пришлось даже нанять помощниц, чтобы справляться с огромным потоком заказов. Теперь мы с ней не сомневались: дело будет весьма прибыльным. Я с удовлетворением думала о том, как была бы рада моя матушка, увидев, что я все-таки стала модисткой, пусть даже это было моей побочной профессией.

Через несколько недель, когда я уже поправилась окончательно, ко мне пришла Белль, держа в руках свежий номер «Газетт».

– Видела? – спросила она, отметив ногтем абзац на первой странице. Это была колонка новостей. Там сообщалось, что капитан Джон Чартерис из третьего гусарского полка попал в уличную драку с двумя пьяными матросами, был зверски избит и брошен. Раны его оказались не смертельны, но ему, без сомнения, придется оставить военную службу. Далее репортер сетовал на беззаконие, воцарившееся в военно-морском флоте, и вопрошал правительство, что оно намерено предпринять в этой связи.

Но дальше я уже не стала читать. В голову мне закралась страшная мысль. Я вспомнила необычную суету, царившую на кухне в течение нескольких последних дней. Запах стряпни наполнял дом гораздо чаще, чем обычно. После ухода Белль я, прихватив газету, отправилась на кухню. Я резко распахнула дверь, и все мои опасения немедленно подтвердились: прочно обосновавшись за столом, двое младших Маунтов усердно поглощали красовавшуюся перед ними гору пирожков, а Марта и Энни – моя вторая кухарка – с гордостью следили за их трапезой.

– Добро пожаловать домой! – с вызовом проговорила я. – У вас двоих отпуск в одно и то же время – какое необычайное везение!

Я бросила взгляд на Марту, которая, в свою очередь, спокойно смотрела на меня. Заговорил старший из ее сыновей:

– Да, пока нет боевых действий, нас часто отпускают. А почему бы и нет, коли есть возможность? Здорово, что и мама, и Энни – в одном доме. Вы ведь знаете: она моя невеста, – и он с нежностью посмотрел на девушку.

– Интересно, знаете ли вы двое что-нибудь об этом? – протянула я им газету, указав на тот самый абзац.

Водя пальцем по строчкам, старший из Маунтов медленно прочитал сообщение собравшимся, а затем покачал головой и очень серьезно сказал:

– Ужасно, просто ужасно. Тэд, ты ничего об этом не слышал?

Его младший брат насмешливо покачал головой. Три пары темных глаз простодушно смотрели на меня.

– Тут говорится про пьяных матросов. Да, мэм, некоторые из наших братишек действительно бывают грубоваты. Но разве можно их упрекать? Выпивка творит с человеком страшные вещи, вот что я скажу.

Нечего и говорить, что ни один из сыновей Марты не прикасался к спиртному – они слишком боялись матери.

Читавший аккуратно вернул мне газету.

– Надеюсь, этот офицер не был вашим другом? – вежливо осведомился он.

Я сдалась. «Дубовые сердца у наших кораблей, дубовые сердца у наших моряков», – эта строчка из старинной песни всегда ассоциировалась у меня с младшими Маунтами. Я понимала: бесполезно спрашивать, почему разбиты костяшки на их руках, – мамочка наверняка предусмотрительно научила их, что отвечать и на этот вопрос. Этих парней ничем не прошибешь. Вот уж действительно: дубовые сердца!

В тот раз Джон Чартерис выжил, а юных Маунтов так и не поймали. Но, возможно, Чартерису лучше было бы умереть под их мстительными кулаками, поскольку после вынужденной отставки, ища удовлетворения своих извращенных инстинктов, он опускался все ниже и ниже, пока наконец не подхватил страшную форму сифилиса от какой-то шлюхи с Друри-лейн и не умер, прикованный к постели, заживо сгнив, крича от боли и окончательно потеряв рассудок. Но к тому времени я уже и думать забыла о Чартерисе, поскольку в мою жизнь вернулся Дэвид Прескотт. Он появился тихо, как не умел больше никто, осмотрелся и, насколько позволяла ему служба в Вулвике, стал неотъемлемой частью круга, собиравшегося у меня по вечерам.

Это было удивительно тихое и мирное время. Ни один из нас ни разу не упоминал о том вечере в Танбридж-Уэллсе, и никогда мы не были так близки, как теперь. Мы, словно игроки в шахматы, осторожно выясняли сильные и слабые стороны друг друга, измеряя глубину чувств и мыслей другого. Рядом с нами всегда толпились люди, но порой казалось, что мы находимся наедине, в каком-то магическом круге, который ему удавалось создать вокруг нас. Постепенно мы узнавали друг друга все лучше. Как бы ни развивались в дальнейшем наши отношения, мне хотелось, чтобы все шло естественным путем, поэтому с Дэвидом я никогда не прибегала к тем ухищрениям, которым обучило меня мое ремесло. Это могло оттолкнуть его, а я ни за что на свете не согласилась бы теперь потерять этого человека. Время от времени я, признаюсь, флиртовала с другими офицерами, чтобы посмотреть, смогу ли я разжечь в нем ревность. Однако жизнь так вымуштровала Дэвида, что он умел полностью контролировать свои чувства. Я понимала, что мне удалось спровоцировать его, только тогда, когда глаза его темнели и он покидал компанию раньше обычного. И в такие моменты я проклинала себя за собственную глупость. Я знала, что люблю его, и знала, что рано или поздно мы окажемся вместе, но не торопилась. Мне было известно абсолютно все о том, что называется страстью, и я была сыта этим по горло. Теперь мне хотелось нежности и доброты, чтобы меня баловали, чтобы за мной ухаживали. Именно это и делал Дэвид в присущей ему мягкой манере.

Его история, как выяснилось мало-помалу, была весьма обычна для нашего времени. Он происходил из хорошей семьи на западе страны, но ему не повезло в том, что он оказался младшим сыном младшего сына в семье его деда. Отец его был деревенским юристом, получавшим достаточно, чтобы обеспечить своим сыновьям хорошее образование, однако для блестящей карьеры денег явно не хватало. Мать Дэвида умерла, когда он был еще ребенком, и отец женился вторично. Мачеха, насколько я поняла, оказалась неплохой женщиной, но с достаточно жестким характером и не любившей нежностей, поэтому Дэвид с детства привык уходить в себя и сдерживать эмоции. Когда отец умер, его дело унаследовал старший брат Дэвида, и денег хватило только на то, чтобы Дэвид купил себе либо самый нижний офицерский чин, либо духовный сан. Он выбрал первое, так как, по его собственным словам, предпочел жизнь бедного солдата жизни бедного священника.