Я наклонился к ней и обхватил ладонями ее лицо, но она снова отбросила мои руки.

– У тебя со мной ничего не будет! – выпалила она, повернувшись в сторону выхода.

– Еще как будет, черт возьми. – Я рывком притянул ее обратно к себе. Мышцы стали как камень. Я навалился на нее всем телом, прижав к стене. – Давай же! Признай это! На самом деле ты хочешь от меня только этого, так ведь? – прошипел я и накрыл ее губы своими. Поцелуй получился жестким, злым. – Да, – прошептал я. – Они все хотят от меня именно этого, Джульетта.

– Джекс! – произнесла она дрожащим голосом, пытаясь оттолкнуть меня. – Хватит!

Я рывком стянул вниз ее свободную блузку, оголив плечи и грудь.

– Ой, да брось, Джульетта. – Я держал ее крепко. – Потрахаемся как следует. Зато ты сможешь рассказать подружкам, что пришел наконец и твой черед и ты отлично провела со мной время, – рычал я. – И они пусть тоже встают в очередь.

Я достал из кармана нож и нажал на кнопку. Лезвие выстрелило.

– Тебе понравится. Им всем нравится.

С молниеносной скоростью я просунул лезвие под ее бюстгальтер, между грудей, и перерезал ткань.

– Прекрати! – Она прикрыла грудь руками и заплакала.

– Разве не этого ты хотела? – орал я прямо ей в лицо.

Я подталкивал ее и себя к краю пропасти, летел вниз и знал, что рано или поздно достигну дна.

Твою мать!

Я сжимал лезвие в кулаке.

– Разве ты не счастлива, черт возьми? – заорал я и, подняв руку, воткнул нож в гипсовую стену над нами.

Она вскрикнула, и я чуть не упал назад, когда Джульетта внезапно оторвалась от стены и обхватила меня руками. Я стоял, округлив глаза и боялся дышать. Она обняла меня за шею, и я закрыл глаза. Сердце бешено колотилось в ушах.

Джульетта. Из уголка глаза скатилась и упала на ключицу слеза. Твою мать, что я творю?

– Все в порядке, – прошептала она, прильнув дрожащими губами к моей груди. – Все в порядке.

Не знаю, кого она пыталась в этом убедить – себя или меня. Почему она не сбежала?

Я стоял, не в силах открыть глаза или пошевелиться. Все вокруг вращалось, а у меня было такое чувство, словно я шатаюсь и вот-вот рухну. Какого черта со мной творится? Я мог сделать ей больно. Я никогда не причинял вреда женщинам.

Кроме одной.

Я зажмурился еще крепче.

Ох, черт.

Одной рукой я обхватил Джульетту за талию, а другой прижал ее голову к своей груди.

– Тише, – произнес я, проводя ладонью по волосам. – Прости меня.

Сначала она дрожала, и ее дыхание было сбивчивым, а потом успокоилась немного и постепенно ослабила хватку на моей шее. Я ощущал, как ее горячие губы касаются кожи, и одно знал наверняка. Она была нужна мне больше, чем мои проклятые секреты.

– Я люблю ножи, Джульетта, – сознался я, продолжая гладить ее по волосам. – Ты, наверное, видела по телевизору, каким удивленным выглядит человек, получивший пулю. Все кончается слишком быстро. – Я пытался говорить ровно. – Но с холодным оружием совсем другая история. Понимаешь? Сначала боль, затем страх.

Она отстранилась и, прикрыв обнаженную грудь, внимательно смотрела на меня. Я поднял руку и вытащил нож из стены, стараясь держать его аккуратнее.

– Мне даже не нужно им пользоваться, – заметил я. – Люди знают, что он у меня есть, и этого достаточно.

Ее измученный взгляд метался между мной и ножом в руке.

– Но один-единственный раз мне пришлось пустить его в ход. Когда я устал от голода и ран, устал от того, что меня трогают в тех местах, где трогать не должны, устал бояться и быть одиноким.

У нее задрожали губы; застыв на месте, она прошептала:

– Что ты сделал?

Я коротко усмехнулся.

– Да, людям обычно хочется знать именно это. Что произошло? Что они тебе сделали? Как они тебя трогали? Где они тебя трогали? Сколько раз это было? Черт. – Я усмехнулся себе под нос. В глазах все плыло, слезы сложно было сдерживать.

Но я сглотнул болезненный комок в горле и продолжил:

– Мне нужно помнить о том, как я выжил. А не о том, что я пережил. Как я боролся, а не как страдал.

Она непонимающе смотрела на меня.

– Я уже не тот мальчик, который ходил в школу в грязной одежде. – Я убрал лезвие и засунул нож в карман. – Я больше не выблевываю половину того, что съел. Я никого не умоляю остановиться. Я не съеживаюсь в углах, не прячусь в шкафах, не боюсь приходить домой.

Вот о чем мне нужно было помнить. Вот что было важно.

– Мне не холодно, – сказал я. – Я не голоден. Я не беспомощен. Я не напуган. И теперь не всегда один.

Она должна была понять. Это касалось и меня, и ее – нас обоих. Чем больше ты страдал, тем больше ты выдержал. На всех это сказывалось по-разному: что ломало одних, делало других сильнее.

Мы были среди тех, кому повезло.

Джульетта устало посмотрела на меня и кивнула с пониманием. Обхватив руками мое лицо, она спросила:

– Что ты сделал, Джекс?

Закрыв глаза, я прижался лбом к ее лбу.

– Я заставил их перестать.

Она кивнула, принимая мой ответ.

– Хорошо.


– Что ты делаешь?

Я сидел за кухонным столом, глядя, как Джульетта ходит из одного конца кухни в другой, доставая продукты из холодильника, кастрюли и сковородки из шкафчиков.

– Собираюсь приготовить тебе ужин, – ответила она. – Мы не поехали есть пиццу, помнишь?

Я со вздохом закатил глаза.

– Еда сейчас волнует меня меньше всего, – сказал я, глядя на ее босые ступни. – Ты в моей футболке. Черт, практически раздета. Я хочу к тебе прикоснуться.

– Десерт только после ужина, – произнесла она строго.

Я запрокинул голову назад, сжал подлокотники кресла. Это было смешно. Десять минут назад мы орали друг на друга, пять минут назад я вытащил нож, а теперь она вела себя так спокойно, словно мы с ней только что мирно спали.

Безумие какое-то.

После того как я рассказал ей, что избавил планету от двух педофилов, она поцеловала меня, усадила в кресло и, сняв с себя порванную одежду, надела мою белую футболку с V-образным вырезом.

Все очень спокойно. Как будто я сказал ей, что в тринадцать лет украл шоколадный батончик, а не заколол двух человек. Она или совсем рехнулась, или просто пыталась отвлечь меня.

И если ее целью было последнее, то получалось у нее отлично. Футболка едва прикрывала попу, и я не мог отвести от нее глаз.

– Что ты готовишь? – спросил я, начиная раздражаться.

– Стейк.

– Я не хочу стейк. – Я подскочил со стула и подошел к ней. Она стояла у плиты. – Перестань вести себя странно. Займись со мной сексом или наори на меня. Тебе же наверняка есть что сказать после всего, что ты от меня услышала.

Она повернулась, выгнула бровь с видом недовольной мамочки и указала мне на стул.

– Сейчас же.

Я провел рукой по волосам и плюхнулся обратно на стул.

Она потянулась к подоконнику и взяла пару резинок для волос. Ее попа в стрингах выглянула из-под футболки. Закусив губу, я наблюдал за тем, как она собирает волосы в два хвостика – по одному над каждым ухом. Мой член увеличился в размерах, мне стало тесно в этих чертовых зауженных штанах, которые Мэдок заставил меня купить.

– О господи, – простонал я. – Хвостики? Детка, прошу тебя.

Я поднялся, чтобы подойти к ней, но она тут же повернулась с убийственным взглядом и скомандовала:

– Сядь!

Я снова опустился на стул, зарычав. И стал ждать. Я никогда еще не был столь тихим и покорным. Пятнадцать минут ужасных мучений, пока она наконец не закончила.

Джульетта пожарила мясо, приготовила овощи на пару и, порезав все на кусочки, положила в большую миску.

Мне было чертовски трудно сдерживаться и все же нравилось смотреть, как она хозяйничает в моем доме. Я сделал ремонт почти везде, включая кухню, и теперь радовался как ребенок. Мне хотелось, чтобы она была здесь счастлива. Чтобы готовила здесь. Спала. Чтобы ей было здесь хорошо.

Ее изящные ножки ступали по темной сланцевой плитке, которую я выбирал сам, она изучала содержимое новых темно-вишневых шкафчиков, которые я повесил. Утварь из нержавеющей стали и рабочая поверхность из гранита были лучшим вариантом из всех возможных, но сейчас я впервые задумался о том, нравится ли мой выбор кому-то еще. Уютно ли ей у меня?

Джаред одобрил преображение, но у него был другой вкус. Они с Тэйт пытались уговорить меня сделать все в черном цвете. Мне нравится черный, но дом должен быть светлым.

Джульетта подошла к столу, поставила две бутылки с водой, а потом взяла в руки миску и вилку. Присев прямо на стол передо мной, она стала перемешивать еду.

Я обхватил ее за бедра, снял со стола и пересадил к себе на колени так, что она оказалась верхом на мне.

– Ладно, теперь можешь меня трогать, – ухмыльнулась она, наколов на вилку кусочек мяса и брокколи и протянув мне.

Я отстранился.

– Из твоих рук.

Она кивнула, отправила еду себе в рот и положила вилку на стол. Взяв пальцами кусочек мяса, поднесла его к моим губам. Я открыл рот, а потом сомкнул губы на ее нежных пальцах. Ее веки затрепетали, и она отняла руку. Я почти не ощущал вкуса еды, желая одного – чтобы я мог прикасаться к ней и не чувствовать ничего, что сейчас творилось у меня на душе. Смотреть на нее и знать, что в какой-то момент смогу с легкостью ее отпустить.

Но она сидела на мне верхом и кормила меня из рук, на ней была моя футболка, волосы собраны в два высоких хвостика, а ее ступни болтались сантиметрах в пятнадцати от пола. И я понимал, что всецело во власти человека, который едва не вдвое меньше меня.

Я принадлежал ей.

Она скормила мне еще один кусочек и прильнула лицом к моей руке, когда я погладил ее по щеке.

– Полиции известно о том, что ты сделал? – осторожно спросила она.

Я кивнул:

– Да. Об этом позаботились. Я не хотел, чтобы это висело надо мной.

Связи решали все. Киаран – контрабандист и наркодилер с ресурсами. Папа Мэдока – один из лучших адвокатов штата. И полиция, с которой я согласился сотрудничать. Никто не собирался преследовать ребенка, который в кошмарной ситуации сделал то, что вынужден был сделать.