«Скорее бы настало утро!» – думала я.

Разумеется, я ни на мгновение не могла сомкнуть глаза. Я обмерла от страшного напряжения. Внезапно донесшиеся до меня голоса повергли меня в полный ужас.

– Недурно мы все провернули, Гарсия! – сказал один голос.

– Да, недурственно, – откликнулся капитан.

– А ведь могло бы обернуться худо! Я чуть в штаны не наложил со страху, когда эта подлая старая девка велела показать ей королевский указ!

– Да уж, я заметил, что со штанами у тебя неладно! – капитан грубо расхохотался.

– Поглядим, как бы ты смеялся, если бы она или этот цыганский поп раскрыли бы все! – с вызовом возразил обиженный гвардеец.

– Раскрыли бы? – снова в воздухе загремел грубый хохот капитана. – Где им, деревенщинам, отличить настоящий указ от подложного! Ха-ха! И ведь не какой-то там мазурик составлял наш королевский указ – ха-ха! – а сам господин маркиз! Уж он-то все предусмотрел!

– Однако и он приказал нам держаться подальше от городов и больших деревень!

– Ну и будем держаться! – огрызнулся капитан. – А ты чего ожидал? Приятной прогулки в обществе красотки? Конечно, дело рисковое, иначе нас не наняли бы! Жаль только, что старуха часть денег сразу прибрала к рукам. Хотя ведь эта старая шлюха и прячет, и защищает, и от суда спасает, когда требуется. Так что, выше нос!

– Выше?

– А что?

– Чушь собачью вы несете, – вступил в разговор третий голос. – Проиграли мы! Ведь не нашли ни цыгана, ни красотки маркизы!

– Хороша маркиза! Цыганское отродье! – бросил капитан. Теперь в голосе его звучало раздражение.

– Ничего! – попытался приободрить своих приятелей первый голос. – Старую-то девку мы умыкнули!

– Вспахать бы ее, чтоб знала! – внезапно озлобился капитан.

– Это дело не наше, – бросил второй. Прикажет маркиз – вспашем. Да я бы еще за это денег потребовал. Этакую уродину вспахать – денег стоит!

Остальные с отвратительным хохотом тронули коней. Вскоре они ускакали вперед. Что я чувствовала, сидя в покачивающихся носилках?!

Я в руках разбойников. Я подло обманута. И кто же нанял этих гнусных безнравственных людей? Не кто иной, как благородный маркиз дон Хосе де Монтойя! Боже, что со мной будет?! Боже!..

Я презирала свою бедную мать за то, что она сожительствовала с духовным лицом. Неужели теперь мне суждено сделаться жертвой разнузданного насилия?

Иные безнравственные люди полагают искренне, что для женщины самое важное – чтобы ее считали красивой и соблазнительной. Конечно, я не могу поручиться за других женщин, но о себе могу сказать честно и откровенно: когда я услышала, как разбойники поносят мою внешность, я вздохнула с некоторым облегчением.

«Боже! Сделай меня еще более уродливой! Сделай так, чтобы любой мужчина отшатывался в испуге от меня!» – молилась я.

Я и в ранней юности не заботилась о своей внешности, а живя в селении и вовсе перестала интересоваться собой, даже в зеркало почти не гляделась. Мне кажется, женщина смотрится в зеркало и украшает себя, когда желает кому-то понравиться, а я для себя уже ничего не хотела. Я была счастлива счастьем Мигеля и Аны…

Носилки раскачивались. Спуск продолжался. Страх мучил меня. Я знала, что должна готовиться к смерти. Но мне так не хотелось умирать! Живо представились мне невинные ласки двоих малышей: Аниты и Мигели-то. Как это было чудесно, когда они обнимали меня теплыми ручками за шею, нежно целовали мягкими губками, плакали, когда я уходила к себе. Как я любила играть с ними!.. Неужели все кончено?! Боже, смилуйся надо мной!..

Носилки остановились. Капитан приказал мне выйти. Дрожа от страха, я ожидала побоев, насилия, издевательств. Но мне только сухо приказали по дощатым мосткам подняться на корабль.

Я успела оглядеться. Это была пустынная бухта. Вокруг не видно было ни души, кроме разбойников и меня. Бесполезно было звать на помощь. Надо вытерпеть все до конца!

На палубе мне не позволили оставаться долго. Представьте себе ужас, охвативший меня с новой силой, когда меня повели вниз по узкой деревянной лесенке. Я уже видела себя оскверненной, изнасилованной. Я вспомнила, как еще в детстве размышляла над непристойным вопросом, испытывает ли мать греховное наслаждение, отдаваясь священнику. Неужели Господь сейчас покарает меня за те детские мои прегрешения? Но тут я вспомнила мудрые слова отца Курро о милосердии Господнем. Я укрепила свой дух горячей молитвой. Господь заботится обо мне. Я всегда нахожусь под его защитой.

Меня оставили в трюме, заперев дверь. Здесь было темно. Вскоре я ощутила какое-то шевеление на стенах и на полу. Крысы! Пусть! Пусть крысы, голод, сырость, пусть! Господь благ и милосерд! Он не допустит моего падения, он позволит мне сохранить девственность!..

Не помню, сколько времени мы плыли. Изредка открывалось отверстие в потолке и мне бросали заплесневелый хлеб. Воды не давали, я слизывала сырость с деревянных стенок.

Однажды в отверстии показалось лицо, и я услышала голос капитана:

– Если вы, сеньорита, желаете что-либо сообщить мне о Мигеле Таранто и Ане де Монтойя, советую вам не медлить. После этого вы получите нормальную пищу и постель.

Шатаясь от слабости, я приподнялась с пола.

– Мне очень жаль, – произнесла я слабым голосом. – Но мне и вправду нечего сообщить вам. Я не знаю, где находятся Мигель Таранто и Ана де Монтойя.

Люк громко захлопнулся. Некоторое время я не получала даже заплесневелого хлеба и уже решила, что меня ждет голодная смерть. Но затем мне снова начали бросать хлеб. Наверное, капитан должен был довезти меня в живых. Но куда? В Мадрид? Морем? Странно. У меня было в достатке времени для того, чтобы предаваться размышлениям.

Нет, не в Мадрид везут меня. Но куда же? Возможно, маркиз де Монтойя ждет в условленном месте и меня доставят именно туда. Но, поразмыслив хорошенько, я пришла к иному выводу. Эти разбойники везут меня в какое-то свое логово. Там они будут держать меня, стремясь вытянуть из маркиза побольше денег. Да, именно так. (Так оно и оказалось.)

Когда корабль наконец встал на якорь, я была еле жива. Должно быть, я походила на скелет. Мне страшно было видеть мои костлявые руки. Яркий дневной свет ослеплял меня.

И снова я оказалась в совершенно пустынном месте, где нечего было рассчитывать на чью бы то ни было помощь. Меня снова посадили в закрытые носилки. Я стискивала зубы, кусала пальцы, чтобы не лишиться чувств. Я поняла, что носилки несут по ровным мощеным улицам. Я слышала характерный шум большого города. Но это не был мой родной Мадрид, это я осознала твердо. Но тогда где же я? Что будет со мной? Внезапно пришла мысль о матери. Бедная моя мать!

Чувствует ли она, какие страшные муки угрожают ее несчастной дочери? Господи, сохрани нас обеих!..

Смутно помню, как меня грубо высадили из носилок. Затем какие-то женщины тащили меня почти волоком вверх по лестнице. Я услышала визгливый старушечий голос:

– Что вы с ней сделали, мерзавцы?! Она мне нужна живая! Или я плохо втолковала: живая!

Уже знакомые мне мужские голоса смущенно оправдывались.

Женщины куда-то несли меня на руках. Я помнила, как они раздели и вымыли меня. Мужчин не было. Меня уложили в постель. Я беспомощно плакала. Одна из женщин поила меня с ложки бульоном. Затем я провалилась в сон, напоминавший скорее обморочное забытье.

Наутро я пришла в себя по-прежнему слабой и измученной. Снова какая-то женщина кормила меня и ухаживала за мной. Она при этом не произносила ни слова. А я ни о чем не спрашивала ее. Я знала, что мне все равно не скажут правду. Я страшно ослабла. Мне было все равно. Господь уберег мое тело от скверны. В безмерном своем милосердии он спасет меня.

Не знаю, сколько времени прошло. Я начала поправляться. Теперь я ела сама, сидя в постели и опираясь на подушки. Меня хорошо кормили и ни о чем не спрашивали. Я была молода и сильна. Состояние мое улучшалось день ото дня. Прошло еще время, и мне позволили спуститься в сад. Это было удивительно!

Я впервые за много дней услышала человеческий голос. Ухаживавшая за мной женщина спросила, не желаю ли я спуститься в сад. Я не сразу поняла, что именно она говорит. Сначала я различила просто какие-то непонятные мне звуки. Неужели я так отвыкла от человеческой речи? Боже! Она повторила свой вопрос. Только теперь я поняла ее. Не в силах говорить, я ответила утвердительным кивком. Она вышла из комнаты.

«О, неужели я утратила дар речи?» – ужаснулась я.

Я собралась с силами. Раскрыла рот и попыталась что-то сказать. Я услышала какой-то слабый писк, какие-то нечленораздельные звуки. Я не могу говорить! И снова (в который раз!) захлестнуло меня чувство ужаса. И снова молитва просветила мой смятенный рассудок.

«Нет, – убеждала я себя, – ты не утратила дар речи окончательно. Снова и снова собирайся с силами. Говори и речь вернется к тебе».

Я собиралась тотчас исполнить принятое решение, но тут в комнату вошла женщина, моя сиделка, она принесла мне белье и одежду. Все было новое. Интересно, куда девались вещи из моего узелка? Но и это белье и платье были недурны, опрятны и чисто выстираны. Женщина помогла мне одеться. Я уже ходила по комнате, но, конечно, была еще слаба.

Она причесала меня и заколола мне волосы на затылке. Пальцы ее оказались быстрыми и умелыми.

Мы стали спускаться по лестнице. Она поддерживала меня под руку.

«Надо запомнить, что где расположено в этом доме», – подумала я.

Но запоминать было, собственно говоря, нечего. Мы наконец-то спустились. Женщина вынула из кармана передника ключи и отперла маленькую дверцу в стене.

Мне на миг почудилось, будто на меня рушится нечто странное, какая-то лавина звуков и запахов, яркий свет ударил по глазам. Я покачнулась и без чувств упала на руки своей сиделки.

Очнулась я на садовой скамье. Я сидела. Она поддерживала меня одной рукой, а другой смачивала мне виски прохладной водой. Потрясение, которое я испытала, впервые после многих дней затворничества очутившись на воздухе, исцелило меня, вернуло мне речь и голос.