Грейс тяжело села на крайнюю кровать. Где-то рядом плакали двое младенцев, кто-то стонал, одна женщина громко молила Бога помочь ей в час мучений. Сквозь этот гул пробивался спокойный голос повитухи, которая ходила от кровати к кровати, предостерегая, отдавая распоряжения или увещевая рожениц.

— Что ж, Мэри, ждать уже недолго, — заявила она, обследовав Грейс. Когда же та возмутилась и сообщила, что ее зовут Грейс, повитуха пояснила, что так они обращаются ко всем девушкам. Саму же повитуху следовало называть «миссис Смит». — Ты приобрела все необходимое для ребенка? — спросила миссис Смит. — Нашла место для кроватки, где не будет сквозняков, подготовила чистые простыни, которые нужно будет кипятить?

Грейс только покачала головой.

— Ты позаботилась о детской одежде? О пеленках и распашонках? — не отступала миссис Смит. — Знаешь, все эти вещи не появляются сами по себе, вместе с ребенком! Неужели ты не задумывалась о том, что ему нужно?

Грейс отвернулась к стене. На самом деле, несмотря на раздувшийся живот, на жалкие познания в физиологии и на происшедшее девять месяцев тому назад, она просто не верила в то, что ждет ребенка. Как такое могло случиться? Неужели от нее совершенно ничего не зависело?

Повитуха нетерпеливо цокнула языком.

— Где ты живешь, дитя?

— В меблированных комнатах миссис Макриди, в Севен-Дайлз, — выдавила из себя Грейс в промежутках между схватками.

— Боже, спаси нас… Где?! — Миссис Смит удрученно покачала головой. — В этом притоне?

— У нас хорошая комната, — попыталась оправдаться Грейс. — Я живу там с сестрой.

— А родители у тебя есть? Они знают о том, что скоро у тебя родится ребенок? Обратилась ли ты в благотворительную организацию, готовы ли там принять тебя? Сохрани тебя Господь, дитя, хватит ли у тебя денег, чтобы оплатить похороны, если случится непоправимое?

Не желая отвечать ни на один из поставленных вопросов, Грейс почувствовала приближение нового приступа боли и заранее поморщилась.

Когда схватка прошла, повитуха спросила:

— Отец ребенка знает о том, что ты беременна? Он поможет тебе? Или он — избави нас Бог! — женат?

— Он не знает, — прошептала Грейс. — И никогда не узнает.

— Значит, о тебе некому позаботиться, когда ты выйдешь отсюда, никто не будет рад твоему ребенку, никто не поможет тебе его воспитывать?

Грейс покачала головой. Она никогда не думала о ребенке как о реальном существе, как об одном из тех краснолицых, вопящих свертков, которых бедные женщины привязывают себе на спину, когда идут на работу.

— Ради Бога, ты что, собираешься использовать младенца, чтобы вымаливать у прохожих милостыню? — неожиданно спросила ее повитуха.

— Конечно же нет! — сказала Грейс, вложив в ответ все возмущение, на какое у нее хватило сил.

Схватки стали еще более болезненными и частыми, и миссис Смит дала Грейс сильнодействующую нюхательную соль, от которой у девушки так закружилась голова, что она погрузилась в полубессознательное состояние, несмотря на схватки, по-прежнему сотрясавшие ее тело. Когда действие соли прошло и Грейс снова очнулась, в комнате было уже темно, а повитуха отошла к другой девушке, лежавшей через одну кровать от Грейс. Грейс с трудом приподнялась и заглянула в ящик, стоявший в изножье.

Он был пуст.

Грейс позвала миссис Смит, и через минуту повитуха подошла к ней. Выражение ее лица было ласковым и умиротворенным, и когда она заговорила, то стала гладить девушку по голове.

— Все это очень печально, но, пожалуй, к лучшему, — объявила миссис Смит.

— Что случилось? Где мой ребенок?

— Ах, милочка, мне нелегко сообщать тебе такую новость, но он умер.

На какое-то время воцарилось молчание, но затем, к изумлению Грейс, по ее щекам неудержимо потекли слезы. «Я ведь никогда раньше не воспринимала своего ребенка как настоящего, живого, — изумленно подумала она, — так почему же известие о его смерти так меня огорчило?»

— Мальчик или девочка? — спросила она наконец.

— Мальчик, упокой Господь его душу.

— Он родился живым?

Миссис Смит покачала головой.

— Мертворожденный. И вдоха не сделал.

Грейс рухнула обратно на кровать.

— Я что-то сделала не так, когда носила его?

— Нет, милочка. Просто у вас, молодых, такое иногда бывает: твое тело пока не готово к тому, чтобы выносить ребенка. Думаю, это к лучшему. Ты сама еще дитя, о тебе и позаботиться-то некому… Младенец все равно умер бы в первую же зиму. Севен-Дайлз — не то место, где следует растить детей.

— Но мертвый…

— Не живший, — поправила ее повитуха и убрала со лба Грейс непослушную прядь. — Ты еще так молода. У тебя родятся другие дети, в свое время. Ты позабудешь об этом горе.

— А можно мне… — Когда Грейс заговорила, она еще не знала, какой ответ хотела бы услышать, но повитуха все поняла с полуслова.

— Лучше тебе на него не смотреть, — решительно заявила она. — Я всегда стараюсь отговорить от этого женщин, которых постигло такое же несчастье. Просто думай об этом как о сне, о легенде… о чем-то таком, чего на самом деле никогда не было. Так тебе будет проще забыть.

Грейс снова расплакалась.

— Послушай, так действительно будет лучше. А теперь поспи, отдохни до утра, и ты оглянуться не успеешь, как снова наберешься сил и отправишься домой.

И правда: после полноценного сна и миски вареного картофеля с мясом, за которую заплатило «Общество реабилитации нуждающихся женщин и девушек», Грейс попросили освободить занимаемое ею место в Беркли-хаус для следующей несчастной. Однако перед этим ей вручили тщательно упакованный сверток и рассказали о чудесном саде-кладбище за городом.

— Я далеко не всем девочкам оказываю такое одолжение, — заметила повитуха, вручая ей две монетки, — но мне ужасно жаль тебя.

Грейс удивленно посмотрела на нее.

— Эти два шиллинга — плата за проезд, чтобы ты могла вывезти тело из Лондона. Сейчас почти все церковные кладбища переполнены и закрыты, а ты ведь не хочешь, чтобы твоего ребенка просто бросили в общую яму, верно?

Грейс покачала головой, придя в ужас от одной только мысли о такой перспективе.

— Я так и думала. Значит, тебе нужно ехать в Бруквуд.

— А что это?

— Это место похоже на чудесный сад: там много деревьев, и цветов, и статуй. Когда ты будешь вспоминать о своем бедном ребенке, то сможешь представлять его там, под присмотром прекрасных каменных ангелов.

Грейс робко улыбнулась, и повитуха улыбнулась в ответ. Похоже, она считала, что похороны ребенка, особый ритуал, помогут Грейс пережить горечь утраты.

— А когда ты его похоронишь, — продолжала женщина, — то должна будешь начать новую жизнь…

* * *

— Начать новую жизнь… — пробормотала Грейс, вспоминая недавний разговор. Внезапно она поняла, что, задремав под мерный стук колес, произнесла это вслух.

— Тебе нехорошо, дитя? — спросил ее сосед, мужчина в потертом сюртуке и знававшем лучшие времена цилиндре.

Грейс покачала головой и крепче сжала сверток.

— Ты слишком молода, чтобы путешествовать в таком поезде в одиночестве. У тебя, должно быть, умер кто-то из близких?

Грейс кивнула и, неопределенно махнув рукой, словно давая понять, что слишком сломлена горем, чтобы произнести хоть слово, снова уставилась в окно, на проносящийся мимо сельский пейзаж.

«Начать новую жизнь… — выстукивали колеса поезда. — Начать новую жизнь…» Если бы она только могла пережить этот день и начать все сначала! Она непременно постаралась бы поставить свою жизнь хоть на какие-то рельсы. Она сделает все, лишь бы ее жизнь и жизнь Лили стала лучше.

Проезжая под мостом, паровоз пронзительно загудел, и этот звук вывел Грейс из полузабытья. Ей еще предстоит найти место упокоения для своего ребенка…

Кого-то другого, возможно, такая задача привела бы в ужас, ведь ему пришлось бы ступить в обитель мертвых, но Грейс за свою жизнь испытала достаточно, чтобы понимать: боль причинить могут только живые; тех же, кто перешел в мир иной, опасаться совершенно не стоит. Плотнее запахнув платок на голове, она открыла дверь вагона и вышла в тамбур. Вокруг было тихо, ведь каждая группка скорбящих располагалась в отдельном вагоне (за исключением последнего: там находились представители похоронных бюро, они наслаждались компанией друг друга, делились случаями из жизни и прихлебывали виски).

Паровоз загудел, поезд содрогнулся и вильнул в сторону, поворачивая, и Грейс схватилась за оконную раму и не разжимала пальцев, пока весь состав не прошел поворот. Затем она распахнула двери вагона, в котором перевозили гробы, и вошла внутрь.

Окон там не было, и мрак рассеивали только две свечи, горевшие в светильниках на стене, так что Грейс пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Когда это наконец произошло, она заметила, что вагон разделен на три секции, в каждой из которых находились ряды узких железных полок, а на них стояли гробы. Даже при таком тусклом освещении разница между богатыми и бедными была очевидной, поскольку гробы бедняков были сделаны из древесных отходов, а карточки с именем покойника заполнены от руки, в то время как гробы богачей были из прекрасно отполированного дерева, украшенного ручками, каемкой и гравированными табличками — все из бронзы или серебра.

Грейс направилась в секцию первого класса и прочитала некоторые надписи, где перечислялись заслуги покойных, словно в визитной карточке для рая: «Себастьян Тейлор, преданный муж и отец»; «Мод Пикерсли, трудившаяся ради улучшения условий жизни менее удачливых»; «Джесси Реннет, прожившая жизнь с благочестием и надеждой».

Взвизгнули тормоза, поезд слегка замедлил ход, приближаясь к месту назначения, и Грейс взволнованно и поспешно оглядела гробы. Какой ей выбрать? Она, конечно же, хотела, чтобы ее умерший ребенок покоился вместе с женщиной — обладательницей приятного имени, из хорошей семьи. Грейс замерла у гроба из белого дуба, содержащего останки «мисс Сюзанны Солан, защитницы слабых, принцессы бедняков».