И он повесил трубку.

По пути домой я пинала гравий, и камешки разлетались по дороге.

К черту Джареда. О чем, блин, он пытался мне сказать?

О, я знала, о чем. Я не идиотка. Да, порой веду себя глупо, но не идиотка же.

То есть Джекс действительно мог подергать за ниточки для того, чтобы меня перевели из одного штата в другой? И, как предполагал Джаред, Джекс устроил мне место в школе тоже?

Качая головой, я прокручивала его слова.

Ерунда какая-то. Во-первых, у Джекса не было такого рода влияния. Во-вторых, Джекс не стал бы так впрягаться за меня. А в-третьих…

К черту Джареда. И Джекса тоже. Эти двое вели себя так, словно им известны все тайны вселенной, а остальные пребывают в неведении.

– Ладно, – заговорила я вслух, вздохнув и проигнорировав свист из проезжающих мимо автомобилей. – Джекс мог предложить мою кандидатуру директору Мастерсу, когда услышал, что я возвращаюсь в город. Но… – Я сделала паузу, когда в наушниках зазвучала песня Hemorrhage группы Fuel. – Но откуда Джексу было знать, что мне нравились уроки письменной речи? На самом деле я была бы намного счастливее, если бы собирала мусор на обочинах, – ворча, добавила я.

– Эй, детка! – послышался мужской голос из пассажирского окна проезжающей мимо машины.

Я отмахнулась, даже не посмотрев в ее сторону.

Не знаю, почему парням нравился такой способ заигрывания. Одета я была вроде как не вызывающе. Остальные кураторы носили повседневную одежду, а я оставалась верной классическим юбкам и шортам в сочетании с симпатичными блузками, надеясь, по крайней мере, выглядеть так, как будто нахожусь здесь не по принуждению.

И хотя с матерью я не виделась, в глубине души я знала, что она будет разочарована, если увидит меня в неподобающей одежде.

Но сегодня я все же рискнула.

Тэйт оставила дома свои фиолетовые «чаксы». Оказалось, что кеды отлично подходят к белым шортам и лавандового цвета блузе в крестьянском стиле, которые я надела сегодня, поэтому я воспользовалась возможностью и пошла в школу в них.

– А еще, – продолжала я вслух, – мне определенно не нравится быть куратором. Никому из моих знакомых и в голову бы не пришло, что с моим темпераментом можно преподавать, а уж это-то Джекс должен обо мне знать.

«Корректировка поведения нужна не этим ребятам, а тебе».

Я засунула руки в карманы и прищурилась.

Ребятам. Этим ребятам. В душу закралось чувство вины. Пусть я и всего на три года старше них, но я уже фактически взрослый человек. А они – подростки, которых необходимо направлять, вдохновлять и подбадривать.

А я их подвожу.

Я шла и шла, размышляя над словами Джекса, вспоминая, как Тэйт сказала мне, чтобы я дала себе волю, и гадая, что я могла бы сделать по-другому за минувшие две недели в школе.

Я шагала по улицам, на которых прежде бывала лишь проездом, по прекрасным аллеям, где столько раз наблюдала смену времен года. Забавно, что сейчас мне так нравились прогулки пешком. Несмотря на то что я вся вспотела, а волосы, которые я выпрямляла пол-утра, теперь были собраны в высокий растрепанный пучок, в голове у меня было ясно.

И в конечном итоге я приняла решение.

«Джульетта! Ты можешь служить Господу, служить своей стране или тем, кого ты любишь. Просто помни, что для того, чтобы обрести истинное счастье, ты всегда должна служить кому-то или чему-то, кроме себя».

Мой отец. Эти слова он сказал мне в тот день, когда был еще в больнице, в тот редкий момент ясности, когда не принимал меня за мою сестру. Это был чуть ли не последний раз, когда кто-то, кроме Шейн, назвал меня Джульеттой.

Я миновала дом Тэйт, затем дом Джекса, у которого заметила припаркованный автомобиль Мэдока, и, пройдя еще несколько кварталов, остановилась перед собственным домом, который перестал казаться мне моим с тех пор, как его покинул отец.

Когда я подняла глаза на двухэтажное здание из красного кирпича в колониальном стиле, мои руки в карманах непроизвольно сжались в кулаки, а в груди разлился жар.

Мать точно мне не обрадуется.

Я потянулась к ручке двери, но отдернула руку, задумавшись о том, не должна ли постучать. Проглотив слюну, внезапно скопившуюся во рту, я сжала дверную ручку покрепче и стиснула зубы.

Толкнув незапертую дверь, вошла в дом.

– Мама! – позвала я, ступив в прихожую.

В носу защипало от запаха лимонной полироли для мебели. Можно было подумать, что светлый деревянный пол буквально пропитан ею. Все сияло. От стерильно белых стен над лестницей до сверкающих столешниц в гостиной и столовой.

Бросив взгляд на стену, я увидела все те же старые фотографии. На них – моя сестра и я. Но на фотографиях мы были запечатлены не как сестры – нет, они отражали взросление единственного в семье ребенка. Снимки сестры от рождения до пяти лет, момента ее смерти, и мои фотокарточки от пяти лет и старше, словно жизнь Кейси продолжалась.

Все фотографии Кейси Картер – сестры, с которой я была даже не знакома. Ни единой фотографии меня настоящей. Я как-то прочла про это в интернете. Дитя, зачатое для того, чтобы заменить другого ребенка, называется ребенок-призрак.

Это я.

Услышав шаги на верхнем этаже, я подняла голову, и мое сердце забилось чаще.

– Кейси! – Сначала я услышала голос, а потом увидела мать, которая обошла лестницу и, остановившись, посмотрела на меня сверху вниз.

Я тоже смотрела на нее, рассеянно барабаня пальцами по ноге внутри кармана.

Мать была похожа на Мэри Поппинс. Она всегда выглядела именно так. Стройная и красивая. Бесподобный кремовый оттенок кожи подчеркивала красная помада. Черные волосы всегда собраны в высокую прическу – что-то наподобие пучка или узла. Одежда, даже домашняя, всегда чистая и выглаженная.

Сегодня на ней была желтая юбка-клеш до колена и белый кардиган на пуговицах. Легкий, судя по виду, и все равно на улице в нем должно быть невыносимо жарко.

– Вынь руки из карманов, – спокойно распорядилась мать.

Я послушалась, внезапно подумав, что, перед тем как приходить сюда, стоило принять душ и привести себя в порядок.

– Здравствуй, мама.

– Рада видеть. Я звонила. И писала, – произнесла она раздраженно, сцепив пальцы рук в замок.

Я ей так и не перезвонила и, разумеется, знала, что это ее взбесит.

Но делала я это отнюдь не ради того, чтобы ее позлить. Просто не хотела с ней разговаривать.

Облизнув губы, я тоже сложила руки перед собой.

– Извини. Я была вся в работе.

Она кивнула и начала спускаться по ступеням.

– Сейчас неподходящее время. Нужно звонить, прежде чем без предупреждения являться в чей-то дом. Ты и сама это знаешь.

Чей-то дом?

Было время, когда мать относилась ко мне чуточку теплее. До того, как отец стал терять рассудок. Но ее всегда волновало, что подумают другие, и мне было интересно, почему. Ее брат – врач – во многом был похож на нее. Лощеный и бесстрастный. Но сестра – мать Шейн – выросла очень доброй. Какой была моя мать в детстве? Смеялась ли она? Устраивала ли беспорядок? Ошибалась ли?

Она подошла ближе, и я выпрямила спину.

– Я просто проходила мимо, мама.

– Нет, тебе что-то нужно.

Я провела руками по своей льняной блузке, заметив, как сильно помята ткань. Еще недавно мне казалось, что я выгляжу мило, но теперь я испытывала дискомфорт.

Я смотрелась нелепо в этом наряде. О чем я, вообще, думала?

– Мне нужно… Я бы хотела… – запинаясь, пробормотала я, отводя глаза.

Мать обвела меня взглядом, оценивая мой внешний вид.

– Если не знаешь, что сказать, лучше молчи, Кейси. – Она говорила со мной так, словно мне пять лет.

Я выдохнула и встала ровнее, сжав скрещенные пальцы так крепко, что кожа на них натянулась.

– Можно мне, пожалуйста, забрать свои дневники? Я хочу использовать их для занятий.

Я сделала невозмутимое лицо, чтобы выглядеть уверенной в себе, хотя мне потребовалось немалое усилие, чтобы колени не подогнулись подо мной.

Ее локоны даже не шевельнулись, когда она, вздернув подбородок, пристально посмотрела на меня.

– Что ж, вполне разумно. Но прежде тебе надо принять душ.

– Схожу в душ дома, – ответила я и пошла было к лестнице, собираясь обойти ее, но мать схватила меня за руку, и я съежилась.

– Ты и так дома, – произнесла она строго. – Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Пора возвращаться.

Я сглотнула. Вернуться домой? Страх разливался по телу, медленно пожирая меня часть за частью.

– Зачем? – в голосе послышалась неуверенность. Мне не хотелось возвращаться домой сейчас.

Она подняла брови с таким видом, словно я задала глупый вопрос.

– Потому что я отвечаю за тебя и должна приглядывать за тобой.

А две недели назад не должна была? Когда я в тебе действительно нуждалась?

– Почему именно сейчас? – с упреком сказала я.

И тут она влепила мне пощечину.

Голова дернулась вбок, слезы брызнули из глаз, и я схватилась за щеку, пылавшую от удара. Я должна была этого ожидать. Мне никогда не позволялось огрызаться.

– Теперь иди в душ, – приказала мать, и я услышала в ее голосе удовлетворение. – Причешись и сделай макияж, а потом поужинаешь со мной и моими друзьями.

Я зажмурилась. По щеке скатилась слеза. Мать обошла меня и, встав сзади, распустила мои наспех собранные волосы.

Нет, нет, нет… Мне было двадцать лет. Я больше не нуждалась в ее опеке.

У нее все должно выглядеть безупречно снаружи, несмотря на то что внутри прогнило насквозь. Почему ее так сильно волновало, что о ней подумают другие? Неужели после пережитого горя, после того как она потеряла мою сестру – и моего отца тоже, – ей действительно становилось легче оттого, что мы создавали видимость идеальной семьи? Даже если на самом деле все было паршиво?

Я услышала ее недовольный вздох.

– Тебе нужно привести в порядок волосы. Сделаем тебе такую же челку, как у меня. Но… – Она снова встала передо мной и отняла мою руку от щеки. – На маникюр нет времени. Но вот к следующей неделе мы уж постараемся, чтобы ты была как новенькая.